Знамена над штыками - Иван Петрович Шамякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Здесь, в тесном проходе у дверей, столпилось несколько человек штатских, большей частью одетых по-буржуйски. Они тихо и почтительно ожидали своей очереди, чтоб поговорить с человеком, сидевшим по ту сторону барьера. Голос этого человека, с акцентом, как у того латыша, что несколько раз приходил в полк, я и услышал сразу, как только переступил порог комнаты следом за Иваном Свиридовичем:
— Гражданин, я ведь вам объяснил: автомобиль у вас конфискован для нужд революции. Относительно его возвращения обратитесь позднее.
А из угла, от телефона, голос более громкий, решительный, требовательный:
— Кириллов! Кириллов! Что у тебя там за митинг? Ничего не слышно. Где стал «Олег»? Проверь и позвони нам. Наладь с ним связь. На мост пошли дополнительную охрану. Надежная? Нет! Не надежная! Приказ комитета — усилить посты! Сколько вышло копать окопы? Две тысячи? Молодцы!
Иван Свиридович прошел за загородку. Молча, без слов, поздоровался за руку с латышом, беседовавшим с посетителями, и с человеком в офицерской форме, который внимательно разглядывал карту.
Я остался в узком проходе между дверью и загородкой. Но протиснулся вперед, уцепился руками за стойку барьера, словно боялся, что меня могут оттолкнуть, оторвать, помешают увидеть и услышать то, от чего зависит моя судьба. А было у меня не только предчувствие, что здесь, в этой комнате, начинается моя новая жизнь. Была уверенность. Не зря же Иван Свиридович привел меня сюда.
Обрадовался я, когда увидел, что человек в офицерском френче доволен приходом Ивана Свиридовича. Он сразу спросил:
— Как ваш полк, товарищ Голодушка? — Я понял, что это о нашем полке. — Пойдет против юнкеров? Срочно надо подкрепление.
— Добрая половина полка может выступить хоть сейчас!
Они склонились над столом, над картой, и заговорили вполголоса. Тогда мое внимание переключилось на другой разговор, который шел рядом со мной.
Буржуй, который добивался, чтоб ему вернули автомобиль, приглушенно, не повышая голоса, но со злостью, прямо задыхаясь, шипел, что он итальянский подданный, у него итальянский паспорт и, если люди, сидящие здесь, не выполнят его требования, они будут иметь дело с послом его величества короля Италии. Буржуй совал латышу паспорт и еще какие-то бумаги. Но латыш не хотел разбираться в них, качал головой и с улыбкой повторял:
— Гражданин, я вам сказал ясно: пока ваш автомобиль нужен революции, вы его не получите.
За спиной у меня кто-то громко заговорил на чужом языке. Я оглянулся. Говорил человек, одетый как рабочий. Небритый, с той же усталостью в глазах. Вдруг он раздраженно сказал по-русски:
— Вы, шуба! К вам обращаются. Какой же вы, к дьяволу, итальянец, если ни слова не понимаете по-итальянски? Не морочьте голову! У тебя, Петерс, крепкие нервы. Я с такими типами…
Буржуй сразу умолк, спрятал в карман шубы бумаги, съежился и испуганно отступил за спины других.
Я подумал, что за обман его тут же арестуют. Но Петерс только рассмеялся и сразу занялся другим посетителем. А рабочий, который говорил по-итальянски, прошел за загородку, поздоровался за руку с Иваном Свиридовичем. Спросил, обедал ли тот, если нет, то в буфете есть горячий чай.
Буржуй молча нырнул в дверь.
Опять ничто не мешало мне во все глаза смотреть на людей, которые — я и раньше это знал, читал в газетах — являются штабом революции, а роль штаба в войне я, военный, денщик, знал хорошо. Матрос, не выпускавший из рук телефонной трубки, объявил:
— Павловцы соглашаются сложить оружие. Требуют гарантии.
— Передай Васильеву: вести переговоры, — сказал Крыленко (это был он, я потом узнал фамилии почти всех, кого в тот день видел в Смольном). — Пускай гарантирует, что всех отпустим.
— Этим гадам простили после взятия Зимнего. Они снова выступили против пролетариата, — оторвался от разговора с посетителями Петерс.
— Не усложняй обстановки, — спокойно заметил Крыленко и опять обратился к матросу: — Передай Васильеву, что в помощь к нему придет Голодушка. Товарищ Голодушка, пулеметчики твои там, у Васильева. Возьми надежную роту, если доверяешь — батальон своих пехотинцев, и обезоружь юнкеров павловского училища. Свяжись с Подвойским, он в штабе округа. Передай, сколько у тебя будет штыков.
Как я обрадовался такому приказу! Теперь не отойду ни на шаг от Ивана Свиридовича и буду не в тылу, как прежде, не на кухне у Залонского, а на переднем крае революции! Да и сам Иван Свиридович посмотрел на меня, почесал под шапкой затылок и глазами, взглядом сказал: придется, Филипп, покуда отложить разговор о твоем учении.
Кажется, Иван Свиридович собирался уже выходить. Но в этот миг из боковой двери в комнату стремительно вошел человек в черном костюме, в белой сорочке с галстуком в крапинку.
Человек показался мне знакомым, хотя я хорошо помнил, что нигде раньше не встречался с ним. Широкий лоб, лысина, как бы прищуренные глаза — все это словно во сне видел. Удивился я этому своему ощущению: откуда я его знаю?
Человек, как и кое-кто еще в этой комнате, не брился несколько дней. Но вид Ивана Свиридовича, матроса свидетельствовал о том, что у них просто не хватало времени заняться своим туалетом; про человека, который вошел, сразу почему-то подумалось иначе: он отпускает бороду. Человек поздоровался:
— Здравствуйте, товарищи! — произнес он четко, звучно, а слово «товарищи» как-то особенно хорошо, красиво. В речи его заметна была приятная картавость.
Матрос вскочил со стула, стукнул каблуками, Крыленко по-армейски вытянулся. Петерс, прекратив разговор с посетителем, тоже почтительно встал. Иван Свиридович сорвал с головы свой замасленный кожаный картуз.
Такое уважительное отношение людей, которые, как я заключил, руководили революцией, к этому скромно одетому штатскому направило, видно, мои мысли в определенное русло. Парень я был сметливый. В один миг воображение мое пририсовало к лицу человека небольшую аккуратную бородку — и я ахнул: Ленин!
Фотографию Ленина увидел я впервые еще весной, видел летом, когда Ленина разыскивали шпики Временного правительства и буржуазные газеты специально печатали его портреты.
Догадка ошеломила меня. Верил и боялся верить, а вдруг ошибаюсь? Вцепился обеими руками в барьер, чтобы — упаси боже! — никто не оттолкнул меня, не протиснулись вперед более высокие и широкие фигуры — шубы и шапки. Но, видно, никто из просителей, занятый своими делами, не догадался, как я, что за человек вошел в комнату. Ленин подошел к столу, на котором лежала карта.
Иван Свиридович, матрос, еще два или три работника комитета подошли к этому
