Крепостной Пушкина 2 - Ираклий Берг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сам я тоже не избежал ошибок, и ошибок существенных. Главных, как сам определил, было две.
Первая — недооценка окружающих. Ощущение игры, пускай и всё меньшее, не выветрилось полностью. Что-то от него осталось и не желало покидать. Да, я относился и отношусь ко всему происходящему серьёзно, но не так как должно. С этим приходится мириться. Накапливалась усталость. Попроси меня кто описать двумя словами все виденное мною в целом, я бы легко ответил. Мир павлинов. Церемонность и чинность хороши, но не в таких ведь дозах! Здесь все, абсолютно все, включая даже крепостных, что называется «блюдут честь». Освоить не сложно, но такая тоска временами наваливается. Необходимость постоянно контролировать слова — полбеды. Нужно ещё держать в узде жесты и взгляды, безошибочно определяя кому какие положены. Театральность. Как же в театре сохранять серьёзность? Можно, когда знаешь, что через час-другой представление окончится, но оно не заканчивается и не заканчивается. А убивают в том спектакле без шуток. Но как-то они все живут в этом мире и им нормально. Значит, многое из того, что мне кажется лишним и не особенно необходимым, на деле нужно и проверено временем. Они правы, а я могу заблуждаться.
Отсюда вторая ошибка — переоценка себя. Проклятое послезнание, как я воображал, давало уйму преимуществ. Возможность воровать идеи будущего, прошедшие проверку временем. Небольшие сперва, несложные. Итог — хватаясь за одно, другое, третье и четвёртое, я распылил и время и внимание. Стыдно признаться самому себе, но когда я начинал, когда аккуратно вступал в наследство, так сказать, своего «отца», необразованного дикого мужика, то всё было куда яснее, чётче, понятнее. Да я знал откуда и куда идёт каждый рубль! Как только решил показать сам, так получилось как у кучера, запрягшего вместо одной лошади сразу восемь. Скорость прекрасная, только повозку трясёт и как притормозить непонятно. А хочется. Одновременно заниматься журналом, имением, стройками, заводом и несколькими видами «бизнеса» в ручном режиме — невозможно, будь даже не привязан я к Александру. На чём сейчас держатся дела, финансовая часть? Да на тех самых чинности церемонности! Только не моих, а подчинённых и контрагентов. На том, что меня меряют по себе. Осознай только эти добрые люди, что я всё меньше и меньше контролирую процессы, всё хуже могу проследить… На честном слове всё. Они считают моё положение несокрушимым, связи невероятными (с царем чаевничает), деньги неисчислимыми. Как минимум — огромный кредит. Потому и допускают, что прорехи мною допущенных, через которые они приворовывают (не сомневаюсь в том в принципе), допущены осознанно, как с барского плеча. Ешьте крошки, мол, любуйтесь сколь обилен мой стол раз на такую мелочь гляжу сквозь пальцы. В их представлении не слабость то, а демонстрация силы. Сколько так может продолжаться? Как скоро кто-нибудь да зарвётся от жадности, неделю потрясётся в страхе, да вдруг сообразит, что ничего за то и не будет?
Ведь я всерьёз нацелился на железные дороги и военные заводы. Сам критикую «барина», а свои денежки тоже улетают со скоростью превосходящей поступления. Нужен мне царский миллион, край как нужен.
Вывод — мне не обойтись без своего управляющего. Возможно, не одного. А что? У Пушкина ведь есть и он прекрасно себя чувствует. Имеет время попадать в разнообразные истории, живёт полной жизнью!
Впрочем, и мне перепадает. Государыня с немецкой аккуратностью продолжала посылать приглашения на чай, во время последнего я и удостоился части быть приглашенным на пресловутый маскарад. Вот и посмеялся над Сергеевичем. Мои попытки указать на неуместность подобного (хороша история, поехали на бал барин с женой и родственниками, да приказчик с ними!) ни к чему не привели. Императрица могла топить лёд теплотой улыбки. А дома ожидал сюрприз.
* * *
— Графиня?!
— Степан!? Что ты здесь делаешь?
— У себя дома? Я здесь живу время от времени, ваша светлость.
— Ах. Совсем забылась. Тебя не было и я решила дождаться. Или теперь говорить тебе «вы»? Спасителю государя, особу привечаемую не то что при дворе, при самоваре его величества!
— Хм. Графиня, но спас государя не я.
— Мне можешь не рассказывать. Не забывай — мой муж серьёзный дипломат.
— Действительно, вы ведь замужем. Но что привело вас сюда, ваша светлость? — я осторожно подвинул кресло к камину и сел. Долли задумчиво разглядывала меня как диковинную зверушку и только тонкие пальцы, теребившие веер, выдавали волнение.
— Ты не предложишь даме угощения? Вина, например?
— С удовольствием, простите меня. Я предложу даме вина, если дама не предложит мне пить вместе с ней.
— Мне казалось, ты любишь водку.
— Разве не все её любят? — удивился я.
— Нет. Мой муж предпочитает венгерское вино. Я больше люблю итальянские вина. Жаль, что в Петербурге всё заполнено французской кислятиной. Даже испанское вино найти легче итальянского.
— Хм. Вы удивитесь, ваше сиятельство, но у меня оно есть. Прикажу принести.
Какое-то время сидели молча. Слуга принёс вино и лёгкие закуски. Я недоумевал. Долли вновь демонстрировала наплевательское отношение к нормам морали, этикета и остальных приличий. Заявиться одной, без сопровождающих, к мужчине не вполне ясного статуса, но с вполне ясным прошлым — безрассудно и смело. Госпожа Фикельмон была смелой, но не была безрассудной.
— Что такого? — возразила она, поняв мои мысли. — Разве ты не был моим гостем и не находил в том ничего предосудительного? Считай это ответным визитом.
— Как скажете, ваша светлость.
— Ты подобрал себе костюм на маскарад?
— Нет. Я узнал о своём приглашении, вернее был приглашён, не далее часа назад. Поймите моё удивление от вашей осведомленности.
— Мне повторить о муже?
«Да что она заладила? Муж то,