Книга о друзьях - Генри Миллер

Личному счастью Полины угрожало не только пианино, но и книги, которые я постоянно читал. Она бывала просто-таки озадачена объемом, а главное, количеством книг, без которых я не мог жить.

— Какая польза от всего этого чтения? — обычно спрашивала она.

— Не знаю, — отвечал я, покачав головой. — Мне просто нравится читать.

В те времена еще не было ни радио, ни телевидения. Иногда мы ходили в кино, на немые фильмы, билет тогда стоил около десяти центов. Какие потрясающие фильмы мы смотрели, каких великих актеров мы видели!

Возвращаясь домой, мы преодолевали два лестничных пролета. Никогда не забуду, какое удовольствие мне доставляло идти сзади и хлопать ее по попке. От каждого хлопка она тихо ржала, как лошадка. Мы открывали дверь, врывались на кухню, а там нас поджидал кухонный стол. И вот она уже лежит на столе, закинув ноги мне на плечи, а я маниакально трахаю ее. Я знаю только одну женщину, которая так же легко и естественно (и даже сильнее) наслаждалась сексом, как Полина. В процессе она всегда бывала в хорошем настроении, смеялась и шутила. Никаких тебе неврастеничек и проблемных интеллектуалок…

Надо быть проще!

Чтобы как-то свести концы с концами, мы решили взять пансионера — милого, простоватого парня, с которым мы отлично ладили. Он был из Техаса, работал вагоновожатым трамвая. Все, что ему требовалось: бифштекс, жареная картошка и кровать.

Под нами жила семейная пара среднего возраста, мы с ними иногда виделись. Его звали Лу Якобе, а ее — Лотти; оба закоренелые курильщики, но она курила сигареты, а он — трубку. Лу Якобе сильно привлекал меня по нескольким причинам: во-первых, он был мне как отец; во-вторых, он много читал, и неизменно — хорошие книги; в-третьих (и это так же важно, как и во-первых), он обладал отличным чувством юмора. Я представлял себе таким Амброза Бирса: циничный, но добрый, саркастичный, но религиозный, он одновременно был педагогом и философом. Если мы не играли в шахматы, то обсуждали писателей. Как и Марсель Дюшам, играл он божественно, но не по правилам, а повинуясь какому-то инстинкту или интуиции. С ним приходилось действовать, как с Рене Кревелем: «Без смелости ничего не выиграешь». В пылу игры он мог сдать мне все фигуры, кроме королевы, конечно, а партии он начинал обычно крайней пешкой. В остальном предсказать его ходы было невозможно. Очевидно, у них с женой случилось какое-то трагическое недоразумение несколько лет назад — думаю, он застал ее в постели с их шофером. В качестве наказания он больше никогда не занимался с ней сексом. Он обращался с ней вежливо, словно она была какой-нибудь королевой, но не прикасался к ней. Кажется, она очень его уважала, несмотря даже на такое жестокое обращение. Что касается Полины, он всегда к ней относился почтительно, с симпатией и даже восхищением. Лу считал ее красивой и женственной. (Теперь я жалею, что не спросил, кто они по знаку Зодиака: тогда никто еще не увлекался астрологией.)

От одних людей узнаешь одно, от других — другое. От Лу Якобса я узнал очень много всего.

К тому времени мы с Полиной были вместе уже почти три года. Дело близилось к моему двадцать первому дню рождения и вступлению Америки в Первую мировую войну. Я по-прежнему состоял в «Обществе Ксеркс» и преданно любил Кору Сьюард. (На самом деле я так и не переставал ее любить всю свою жизнь.) Все больше и больше моих дружков высмеивали наши отношения с «вдовой». Ничего они, конечно, не знали о тех радостях, которые может предложить зрелая женщина молодому человеку, ибо Полина, будучи мне любовницей, заменяла также и мать, и учительницу, и няню, и товарища. Приятели считали, что она слишком стара для меня, зато с этим никогда бы не согласились Лу Якобе, техасский водила, и Рэй Уэтцлер, мой кумир.

В августе 1914 года на сцене появился мой старый приятель Джо О’Риган. Как всегда, явился он с некоторой суммой денег, накопленной на предыдущей работе. Джо вовсе не счел Полину старой, на самом деле он втюрился в нее с первого же взгляда. Надо признаться, Джо с его деньгами нам просто-таки послали свыше — теперь мы могли сходить в дешевый ресторан вместо того, чтобы жевать каждый день жесткие бифштексы. Поначалу все было очень мило, мы поладили, вот только бесцеремонный Джо сразу же стал домогаться Полины в мое отсутствие. Однажды, придя домой, я застал ее заплаканной. Джо опять приставал к ней.

— Я знаю, что он твой лучший друг, — сказала она. — Он тебя обожает. Но он должен проявлять ко мне больше уважения и не пытаться предать своего лучшего друга.

Я всячески пытался обелить Джо в ее глазах, ведь я знал этого парня насквозь: при возможности он отымел бы и свою собственную сестру, так уж он устроен — этот, в сущности, милый и щедрый негодяй.

Однажды из новостей мы узнали, что началась война и что Америка скорее всего присоединится к этой бойне. Война словно изменила жизнь каждого, даже нашу, хоть мы в ней и не участвовали. Все стало серьезнее, суровее и решительнее.

Я не помню, как именно и почему Джо исчез, но неожиданно это случилось. Одновременно я познакомился с окулистом, который утверждал, что от очков можно избавиться, если тренировать глаза и больше бывать на свежем воздухе. Наслушавшись его советов, я вдруг решил бросить все, отправиться на Запад и стать там ковбоем. Это было подлостью, но я ушел от Полины, ни словом ей не обмолвившись о своих намерениях. Кажется, я написал ей из Колорадо и попытался объяснить положение дел.

Нет нужды говорить, что ковбоем я так и не стал. Я нашел работу на лимонном ранчо в Чула-Виста, Калифорния, где целыми днями кидал сломанные ветви в костер. На лошади я никогда не ездил — разве что правил ослом, запряженным в тележку.

Промаявшись несколько месяцев на этой проклятой работе, я решил вернуться в Бруклин. Решение было принято после встречи с Эммой Голдман, анархисткой. И случилось это так.

Однажды мой приятель на ранчо позвал меня с собой в город (Сан-Диего), чтобы заскочить там в бордель. Когда мы приехали в Сан-Диего, первое, что мне бросилось в глаза, — огромное объявление, о том, что Эмма Голдман читает сегодня лекцию об известных европейских писателях. В этот момент судьба моя решилась: я сказал приятелю, что бордель подождет, а сам отправился на лекции — слушать, как Эмма Голдман говорит о писателях, которыми я восхищался, — Ницше, Толстом, Горьком, Стриндберге. Это событие, равносильное землетрясению, изменило всю мою жизнь.

Я ушел с первой лекции в счастливой уверенности, что мне суждено быть не ковбоем, а писателем.

Но как вернуться домой, не потеряв лица? В конце концов мне пришла в голову идея. Я написал Полине, чтобы она отослала моим предкам телеграмму якобы из Калифорнии, в которой говорилось: «Огорчен маминым заболеванием. Выезжаю немедленно. Генри».

Мою матушку телеграмма не обманула ни на долю секунды — она встретила меня на пороге, и по ее лицу все было понятно.

Некоторое время я снова жил дома, хотя наведывался к Полине каждую ночь и иногда у нее оставался.

Она ничуть не изменилась. Пока меня не было, ее сын, Джордж, умер от туберкулеза. Техасский водила съехал.

Хотя все было как бы по-старому, на самом деле прежние дни ушли безвозвратно. Я все яснее сознавал, что пора рвать эту связь — не из-за Коры Сьюард, а из-за моего желания стать независимым. Решиться на разрыв мне помогло знакомство с новой женщиной — учительницей музыки, которой суждено было стать моей первой женой.

Я встречался с ней несколько месяцев, когда Америка наконец-то присоединилась к союзникам и выступила против кайзера. Я снова ушел от Полины и снова без объяснений. Позже я понял всю низость тогдашних своих поступков, но в те годы мне это казалось нормой.

Однажды утром я проснулся в постели с учительницей музыки, и мне вдруг ударило в голову, что я могу быть втянут в кровавую бойню. Этого я хотел меньше всего, поэтому я выскочил из постели с криком:

— Мы должны пожениться!

Затем я бросился в парикмахерскую — там меня побрили и подстригли, после чего мы в кратчайшие сроки поженились, и я почувствовал себя в безопасности.

С самого начала это был неудачный брак, состоявший из бесконечных ссор и сцен. Я скучал по гармонии и безоблачности моих отношений с Полиной.

Однажды вечером, шляясь по улицам в одиночестве, я забрел в кинотеатр, где показывали один иностранный фильм, который мне очень хотелось увидеть.

Я открыл дверь, чтобы войти внутрь, и кого, выдумаете, я увидел прямо перед собой словно во вспышке молнии — конечно, Полину.

— Гарри! — воскликнула она и затащила меня внутрь. Плача, она провела меня на свободное место. — Как ты мог так обойтись со мной? — повторяла она без остановки. Слезы текли по ее щекам. Я что-то бессмысленно бормотал, не находя слов. Я чувствовал себя очень виноватым перед этой женщиной и искренне раскаивался. Но что я мог сказать в свое оправдание? Провожая Полину к новому жилищу, где она работала горничной, я кое-как умудрился объяснить, что, покинув ее, успел еще и жениться. Это спровоцировало новый взрыв безутешных рыданий.