Том 5. Рассказы, сказки, литературные портреты - Константин Паустовский

– Интересно, какая же это пилюля? – спросил я.

– Пилюля горькая и даже без всякого намека на позолоту, – торжественно сказал Иван Трофимович. – Пришли мы в затон, стали наглухо на причал, и я, как водится, приступил к зимовке. Зимовки я люблю – единственное время, когда много читаешь. Провода с берега протянуты, электричество на землесосе горит всю ночь, печурка у меня замечательная. Что еще нужно человеку! Да! Начали мы зимовать и вдруг узнаем, что землесос сто двенадцатый, тот, что зимует пониже нас на реке, отправляют на Волгу, под Куйбышев.

В каюту постучали.

– Войдите! – крикнул Иван Трофимович.

– Здравствуйте! – сказал Женя Чиж еще за дверью, а затем появился и сам в тесном своем бушлате и, как всегда, без фуражки. – Категорически вас приветствую! Не помешал?

– Как раз кстати, – ответил Иван Трофимович. – Из города?

– Из города.

– Что там слышно по нашему делу?

– Да как сказать! – ответил Женя и с интересом посмотрел на чайник на чугунной печурке. Он кипел и нетерпеливо подпрыгивал. – Он у вас заварен?

– Заварен. Бери, пожалуйста, наливай.

Женя налил себе в большую белую кружку с алыми розанами около пол-литра крепчайшего чаю и только тогда ответил:

– Говорят, сто двенадцатый с буксиром уже пошел. На Волгу. Надеются до ледостава проскочить. Но может произойти такая оказия, что затрет их льдом у самого устья.

– Если уж людям выпало счастье, – сказал, вздохнув, Иван Трофимович, – так их и льдом не затрет. И в огне они не сгорят, и в воде не потонут, и молния в них не ударит.

– Мужественных слов не слышу, – сказал Женя Чиж, открыл рот и долго выдыхал из себя кипятковый жар. – Ну и чай у вас, Иван Трофимович! В нем двести градусов!

– А ты остуди, – посоветовал Иван Трофимович. – Значит, так? А про нас, грешных, «ни слова, о друг мой, ни звука»?

– Точно! – ответил Женя Чиж.

– Кстати, – сказал я, – вы, должно быть, уже догадались, что я ничего не понял из ваших разговоров.

– Сейчас будем держать с вами военный совет, – ответил мне Иван Трофимович. – Тогда вы, надеюсь, поймете. Я на днях вычислил, – он достал из стола листок бумаги, исписанный цифрами, и помахал им в воздухе. – Оказывается, что землесос сто двенадцатый по своей мощности уступает нашему.

– У него только видимость могучая, – заметил Женя Чиж.

– Вот именно. Видимость. Тогда спрашивается, почему на Волгу послали его, а не нас?

– Добросовестная ошибка, – сказал Женя.

– Конечно, – сказал я, – углублять фарватер на Волге, может быть, и почетнее, чем на нашей реке…

– Да не в фарватере дело, – неожиданно рассердился Иван Трофимович. – Стали бы мы ершиться из-за фарватера! Землесос сто двенадцатый идет на постройку плотины через Волгу. Вот в чем дело, дорогой мой товарищ! Вы посмотрите!

Иван Трофимович начал чертить синим карандашом на листе бумаги.

– Это Волга. Так? А это – место строительства плотины. Вот здесь ставится цепь землесосов. Целая эскадра. От землесосов – примерно так – к этому берегу, где будет начало плотины, протягивают трубы. Понятно?

– Пока что и понимать нечего.

– По этим трубам землесосы будут качать со дна Волги жидкий грунт и откладывать его вот тут. Видите? Вода из грунта сойдет очень быстро. Останется сухая земля. Так и будет наращиваться плотина.

– Ну что ж, – сказал я, – способ известный.

– Да вы что! – вдруг накинулся на меня Иван Трофимович. – Не понимаете, что ли, что эта плотина через Волгу, а не через какую-нибудь Кузявку. Вы можете представить себе грандиозность?

– Могу.

– Вот и обидно, – сказал Иван Трофимович и, отвернувшись, посмотрел за окно.

Женя только вздохнул, но, по-моему, нарочито громко и даже демонстративно.

– Вот и обидно. И, пожалуй, завидно, дорогой товарищ. Величайшее в мире строительство, а мы ни при чем. Мы на отлете. И не можем показать высокую марку. За нас ее покажет Василий Гончаренко, лихой капитан землесоса сто двенадцатого.

– Показать-то он, может быть, и покажет, – осторожно сказал Женя. – Только марка будет определенно не та! Не дотянет он до нашего потолка, Иван Трофимович.

– Между прочим, – сказал Иван Трофимович, не слушая Женю, – я все обдумал. Если кое-что сделать, то мы заставим наш броненосец работать скорее и давать более мощный поток жидкого грунта, чем сейчас. Запас мощности у него есть. Об этом я и доложил местным инженерам. Да вот от них – ни слуху ни духу.

– Не всем же работать на Волге, – заметил я, чтобы успокоить Ивана Трофимовича и Женю, – надо кому-нибудь остаться и здесь…

Сказав это, я спохватился и понял, что совершил величайший промах. Иван Трофимович ничего мне не ответил, но забарабанил пальцами по столу и пробормотал: «Чего говорить, когда нечего говорить». Это было у него признаком полнейшего презрения к собеседнику. А Женя налил себе новую кружку чая и сказал в пространство:

– Мы с вами, Иван Трофимович, должно быть, только лапти подвязывать и умеем.

– Выходит так, – тихо согласился Иван Трофимович, но внезапно покраснел, ударил по столу кулаком и закричал: – Я плаваю двадцать пять лет! Так вот оно – признание и благодарность! Я против Гончаренко ничего не имею. Ну, подвезло человеку! Ну, послали на Волгу! Могу только поздравить. Так ведь Гончаренко об этом никогда и не мечтал.

– А вы, что ли, мечтали? – спросил я. – Бросьте, Иван Трофимович! Постановление правительства о постройке Куйбышевской гидростанции и плотины обнародовано только недавно. Как же вы могли мечтать об этом, когда вы три месяца назад еще ничего и не подозревали?

– Эх вы! – с горечью сказал Иван Трофимович. – А еще чего-то там пишете, учите людей. Я с детства об этом мечтаю. О такой работе, чтобы потом целые поколения вспоминали об ее исполнителях. Чтобы благодарность за нее, как говорится, не затихала в веках. Мало ли о чем я мечтаю. Я вам не обязан об этом рассказывать.

Я понял, что лучше промолчать. Женя тоже молчал и тщательно разминал папиросу.

– В Москву бы следовало написать, – сказал он наконец. – От души. Честно и не гордясь.

– Чего написать? – спросил Иван Трофимович, как бы проснувшись.

– Да просто написать, что вот, мол, проработал я двадцать пять лет на русских реках, состарился на речной воде и потому прошу дать мне возможность показать сейчас, на что я способен, применить свой опыт для блага народа.

– Ну, что ж, – нерешительно сказал Иван Трофимович, – пожалуй, я и напишу.

Женя встал. Встал и я. Надо было оставить Ивана Трофимовича одного. Мы вместе с Женей вышли на палубу.

– Почернел наш старик, – сказал, прощаясь со мной, Женя. – Как узнал, что сто двенадцатый землесос пошел на Волгу, так с тех пор ходит как туча. Благородная зависть.

Через неделю я снова пришел в затон к Ивану Трофимовичу. Ответа из Москвы еще не было, и на землесосе господствовало то устойчивое и унылое настроение, преодолеть которое почти невозможно.

Выждав неделю, я снова пошел в затон. Я решил на этот раз не заходить сразу к Ивану Трофимовичу, а пройти в общежитие на берегу, где жили Поля и Оля, и узнать у них, что нового. Если ответа нет, то лучше и не заходить на землесос.

Поли и Оли в общежитии я не застал, и мне все равно пришлось идти на землесос. Обеих девушек я увидел на палубе. Увидев меня, они обе сразу выпрямились и сразу же улыбнулись мне, и эта двойная улыбка расцвела среди хмурого и темного утра, как внезапный луч солнца, упавший на покрытые изморозью луга. «Невозможно жить человеку на свете без молодежи», – подумал я.

– А наших вызвали в город, – крикнула мне Поля, когда я был еще на сходнях. – Ответ, говорят, пришел.

– А какой ответ? – спросил я. – Неизвестно?

– Сами дожидаемся, – ответила Оля. – Боимся даже подумать.

– Ну, а как вы?

– Что мы! – ответила Поля. – Мне где ни работать, все хорошо!

– Врет она, – сказала Оля. – Вы ей не верьте. Она тоже надеется на Волгу попасть.

– А ты нет? – спросила Поля. – Ишь какая цыганка! Перед человеком ломаешься, изображаешь не то, что есть.

– Не ссорьтесь, девушки, – сказал я. – Давайте ждать.

Ждать пришлось долго. Небо все ниже и ниже опускалось к земле, и вокруг становилось все темнее, пока не пошел снег. Сначала он шел редко, легко, потом повалил густо и бесшумно. Тотчас побелели палубы, дороги, крыши домов, и только вода в затоне оставалась по-прежнему свинцовой и тихой. Лед нарастал от берегов и еще не дошел до середины затона.

Потом, наконец, за старым кожухом от пароходного колеса с надписью «Рекорд» показался Иван Трофимович. Он шел очень быстро, – так быстро, что Женя не поспевал за ним. Они о чем-то взволнованно пререкались. Девушки, нахмурившись, смотрели на Ивана Трофимовича – старались догадаться, с какой вестью он возвращается на землесос.