Ангел в петле - Дмитрий Агалаков

Он выбрался на перрон, вдохнул полной грудью морозный воздух. Хотелось верить, что тень Инокова не бредет за ним по здешнему, во многих местах, девственному снегу…

Савинов вошел во дворик, где когда-то жил художник, и остановился. Все было по-прежнему. Казалось, пройди еще века полтора, а то и два, а все так же в центре двора будет стоять безрукий пионер; из обветшалых дверей двухэтажных барачных домов вынырнет древняя бабка, праправнучка одной из тех старух, увиденных им почти двадцать лет назад, и усядется на покосившуюся скамейку. И где-то рядом будет бродить в поисках любовных приключений рыжий или черный кот — достойный потомок славного рода, кому, в сущности, и принадлежит в действительности этот двор.

Он прошелся у окна, из-за которого в стародавнюю осень смотрел на него мальчик, и еще не знал, кто это с улицы глядит на него. Постоял около подъезда. Зачем он сюда приехал? Да кто же его знает. Еще один из вопросов, на которые он не находил ответа.

Савинов пересек двор, вышел на улицу и тут увидел девушку, собиравшую рассыпавшуюся по снегу из порванного пакета картошку. Рядом с ней стояли еще две сумки. Он быстрым шагом подошел к ней, склонился и стал помогать. Она подняла голову, улыбнулась. Девушка, раскрасневшаяся, была темно-русой, с мягким ртом и синими глазами.

Когда урожай был собран, он сказал:

— Хотите, я вам помогу?

— Пожалуйста, — ответила она. — Я живу в соседнем доме. Чуть-чуть не донесла.

У подъезда она сказала:

— Я живу на втором этаже, если вам не трудно…

— Конечно.

Открывая дверь ключом, в сумраке подъезда девушка нерешительно улыбнулась:

— Я сейчас должна буду идти в библиотеку на работу… Если вы хотите, я могу напоить вас чаем… Там.

— Превосходно, — откликнулся он, вначале подумав, что его вот так вежливо спроваживают, что было бы естественно. Но, посмотрев в глаза девушки, изменил мнение.

— Только сумки поставлю, — улыбнулась она.

Он услышал, как за дверями она перемолвилась с какой-то женщиной, затем дверь открылась.

— А вы не торопитесь? — захлопывая дверь, спросила девушка.

— Нет… А вам бы хотелось, чтобы я торопился?

Она отрицательно покачала головой:

— Нет.

— Тогда все в порядке.

— Меня зовут Саша, — уже на улице сказала она.

— Дмитрий.

— Вы приезжий?

— Да.

— Из города?

Он кивнул.

— Я бывал здесь много лет назад. Что новенького в ваших местах?

Она печально усмехнулась:

— В таких местах не бывает ничего новенького.

— Так уж и ничего?

Она пожала плечами:

— Откуда?.. Хотя… нет, — вдруг оживилась Саша, — вру: у нас же супермаркет построили и церковку. Из хлебного магазина вылепили. Когда-то здесь было несколько церквей, три, кажется, да все снесли. А магазин совсем был плохой, вот епархия его и выкупила, восстановила здание. Многое наши жители принесли. Иконы там, всякую утварь. Что хранили еще с незапамятных времен. Вот и получилась церковка.

Саша закрутила головой и указала пальцем куда-то за голову Савинова.

— А вон, посмотрите. Видите купол?

Савинов оглянулся и на самом деле разглядел на фоне зимнего неба золотой крестик. Точно: не было его раньше. Странно изменил он окрестный пейзаж. Наверное, обогатил его? Сделал более насыщенным. Крест и зимнее небо. Было что-то в этом волнующее и тревожное. Но откуда шла эта тревога, с которой подкрадывалось к нему смятение, паническое ощущение своей малости, ведь он никогда не был религиозен? Откуда приходило странное чувство тщетности всех страстей, за которые он так ловко и смело цеплялся?..

— А кто вы по профессии? — спросила девушка.

— Журналист.

— Ой, как интересно. И о чем же вы пишите?

— Я редактор рекламной газеты. Пишут за меня, я слежу и даю советы.

— Понятно.

— И в какой же библиотеке, Саша, вы работаете? В научной?

Она, точно удивляясь недогадливости спутника, вздохнула:

— В детской.

Библиотека оказалась через дом. Ее двери Саша также открыла своим ключом, вошла, пригласила спутника. Он с детства знал запах маленьких библиотек. Тут половина стеллажей утыкана книжками с размохрившимися, собирающими пыль на зависть любому пылесосу, картонными обложками.

Она заварила чай в кружках, достала яблочное варенье, положила в розетки. Отхлебывая чай, рассказывая Саше о работе редактора рекламной газеты, набитой всякой всячиной, он заметил, как девушка внимательно разглядывает его, улыбается ему. Часто — кокетливо, желая понравиться гостю. Он сказал, что ему сорок один год, что он разведен; сам узнал, что Саше — двадцать один, что она окончила техникум культуры, библиотечный, и вот теперь работает здесь за гроши, в своей родной глухомани. Что живет она с мамой и бабушкой, что мама у нее часто болеет, а бабушка почти ослепла. И когда она говорила это, улыбаясь так, точно извинялась перед ним, ему хотелось взять ее за руку, усадить к себе на колени. Может быть, остаться здесь, забыть о прежней жизни? Вновь все поменять? Выпросить, умолить кого-нибудь, чтобы еще раз позволили родиться заново? Преподавать в какой-нибудь маленькой школе историю, жить с этой девочкой, любить ее?

Если она этого захочет и позволит ему.

Потом они выпили еще по чашке чая, и Саша предложила гостю ликер, оставшийся со дня рожденья ее подруги, который они праздновали еще позавчера здесь, в библиотеке, потому что дома у подруги тесно.

Савинов вслед за Сашей выпил две рюмки ликера и почувствовал блаженство. Горячая волна покатила по его телу, и он, поддавшись чувствам, потянул девушку за руку, — к радости, которую она и скрыть-то не смогла, — усадил к себе на колени. Они целовалась долго, жадно, оба оказавшись абсолютно одинокими людьми, и неважно — кому сколько лет, ищущими одного: тепла и, может быть, если повезет, любви. Потом она поднялась с его колен, повела показывать библиотеку. И было в порыве девушки что-то нежное, близкое, точно в этом помещении им предстояло прожить долгую и счастливую жизнь. Полочки с пыльными книгами, темнота, где он еще пару раз привлекал Сашу к себе, забираясь руками под ее джемпер, — и она не могла, да и не хотела ни в чем отказывать ему. Последней комнатой в библиотеке был крохотный зальчик с рядами ободранных, спаянных между собой кресел, как в кинотеатре.

— Это лекторий, — сказала Саша, — здесь мы представляем детям новые книги. Читаем лекции. Учим их уму-разуму.

— И часто бывают эти новые книги?

Саша грустно пожала плечами:

— Теперь нет. Да никто больно и не приходит.

Девушка еще не успела договорить, как что-то, увиденное мельком, заставило безразлично озиравшегося гостя обернуться…

Савинов замер.

На освещенной неярким зимним солнцем стене висела картина в самопальной картонной рамочке. На фоне темного пространства — настоящей бездны — сиротливо поднимался золотой цветок.

Дмитрий подошел ближе. Отходя, едва не оступился о стулья и не упал. И снова приблизился. «Подсолнух» — это слово было выбито на пишущей машинке, на бумажке, приклеенной внизу рамки…

Саша встала рядом.

— Это картина Ильи Инокова, нашего замечательного художника. Он жил здесь рядом, в соседнем дворе. Прославился, уехал в город, у него было много выставок. А потом он повесился…

— А как эта картина оказалась у вас в библиотеке?

Саша взяла его под руку, но он не заметил этого.

— Это нам его мать подарила, когда после смерти сына уезжала насовсем в другой город, в другую область, откуда была родом. Сказала: «пусть лучше у вас висит». Мне кажется, она не понимала того, чем занимается ее сын. Тетя Люба, она сейчас на пенсии, я работаю вместо нее, рассказывала, что был один банкир, он скупал все картины Ильи Инокова оптом. И заключил с ним такой кабальный договор, что художник оказался практически в рабстве у этого банкира. Потом банкир разорился и подевался куда-то. То ли его убили, то ли он уехал за границу. И где теперь все картины Ильи — неизвестно. Но вот одну из первых своих работ Иноков спрятал от банкира, и только после смерти художника мать отыскала ее. Единственная работа, которую он не отдал своему «хозяину», — последнее слово Саша произнесла с презрением и холодком. И кивнула вверх. — Это она и есть. Я назвала ее просто — «Подсолнух». Сама оформила работу, сама напечатала на машинке текст, сама повесила. Зато память о художнике!

Так вот как оно вышло. Девушка со станции Барятинская назвала картину просто — «Подсолнух». Одинокое растение среди безмолвного мира, на краю Вселенной, только что родившееся и не понимающее, чтооно и длячего. Растение и бездна. Человек и небытие. Из которого он приходит и куда вскоре возвращается. Хрупкая душа ранимого человека, гениального художника, пусть неоцененного, невостребованного, трепещет среди черного безмолвия и спрашивает: «Где я?! Зачем эта пустота вокруг меня?! В чем истина существования?! Мне страшно, Господи!..».