Святой Грааль - Андрей Ветер

— Ван Хель! Где ты, друг мой?! Погиб! Убит!

— Убит! — эхом откликнулись несколько голосов. — Граф де Парси убит! Солдаты, сюда! Отобьём тело его светлости! Не позволим разбойникам надругаться над благочестивым христианином!

Шарль с трудом поднялся.

— Гибельное место, — прошептал он, стряхивая впившиеся в ладони каменные крошки, — дьявольское место, дьявольское время…

Когда Шарль Толстяк вошёл в покои Изабеллы, её не было. Она не знала о возвращении отряда де Парси в замок, не слышала ничего о побоище на горной дороге, не догадывалась о гибели Ван Хеля.

— Она уехала неделю тому назад, — сказала служанка.

— Далеко ли она направилась?

— Решила навестить семью.

— Что ж она, не слышала о разгроме рыцарей его светлости?

— Гонец прискакал на следующий день, — пояснила служанка, виновато глядя в пол, и едва слышно добавила: — Горе-то какое! Горе!

— Семь дней, как уехала? — переспросил Толстяк.

— Точно так, — кивнула девушка.

Он утомлённо вздохнул и тяжёлыми шагами вышел в тесный коридор.

Вечером Толстяк купил небольшую повозку, запряжённую понурой клячей, и двинулся следом за Изабеллой.

«Как я скажу ей? Сумею ли я? Нет, мой язык не привык сообщать о смерти. Но ведь кто-нибудь должен рассказать ей… Кто-нибудь… А нужно ли? Может, нет никакой надобности? Может, пусть она живёт в мечтах, в ожиданиях? Пусть ждёт Ван Хеля до конца своих дней… Нет, так нельзя. Это не по-христиански. Лучше уж я расскажу о его гибели. Она должна знать. Она забудет, время всех излечивает от любых ран. Пусть Изабелла горько поплачет, но со слезами уйдут страдания… А потом, когда её сердце успокоится, она обратит взор к другим молодым людям, полюбит кого-нибудь, станет женой, родит детишек… Да, так и должно быть… А потери… Что ж, жизнь состоит из потерь и находок. Мы находим гораздо больше, чем теряем. Если бы не так, то жизни просто не было бы…»

Всю дорогу Шарль представлял встречу с Изабеллой, но, когда встреча произошла, он не знал, что сказать…

Он стоял перед девушкой, пыхтя и шмыгая носом.

— Что случилось, Шарль? — спросила Изабелла.

Он сокрушённо покачал головой.

— Плохие новости…

— Что-нибудь с Ванхелем? — заволновалась девушка. — Говорите же! Чего вы молчите?!

— Ван Хель… Он погиб…

Изабелла не поверила. Толстяк подробно рассказал о нападении альмогаваров, и девушка выслушала монаха молча, ни разу не перебив вопросом.

— Не верю, — сказала она, когда Толстяк замолчал.

— Но я сам видел.

— Не верю… Ванхель не может умереть…

— К сожалению, все мы смертны, дорогая Изабелла. Знаю, что вам нелегко принять мои слова, но то ущелье…

— Не верю!

— Тот обрыв… Изабелла, там невозможно выжить… Бездна…

— Не верю…

— Я сам не верю… Но я же видел, вот этими глазами видел, как мой добрый друг сначала был придавлен конём, затем в него вонзилась стрела, а потом он сорвался в пропасть… Всё это ужасно, дитя моё, но такова жизнь. Каждый день я молюсь о душе Ван Хеля…

Изабелла покачала головой, повернулась к Шарлю спиной и скрылась за дверью. Толстяк растерянно потоптался перед домом, развёл руками и побрёл вдоль улицы к харчевне, где он снял комнату.

— Разве можно понять женщину? — спрашивал он несколько раз себя, останавливаясь и оглядываясь. — Да, мне тоже жаль, у меня тоже болит душа, однако я принимаю данность. Зачем нелепое упрямство? Или это не упрямство?

Ближе к вечеру он вновь отправился к Изабелле, но никто не отозвался на его стук в дверь. Несколько прошмыгнувших мимо людей подозрительно покосились на его потрёпанную монашескую рясу.

— Не мешайте им, святой отец! — рявкнул с противоположной стороны краснолицый мужик с сальными седыми волосами. — У них большое горе!

— Что? — Шарль поправил на животе верёвку, заменявшую ремень.

— Беда случилась. Изабелла скончалась. — Мужик перекрестился. — Упокой Господь её душу.

— Что? — не понял Толстяк. — Вы что-то путаете, любезный.

— Перепутаешь тут! Её принесли домой часа два назад, всю в крови, уже бездыханную.

— Принесли? Не может быть! — Толстяк перекрестился. — Когда? Я же только что разговаривал с ней…

— Это вы путаете, святой отец, — седовласый собеседник Шарля снял с двери навесной замок и принялся разбирать его, усевшись на лавку.

— Ну не только что, конечно, а утром.

— То-то и оно… Утром Изабелла была жива, а теперь её нет. Разбилась.

— Разбилась?

— Бросилась с городской стены.

— С городской стены… — эхом отозвался Шарль.

— Головой вниз, — продолжал рассказывать краснолицый, громыхая железом.

— С городской стены… Она упала? Сорвалась?

— Сама бросилась. Это видели и служанка, и многие, стоявшие рядом. Она выкрикнула какое-то имя, назвала его своей любовью.

— Ах вот оно что…

— А вы чего шляетесь, святой отец? Чего вынюхиваете? Зачем вы здесь? — ворчливо спросил краснолицый и отложил замок.

— Я пришёл проведать, хотел поговорить… Я уже был утром…

— Из церкви приходил настоятель и отказался отпевать Изабеллу. Вы тоже будете читать им проповеди о несмываемом грехе самоубийства? — Краснолицый мужик угрожающе поднялся и шагнул к Толстяку.

Шарль испуганно отпрянул и ударился плечом о дверной косяк.

— Она здесь? — спросил он, кивая на дверь.

— А где ж ей быть?

Шарль поспешно толкнул заскрипевшую дверь и нырнул внутрь. На лестнице было темно. Со второго этажа доносилось чьё-то бормотанье. Тусклый предвечерний свет едва давал возможность разглядеть ступени.

— Кто там? — появился на втором этаже сутулый человек с коротко остриженными волосами.

— Да хранит вас Господь, — отозвался Шарль.

— Что вам угодно, святой отец? — грубо спросил мужчина, подёргивая небритым лицом.

— Вы отец Изабеллы?

— Да. Чего надо?

— Позвольте я приготовлю вашу дочь к последнему пути.

— Вам известно, что она наложила на себя руки?

— Это был шаг отчаянья, сударь.

Отец Изабеллы перекрестился и всхлипнул.

— Какой ужас, какое горе… и какой позор! — прошептал он.

— Не вините вашу дочь ни в чём.

— Самоубийство! Смертный грех! — Мужчина обеими руками закрыл лицо и закачался.

— Прошу вас, сударь, не надо так.

— Из церкви приходили, — глухо отозвался отец Изабеллы. — Пригрозили, что не будут отпевать её и не позволят похоронить Изабеллу на городском кладбище. Сказали, что не разрешат никому из священников даже прочитать молитву в нашем доме! Как же так! Разве это справедливо? А где же всепрощение? А кто же заступится за мою доченьку, если не Церковь? Почему вы отворачиваетесь от нас в трудную минуту?

— Я не отворачиваюсь, сударь. Как я уже сказал, я здесь, чтобы подготовить вашу дочь к последнему пути.

— Правда? — Отец Изабеллы быстро спустился по лестнице, громко стуча башмаками по шатким деревянным ступеням. — Но вы… вы и впрямь готовы… отпустить ей грехи?

— Не беспокойтесь, сударь, — мягко проговорил Толстяк, — я всё сделаю.

— Сюда, идите сюда… Она здесь… Несчастная моя красавица… Доченька моя… Как же она могла… Как осмелилась… Ведь ужас-то, ужас… Умоляю, сделайте так, чтобы её приняли. Нельзя, чтобы она маялась на том свете…

— Всё будет хорошо, — забормотал Шарль, невольно проникаясь тревожным волнением поникшего от горя родителя. — Всё будет хорошо…

Мерддин. Май 472 года

Артур, стараясь шагать тише, вошёл в покои Гвиневеры. Его жена лежала на просторной кровати, покрытой прозрачным балдахином. На скамьях сидели три служанки, готовые выполнить любое указание Гвиневеры. Увидев Артура, они проворно поднялись и поклонились вледигу.

— Спит? — одними губами спросил Артур.

Служанки кивнули.

— Нет, я не сплю, — сказала Гвиневера, открыв глаза. Она ждала ребёнка и чувствовала себя не лучшим образом. — Сядь возле меня, государь.

Артур поднял край балдахина и отбросил его, чтобы лучше видеть жену. Взяв её за руку, он улыбнулся.

— Как твоё самочувствие?

— Хорошо… Но всё теперь кажется мне не таким, как прежде. Я чувствую что-то новое… Мир стал другим для меня…

— Из-за ребёнка? — Артур указал глазами на округлившийся живот Гвиневеры.

— Да… Мне трудно объяснить словами… Я уже люблю моего ребёнка, хотя он только зреет в моём теле. Но я уже чувствую его по-настоящему. Чувствую как полноценное живое существо. Я вовсе не мечтаю о нём, не жду его, но живу вместе с ним, разговариваю с ним. И мне кажется иногда, что я слышу его мысли. Может ли такое быть?

— Мне не открыты тайны женской природы. Мужчина многое не способен понять из того, что естественно для женщины.

— Но как может быть, что я люблю существо, которого ещё нет? — изумлённо продолжала Гвиневера. — Ребёнка ещё нет, но любовь к нему уже есть. Значит, наша любовь направлена не к кому-то конкретному?