«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 1 - Василий Васильевич Водовозов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Иерусалиме на самом месте казни Иисуса Христа имеется храм, общий для всех христианских исповеданий454. Служба в нем происходит по очереди на основе соглашения. В обычные воскресенья и праздники соглашение достигается легко. Но в Пасху, в те не очень частые годы, когда Пасха русская совпадает с Пасхой католической, достигнуть соглашения оказывается невозможным: каждая церковь стремится захватить храм для себя, и стремится с тем большим рвением, что в тот самый момент, когда по ходу богослужения в первый раз произносятся слова: «Христос воскресе из мертвых», — свечи всегда зажигаются сами собой, без человеческой помощи. Естественно, всем хочется захватить этот момент чуда для себя. Для соглашения нет места, и потому естественно, что верующие прибегают к силе и, увы, даже к ножам, и кровь обагряет вход храма, в котором торжествует то чудо, которое «смертию смерть поправ»455. Так было и в нынешнем (или, может быть, прошлом или запрошлом — не помню) году. Католиков было больше, и они победили, но Бог-то не по-ихнему устроил, а по-нашему; свечи зажглись у нас, а не у них, хотя мы служили после них. Им был большой конфуз. А то католикам турецкие заптии456 (жандармы) помогают. Им что, только бы был бакшиш. Ну, католики богаче, их бакшиши больше; им и мирволят турки.
Этот рассказ мне многое пояснил. Турцию всю можно было бы дружелюбно поделить между державами; нельзя этого сделать только с двумя пунктами: во-первых, с Константинополем и проливами, во-вторых, с Иерусалимом и Палестиной. Последние, пожалуй, даже больше, чем первые. Очевидно, что в Иерусалиме было трудно установить какую-нибудь христианскую власть; всякая будет мирволить одному вероисповеданию, и только турецкие заптии отличались по отношению к ним полным беспристрастием: кто даст больше бакшиш, тот и прав. В этой неделимости двух пунктов был источник или, по крайней мере, один из источников длящейся прочности Турецкой империи. Понадобилась великая война, чтобы лишить Турцию Палестины и суверенных прав над проливами457.
Я провел в Константинополе пять дней и в эти пять дней делал то, что обыкновенно делают туристы: ходил по городу, посещал музеи и мечети, восхищался Айя-Софией458, видел селамлик459 — обычный пятничный парад, побывал в знаменитых турецких банях и т. д. Но у меня было и дело или даже два дела: одно — с хлопотами в цензуре из‐за книг, о чем я уже говорил, а другое — с визой для въезда в Болгарию.
Это было время, когда дипломатических отношений между Россией и Болгарией не было: они были прерваны еще за восемь лет перед этим, после болгарского «преврата», низвергшего князя Александра Баттенберга, когда временное болгарское правительство не пожелало подчиниться всем антиконституционным требованиям России (1886 г.)460. Именно тогда были посеяны первые семена той вражды, которая принесла столь печальные для нас плоды во время великой войны. Официальная Россия смотрела с крайним раздражением на Болгарию, решительно не желала, чтобы русские ездили туда, и ставила им для въезда всевозможные препятствия. Вследствие этого в течение семи лет, с 1887 г., кроме нескольких политических эмигрантов (Драгоманова и т. д.) посетили Болгарию всего несколько человек русских (между ними, года за два до меня, сотрудник катковского «Русского вестника» и «Нового времени» Татищев), и я вместе с моим спутником Грабоисом были почти пионерами.
В Константинополе мы узнали, что без болгарской визы нас в Болгарию не пустят. А между тем болгарский консул461 отказывался дать таковую, если у нас не будет специального разрешения на въезд в Болгарию от русского консульства.
— У нас слишком натянутые отношения с Россией. Россия делает нам постоянные неприятности за то, что мы дали у себя приют ее эмигрантам, и мы решили не пускать больше никого без согласия России, — говорил мне болгарский консул.
— Да ведь у меня есть заграничный паспорт, — отвечал я, — он годен для всех стран и является свидетельством, что русское правительство ничего не имеет против моей поездки в Болгарию.
— Драгоманов к нам явился тоже с русским паспортом, а за него нам была послана неприятная нота.
— Драгоманов был уже эмигрантом, и паспорт у него, вероятно, был просроченный, а у меня — только что выдан.
— Мы в это входить не можем. Да что вам стоит получить визу от русского консула, если русское правительство действительно согласно на вашу поездку?
Я пошел к русскому генеральному консулу. К нему у меня было даже рекомендательное письмо от моего гимназического товарища А. М. Ону, сына русского посла в Афинах462. Но письмо не помогло. Генеральный консул, фамилию которого я забыл463, принял меня по-генеральски, высокомерно и грубо.
— Мы не можем взять на себя ответственность за вашу поездку, — почти кричал он на меня. — Болгария — некультурная страна, там господствуют палочники464; там за вами, как за русским, будут ходить толпы шпионов. Знаете ли вы, что такое шпионы?
— Очень хорошо знаю, ваше превосходительство.
— Ну вот, вам подсунут в карман какой-нибудь запрещенный там листок, арестуют, да еще изобьют. К кому вы обратитесь за защитой? Наших представителей там нет.
— Я не прошу у вас защиты, я беру на себя всю ответственность и не возлагаю ее на правительство. Если бы я ехал в Центральную Африку к людоедам, риск был бы больше; неужели ничего, кроме затруднений, я не получил бы от русского правительства?
— Не знаю, но не могу ничем вам помочь и решительно отказываюсь дать вам визу.
Что было делать? Грустно обсуждали мы этот вопрос с Грабоисом. Впоследствии мы узнали, что виза нужна только на турецкой границе, а из Сербии пускают без нее (так что Слонимский оказался прав, рекомендуя мне дорогу через Вену и Белград), но тогда мы этого не знали, да и пускаться в такой объездной путь было и долго, и дорого. Вдруг нас осенила мысль. Мы отправились не к консулу, а
