Скованный ночью - Дин Кунц

Несмотря на свою неполноценность, Тоби всегда доволен и счастлив. Я боюсь только одного: уивернские снадобья могут поднять интеллект мальчика до такой степени, что он начнет осознавать свою ущербность, но так и не достигнет среднего коэффициента умственного развития. Если у Тоби украдут наивность и заставят страдать, это убьет его.

Я все знаю о неудовлетворенных желаниях и бесплодной тоске по тому, что доступно другим.

Хотя трудно поверить, что генная инженерия сможет дать Тоби другую внешность, я боюсь, что такая попытка будет предпринята и он не вынесет того, что увидит в зеркале. Те, кто не видит красоты в лице больного синдромом Дауна, либо вообще слепы к красоте, либо так боятся всякого отличия, что в лучшем случае отворачиваются при встрече с таким человеком. В любом лице — даже самом неказистом или очень некрасивом — есть отсвет божественного образа, отражением которого мы являемся, и если вы посмотрите на такого человека без предубеждения, то увидите лучащуюся красоту, которая подарит вам радость. Останется ли это сияние в Тоби, если умникам из Уиверна удастся радикально изменить его внешность?

— Теперь у него есть будущее, — сказал Мануэль.

— Только никуда не отсылай его! — взмолился я.

— Я хочу, чтобы он занял высокое положение.

— Он перестанет быть твоим сыном.

— Зато в конце концов станет тем, кем должен был стать.

— Он и сейчас такой.

— Ты не знаешь, как это больно, — горько сказал Мануэль.

Он говорил о собственной боли, а не о боли Тоби. Тоби живет в согласии с миром. Или жил.

Я сказал:

— Ты всегда любил его таким, какой он есть.

Его голос дрогнул.

— Несмотря на то, какой он есть.

— Ты несправедлив к себе. Я знаю, как ты относился к нему все эти годы. Он был твоим сокровищем.

— Ты ни черта не знаешь о моих чувствах, ни черта! — крикнул он и взмахнул дубинкой перед моим лицом, словно отбиваясь от дьявола-искусителя.

Грудь сжало так, словно ее придавила могильная плита. Я грустно сказал:

— Если это правда, если я не понимаю, как ты относился к Тоби, тогда я вообще не знал тебя.

— Может, и не знал, — отозвался он. — Или не можешь смириться с тем, что Тоби будет вести более нормальную жизнь, чем ты. Всем нам хочется смотреть на кого-то сверху вниз, правда, Крис?

Теперь в мое сердце вонзился шип. За гневом Мануэля скрывался такой ужас и такая боль, что я не стал отвечать на это страшное обвинение. Мы слишком долго дружили, чтобы я возненавидел Мануэля. Я испытывал лишь бесконечную жалость к нему.

Он свихнулся на надежде. В разумных количествах надежда поддерживает нас. Но когда ее слишком много, она искажает восприятие, затуманивает разум и развращает душу, как героин.

Я не верил, что все эти годы не понимал Мануэля. Просто избыток надежды заставил его забыть то, что он любил, и полюбить идеал больше, чем реальность. Именно в этом причина всех несчастий, выпавших на долю людского рода.

Кто-то спускался по лестнице. Когда Фини и другой помощник появились в холле, я выглянул в коридор. Фини прошел в гостиную, второй — в кабинет. Они включили свет и передвинули реостаты на полный накал.

— Какую вторую вещь ты хотел сказать? — спросил я Мануэля.

— Они собираются справиться с этим.

— С чем?

— С этой чумой.

— С помощью чего? — спросил Бобби. — Пузырька лизола?

— У некоторых есть к ней иммунитет.

— Но не у каждого, — вставил Бобби.

Мануэль сказал:

— Им удалось выделить антитела. — Тут в гостиной разбилось стекло. — Скоро будет создана вакцина и лекарство для заболевших.

Я подумал о пропавших детях, но не упомянул их.

— Некоторые все еще «превращаются», — сказал я.

— Теперь выяснилось, что они могут вынести только ограниченное количество изменений.

Я боролся со вновь вспыхнувшей во мне надеждой.

— Ограниченное? Насколько ограниченное?

— Есть порог… Они начинают болезненно осознавать эти изменения. Испытывать страх. Бояться самих себя. Ненавидеть себя. Эта ненависть растет… пока не происходит психологический взрыв.

— Психологический взрыв? Это еще что за чертовщина? — И тут до меня дошло. — Самоубийство?

— Хуже. Насильственное… бешеное самоуничтожение. Мы видели… достаточно таких случаев. Ты понимаешь, что это означает?

Я сказал:

— Когда они саморазрушаются, то перестают быть носителями ретровируса. Чума ограничивает сама себя.

Судя по звуку, Фрэнк Фини сломал либо столик, либо стул, стоявшие у стены столовой. Я догадался, что второй помощник сметает с полок кабинета Сашины пузырьки с витаминами и травами. Они давали нам урок. Учили уважать закон.

— Так что большинство выкарабкается, — сказал Мануэль.

«Но кто из нас попадет в меньшинство?» — подумал я.

— Животные тоже. Они самоуничтожаются.

Он посмотрел на меня с подозрением:

— Признаки есть. Что ты видел?

Я подумал о птицах. Крысах «веве», которые были давно мертвы. Стае койотов, тоже близких к пороговой величине изменений.

— Почему ты рассказываешь мне об этом? — спросил я.

— Чтобы ты бросил это дело, черт побери. Предоставил его профессионалам. Людям, которые знают, что они делают. Людям, которые имеют на это полномочия.

— Тем самым «яйцеголовым»? — осведомился Бобби.

Мануэль ткнул дубинкой в нашу сторону.

— Можете считать себя героями, но вы только путаетесь под ногами.

— Я не герой, — заверил я.

Бобби сказал:

— А я, черт побери, всего лишь тупой серфер, любитель солнца и пива.

— Здесь слишком многое поставлено на карту, чтобы позволять каждому вести расследование на свой страх и риск.

— А как дела с отрядом? — спросил я. — Обезьяны не самоуничтожаются.

— Это другие обезьяны. Они созданы в лаборатории и есть то, что они есть. Их предназначили для определенной цели, и они родились такими. Они могут «превратиться», если окажутся чувствительными к мутировавшему вирусу, но могут и не ощутить его. Когда здесь все кончится, когда одни будут вакцинированы, а другие самоуничтожатся, мы выловим и уничтожим отряд.

— До сих пор это не удавалось, — напомнил я.

— Нас отвлекали более важные вещи.

— Ага, — вставил Бобби. — Что может быть важнее уничтожения мира?

Не обращая на него внимания, Мануэль сказал:

— Как только кончится эта заваруха, настанет очередь отряда… Его дни сочтены.

Фини перешел из гостиной в смежную с кухней столовую, включил свет, и я отошел подальше от приоткрытой двери.

На пороге двери, ведущей в коридор, появился второй помощник. Я раньше не видел этого человека. Мне казалось, что я знаю всех полицейских в городе, но, видимо, те, кто тайно финансировал уивернских мудрецов, подбросили деньжат на подкрепление.

— Нашли несколько коробок с патронами, — сказал новенький. — Оружия нет.

Мануэль окликнул Фрэнка. Тот подошел к двери в столовую и спросил:

— Да, шеф?

— Мы закончили, — сказал Мануэль.

Фини был разочарован, но новичок тут же вышел в коридор и направился к выходу.

С пугающей скоростью Мануэль метнулся к Бобби и размахнулся, метя дубинкой в его голову. Но Бобби так же молниеносно пригнулся. Дубинка свистнула в воздухе и громко ударилась о бок холодильника.

Бобби тут же выпрямился, прильнул к Мануэлю, и сначала мне в голову пришла дикая мысль, что они обнимаются. Но затем я увидел блеск ножа для разделки мяса, острие которого было приставлено к горлу шефа полиции.

Новенький бегом вернулся на кухню, и они с Фини выхватили револьверы, держа их двумя руками.

— Назад, — приказал Мануэль своим помощникам.

Он и сам слегка отпрянул, стараясь держаться подальше от кончика ножа.

На мгновение мне показалось, что сейчас Бобби вонзит в него все длинное лезвие, но я слишком хорошо знал своего друга.

Помощники осторожно отступили на пару шагов и опустили револьверы, но не убрали их в кобуры.

Луч света, проникавший сквозь дверь столовой, освещал лицо Мануэля лучше, чем мне хотелось бы. Оно разрывалось от гнева; еще больший гнев сшивал его куски воедино, но швы были слишком тугими, что придавало лицу Мануэля странное выражение. Глаза выпучились, причем левый глаз больше правого; ноздри раздулись; левая часть рта превратилась в щель, а правый уголок приподнялся в ухмылке, как на портрете Пикассо периода увлечения геометрическими фигурами, не связанными друг с другом. Кожа Мануэля больше не была смуглой, но приобрела цвет окорока, слишком долго пробывшего в коптильне: багрово-красный со следами крови и горького черного дыма.

Издевательских реплик Бобби было недостаточно, чтобы привести Мануэля в такую лютую ярость. Эта ярость была направлена на меня. Но поскольку Мануэль не мог ударить меня после стольких лет дружбы, он хотел причинить боль Бобби, чтобы сделать больно мне. Очевидно, часть этой ярости была вызвана гневом на самого себя за измену своим принципам и на бога за смерть Кармелиты от родов шестнадцать лет назад и болезнь Тоби.