Дело врача - Грант Аллен

— Вы не должны умереть, профессор, — воскликнул я, думая, каюсь, больше о Хильде Уайд, чем о нем. — Вы должны жить… чтобы доложить об этом случае научным кругам.

Это был самый сильный довод, какой я мог найти для него. Он сонно прикрыл глаза.

— Для науки! Да, для науки! Вы задели нужную струну! На что только я не отваживался, чего не делал ради нее? Но, если я все-таки умру, Камберледж, не забудьте собрать записи, которые я делаю с самого начала — они чрезвычайно важны для истории и этиологии заболевания. Я делал почасовые записи. И не забудьте отметить основные моменты процесса умирания — какие, вы знаете. Это редкий, редчайший шанс! Вам первому выпала возможность наблюдать пациента-европейца, да еще такого, который способен точно описать симптомы и свои ощущения языком медицины!

Однако он не умер. Еще через неделю с небольшим он был уже транспортабелен. Мы перевезли его в Мозуферпур, первый большой город на окрестных равнинах, и на период выздоровления поручили его заботам способного и умелого доктора, гарнизонного врача, которому я душевно благодарен за содействие.

— И что нам теперь делать? — спросил я у Хильды, когда нашего пациента разместили со всеми удобствами и дело было сделано.

Она ответила, не колеблясь ни секунды:

— Едем прямо в Бомбей и там ждем, пока Себастьян не соберется в Англию.

— Ты думаешь, он поедет домой, как только окрепнет?

— Без сомнения. Ему теперь совершенно незачем сидеть в Индии.

— Почему так?

Она взглянула на меня с интересом, немножко побарабанила пальчиком по столу и ответила:

— Это трудно объяснить. Я скорее чую это, чем понимаю разумом. Но посуди сам, ты же заметил, что в настроении Себастьяна кое-что изменилось за последнее время? Он не желает больше выслеживать меня — он хочет избежать встречи. И именно поэтому я сейчас больше, чем когда-либо прежде, хочу идти по его следам. Наступает начало конца. Я близка к цели — Себастьян сдает позиции.

— Значит, когда он закажет себе место на корабле, мы едем тем же пароходом?

— Да. Разница именно в этом. Когда он пытается догнать меня, он опасен; когда ускользает — догнать его становится делом всей моей жизни. Отныне я не должна упускать его из виду ни на минуту. Нужно как-то подстегнуть его совесть. Я должна дать ему почувствовать, как низко он опустился. Чем чаще он будет вынужден видеть меня, тем скорее раскаяние одолеет его.

Мы сели в поезд и приехали в Бомбей. Я поселился в комнате при местном клубе, по радушному приглашению одного из его членов, а Хильда остановилась у приятельницы леди Мидоукрофт на холме Малабар. Мы ждали, когда Себастьян покинет внутренние области страны и соберется в обратный путь. Хильду не оставляла интуитивная уверенность, что он поступит именно так.

Ушел в плавание один пароход, два парохода, три парохода, а Себастьян не появлялся. Я начал подумывать, уж не решил ли он избрать какой-то другой маршрут. Но Хильда меня успокаивала, и мы терпеливо ждали. Наконец однажды утром я зашел, как десятки раз заходил прежде, в контору одной из основных пароходных компаний. В то утро должен был отплыть очередной пакетбот.

— Могу я просмотреть список пассажиров «Виндхьи»? — спросил я у клерка, англичанина с волосами цвета песка, долговязого, худого, с землистым лицом.

Клерк подал мне список. Я торопливо пробежал его глазами. С удивлением и радостью, дойдя до половины, я обнаружил приписку карандашом: «Профессор Себастьян».

— О, Себастьян едет этим пароходом? — пробормотал я, подняв голову.

Белобрысый клерк что-то промямлил и заколебался, но все-таки ответил:

— Ну, понимаете ли, сэр, вообще-то он едет… Только это еще не точно. Он неугомонный, этот господин профессор. Пришел нынче утром и попросил список, ну вот как вы. Потом заказал каюту, предварительно — он это подчеркнул, «предварительно» — и потому его имя вписали пока карандашом. Похоже, что он ждет, пока не появятся какие-то его друзья, с которыми он хочет ехать вместе.

— «Или которых хочет избежать», — добавил я про себя, но не вслух. Вместо этого я спросил: — Он должен прийти еще раз?

— Да, около 5.30.

— А «Виндхья» отходит в семь?

— В семь, пунктуально. Пассажиры должны быть на борту не позже половины седьмого.

— Очень хорошо, — ответил я, быстро принимая решение. — Я хотел только узнать, каковы планы профессора. Говорить ему о том, что я приходил, не нужно. Возможно, я снова загляну к вам через час-другой.

— А билет вы брать будете, сэр? Разве вы — не тот друг, которого он ждет?

— Нет, билета я брать не буду — во всяком случае, сейчас…

Тут я рискнул сделать смелый ход. Перегнувшись через стойку, я сказал доверительным тоном:

— Я — частный детектив… — Что по сути было правдой! — И слежу за профессором. Он человек выдающийся, но, тем не менее, его серьезно подозревают в тяжелом преступлении. Если вы мне поможете, я вас достойно отблагодарю. Поймите меня правильно: вы получите пять фунтов за то, что ничего не скажете ему обо мне.

Рыбьи глаза тощего клерка блеснули.

— Можете на меня положиться, — ответил он, утвердительно кивнув. Думаю, ему не часто выпадал случай так легко заработать целых восемьдесят рупий.

Я наскоро написал записку и отправил ее с посыльным Хильде:

«Немедленно пакуй свои вещи и будь готова явиться на борт «Виндхьи» ровно в шесть часов!»

Затем я отправился прямо на квартиру, уложил свои собственные вещи, письменно договорился с Хильдой о встрече и просидел в клубе до четверти шестого. Около половины я беззаботно вошел в контору. Снаружи, в нанятом экипаже, ждала Хильда с нашим багажом.

— Профессор Себастьян снова побывал здесь? — спросил я.

— Да, сэр. Пришел, снова просмотрел список и оплатил проезд. Но он что-то пробормотал насчет соглядатаев и сказал, что если ему на борту не понравится, то он сразу вернется и обменяет свой билет на следующий рейс, другим пароходом.

— Отлично, — ответил я и положил обещанную пятифунтовую банкноту на раскрытую ладонь клерка. Ладонь тотчас сомкнулась. — Упоминал соглядатаев, вот как? Значит, он знает, что за ним следят. Возможно, вам будет приятно услышать, что вы оказали содействие правосудию в раскрытии жестокого и преступного заговора. А теперь оформите-ка мне поскорее две каюты на этот самый пароход, одну для меня, на имя Камберледж, другую для леди — на имя Уайд. Поторопитесь!

И светловолосый очень поторопился; не прошло и трех минут, как мы уже ехали с билетами на причал.

Мы проскользнули на корабль незаметно и мгновенно укрылись в своих каютах до поры, когда пароход вышел уже в открытое море и даже остров Колаба не был виден. Только после того, как у Себастьяна не осталось шансов избежать встречи с нами, мы решились выйти на палубу, специально для того, чтобы столкнуться с ним.

Стоял один из тех чудесных благоуханных вечеров, какие бывают только в море и в теплых широтах. Небо оживляли тысячи мерцающих, переливающихся звезд, которые, казалось, возникали и гасли, как искры в глубине камина, когда мы вглядывались в необъятные глубины небосвода, пытаясь определить их положение. Они играли в прятки друг с другом и с метеорами, то и дело чертившими полосы света на своде небесном. Внизу море искрилось почти как небо, корабельный винт взбивал в пену фосфоресцирующие воды, и фонтанчики живого огня взлетали и гасли на гребешках маленьких волн. Высокий, худощавый человек в живописном плаще, с длинными седыми волосами, облокотившись о поручень, смотрел на бесчисленные огни и говорил что-то ясным, взволнованным голосом неизвестному пассажиру, стоявшему рядом. И голос, и увлеченность речи ни с чем нельзя было спутать.

— О нет, — говорил он, когда мы тихонько приблизились, — эту гипотезу, осмелюсь заявить, невозможно считать достоверной в свете новейших исследований. Смерть и разложение не имеют ничего общего со свечением моря, разве что опосредованно. Свет создается многочисленными крошечными живыми организмами, в основном бациллами, которые мне довелось наблюдать и провести с ними несколько важнейших экспериментов. Они обладают органами, которые можно рассматривать как миниатюрные фонарики. И эти органы…

— Какой прекрасный вечер, Хьюберт! — сказала мне Хильда, придав своему голосу кажущуюся беззаботность, когда профессор дошел до этой точки своего рассказа.

Голос Себастьяна дрогнул. Поначалу он попытался закончить фразу, но начал запинаться…

— И эти органы… напоминающие фонарики, о которых я только что сказал… они так устроены… так устроены… я имел, собственно, в виду ракообразных, да, кажется, ракообразные так устроены… — Тут он смешался окончательно и резко обернулся ко мне. На Хильду он не глядел — видно, не посмел; но меня он пронзил взглядом в упор из-под кустистых бровей, вытянув худую шею и наклонив голову. — Ах вы, подлец! — крикнул он яростно. — Подлец! Вы меня выследили с вашими лживыми уловками. Вы солгали, чтобы этого добиться! Вы явились на борт под чужими именами — вы и ваша сообщница!