Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо! — прохожий обрадовался подачке. — Я так и знал, что у тебя хлеб. В деревне собирал?
— Нет, у нищего купил, — стыдливо ответил Терёша.
— Ишь ты, какой буржуй, хлеб скупаешь! — Прохожий недоверчиво усмехнулся.
Запань расположена на крутом повороте Кубины. С одного берега на другой, наискось, перекинуты бревенчатые боны, скреплённые цепями, канатами и цинками. На левом, более высоком берегу — холодные бараки для сплавщиков. Бараки длинные, дощатые, с редкими небольшими окнами. На вывесках фамилии лесопромышленников: Никуличева, Рыбкина, Малютина. За бараками — сосновый бор, тёмный, величественный, пахучий. Здесь, на прогалине, окружённой высокими, стройными соснами, Терёша увидел приготовленную к митингу дощатую трибуну. Она украшена двумя скудными флажками и гирляндами из еловой хвои. Своего спутника Терёша скоро потерял. После работы с запани шли на митинг сплавщики — молодёжь и бородатые, загорелые мужики. Позади них пёстрой толпой тянулись женщины. У многих на плечах закинуты жёрдочки с остроклювыми баграми. Впереди на двух древках несли красное полотнище с надписью: «Долой войну!», «Вся власть Советам». Эти простые и требовательные слова, понятные каждому, дошли из далёкого Петрограда, куда в апреле приехал из-за границы Владимир Ильич Ленин.
Сотни четыре сплавщиков обступило трибуну. Первым на неё поднялся оратор среднего роста и средних лет с измождённым, болезненным лицом. Одет он был в вышитую холщовую рубаху, перехваченную широким кожаным поясом. На ногах «бродовые» сапоги с длинными голенищами, пристёгнутыми ремешками к поясному ремню. Он не спеша снял с головы кожаный картуз, лёгкий ветерок распушил его давно не стриженные волосы.
— Товарищи! Граждане!.. — выкрикнул он с трибуны. — Поздравляю вас с рабочим праздником! День Первого мая мы впервые отмечаем свободно, не боясь, что полиция подстережёт нас за углом…
Говорил он с полчаса, не повышая и не понижая голоса, чётко и понятно для каждого. Терёша слушал и, глубоко вникая в смысл речи оратора, думал:
«Значит, царь был худ, царя долой; временная власть из буржуев — и ей тоже должен быть скоро конец. Всем рабочим и крестьянам будет лучше и легче. Но когда? Кто даст это облегчение?..».
Сегодня, впервые он услышал новое слово — б о л ь ш е в и к и и слово — Л е н и н, а эти слова были сказаны ораторами так, что за ними чувствовалась огромная сила.
— Кто он такой, этот дядька? — показывая на одного из ораторов, осторожно спросил Терёша рядом стоявшего с ним парнишку-сплавщика.
Тот многозначительно мотнул головой и с достоинством ответил:
— Не знаешь? Это, брат, главный закоперщик у нас на запани. Очень правильный человек. Из ссыльных политиков.
— Ну-у?!
— Вот тебе и ну! Раньше он против самого царя боролся.
— Откуда ты знаешь?
— Сплавщики говорят.
— Ну, это враки, — отмахнулся Терёша, — его бы царь велел повесить, если так.
— Царь боялся таких вешать. Да ну тебя, не мешай слушать.
Между тем оратор, потрясая кулаком, заканчивал свою речь, восторженным и вместе с тем призывным голосом произнося лозунги, написанные на красных полотнищах.
На смену ему поднялся на трибуну тот самый прохожий, что пришёл сегодня с Терёшей на запань. Кто-то назвал его представителем от рабочих сухонских фабрик Скородумовым.
Речь его была спокойна и проста. Он рассказывал о самом себе, о своём прошлом.
— Служил я, граждане, на действительной в Лодзи, это было задолго до войны. Был я старшим унтером. Казённым человеком был, учил солдат козырять, глотку драть да глазами жрать начальство… Это было в Лодзи. Первого мая фабричные вышли тогда на улицы с красными флагами, с требованиями повысить им заработок, сделать короче рабочий день. Начальство приказало нам разогнать их, а если они не будут расходиться — тогда стрелять. А народу тысячи!.. Видим, дело худым пахнет. У нас по солдатским рядам шопот прошёл: «В случае чего палить только в воздух. Пусть люди постоят сами за себя…». И бот они напирают, полиция врассыпную пятится, трусит. Ротный подал нам команду — палить! Многие солдаты вразброд вскинули на руки винтовки. А народ зашумел, закричал: «Братья солдаты! В кого вы хотите стрелять?» В своих хотите стрелять?! Тут не выдержал я и, вопреки ротному, во весь голос скомандовал: «Отставить!..». Приклады застучали о мостовую, солдаты вздохнули свободно и пропустили рабочих с флагами и знамёнами дальше. Меня за это слово «отставить» на год посадили в тюрьму, а потом выслали сюда на север. Революция освободила нас из ссылки. Народ расправил свою спину, и царствовавший дом Романовых полетел к чертям!.. — Оратор прокашлялся, погладил круглую чёрную бороду и вставил почти нараспев:
Всероссийский император —
Царь жандармам и шпикам,
Царь мазурик, провокатор,
Ты попался в руки к нам…
— Да, попался, и больше ему не сиживать на троне, который триста лет протирали Романовы. Царя не стало, а дальше что?
Оратор вопросительно обвёл главами всех сплавщиков, помолчал немного и начал объяснять, что представляет собою временное правительство, почему оно временное, и какое правительство нужно трудящимся. Когда он кончил речь, сплавщики хлопали в ладоши так же усердно, как и предыдущему оратору.
Митинг кончился возгласами:
— Долой войну!
— Земля — крестьянам, фабрики — рабочим!..
— Да здравствует республика Советов!
— Привет товарищу Ленину!..
Как и многие из участников митинга, Терёша хотя и внимательно слушал, но смутно понимал суть того, о чём так горячо говорилось с трибуны. После митинга сплавщики опели «Смело, товарищи, в ногу!» и разошлись по баракам.
Вечерело. Становилось прохладно. Терёша остался ночевать на запани. Ему не спалось — боялся, не украл бы кто три пары нераженьких ботинок, которые едва ли кого могли соблазнить. Он задумчиво сидел на подоконнике и слушал, как гудели провода, протянутые в четыре ряда с запани в сторону сухонских фабрик.
На проводах, нахохлившись, сидели вороны; они казались очень похожими на закорючки, какие Терёше приходилось мельком видеть у певчих на клиросе, на нотной бумаге.
XXX
В Попихе раньше всех деревень весной землю разделяли поровну, по едокам, и с опаской и с оглядкой кое-где мужики прирезывали к своим полям и пустошам сенокосные кулиги от монастырских и удельных земель.
В самый разгар сенокоса из Петрограда дошли слухи о том, что новая временная власть расстреливала рабочих. Эти слухи взволновали в деревнях бедноту, Алексей Турка так и растолковал:
— Ну и власть посадили себе на шею! Те же портки, только назад пуговицей. Не будет добра от Керенского, если по народу стреляет, казаков натравляет. Не насидит долго, рабочие да солдаты скинут и этого…
С опозданием узнали в Попихе об Октябрьской революции, и не сразу дошли до усть-кубинских деревень декреты о земле о мире.
И часто не из газет,

![Люди нашего берега [Рассказы] - Юрий Рытхэу](https://cdn.chitatknigi.com/s20/1/4/4/4/0/1/144401.jpg)



