Банк - Василий Викторов

— Вид питерского дворика? — спросил тот.

— Нет, я вам что-нибудь стоящее принесу. Ну как, договорились? Я знаю, у вас денег много, что вам сто штук, а мне нужно!

— Ну, — ответил Влад, — во-первых, денег много не бывает, во-вторых, у меня их не такое уж большое количество, как вы говорите, в-третьих, что это у вас за нужда такая?

— А у меня всегда одна и та же — выпить. Меня это ваше пиво, хоть и искреннее спасибо за него, не берет. Я же возьму бутылочку водочки, а лучше — сразу две, пойду к себе и там их употреблю — заодно что-нибудь, как уважаемый Игорь Николаевич выражается, «намалюю». Чувствую я, что засиделся, а у нас, как известно, незваный гость… — и он улыбнулся, — все-таки лучше татарина! А что касается денег, то поговорка о том, что их много не бывает, — пошлость, выдуманная доморощенными мещанскими философами. Зимой стоим на «Конюшне» с картинами, мерзнем, водочкой согреваемся, смотрю — в снегу кошелек лежит, кто-то выронил. Поднимаю, раскрываю — а там штуками тысяч пятьдесят и удостоверение личности. Ну, я по нему стал выкрикивать имя и фамилию, пока не подбежала испуганная тетя и не бросилась мне на шею со слезами благодарности. Ребята мне: «Дурак, мол, лучше б водки купили!» А «ценители искусства», которые там толпятся, но редко когда что покупают: «Какой хороший молодой человек!» Как будто если бы я нашел чемоданчик с миллионом долларов, я бы понес его в милицию!

— А куда б дел? — спросил Константин Сергеевич.

— Как куда? Пропил бы.

— Миллион? — выпучил на него глаза Игорь Николаевич. — Это ж сколько надо пить?!

— А не так долго, как вы думаете, — смотря, что пить, где, как и с кем. Можно быстро управиться. Так вот я к чему это рассказал, — продолжал Василий, — пятьдесят тысяч рублей — это деньги маленькие, а миллион долларов — большие, какие б там поговорки ни придумывали. Ну, я за картиной пошел?

— Хорошо, — согласился Влад, — идите.

После того как за соседом захлопнулась дверь, к гостю обратился Константин Сергеевич:

— Вы знаете, Владислав, не обижайтесь на нашего Василька, он, может, и попаясничать любит, и в суждениях резок, но душа у него светлая, добрая… Просто не повезло человеку, вот и все.

— В каком смысле не повезло?

— В жизни. Рос он на наших с Игорем Николаевичем глазах, был мальчик-одуванчик, пиликал на скрипочке, жил вдвоем с мамой, но она у него умерла от рака. Он к тому времени уж был взрослый, учился в университете, да и близкие помогли — с бедой справился. Учился отлично, мне все хвастался — то ему один профессор нечто приятное сказал, то другой похвалил… Потом женился, появился ребенок — эдакий розовый крепыш, мальчик. Казалось бы, живи и радуйся, но поехала как-то жена со своим братом, прихватив и сына, к маме в пригород и, — тут Константин Сергеевич развел в стороны руками, — автокатастрофа. Лоб в лоб. На скорости. Там — четверо, здесь — трое. Две машины — семь смертей. Да так в лепешку расшиблись, что тела из автомобилей достать не могли — автогеном металл резали. Мы все в шоке были, как узнали, и все вместе их хоронили. Что в таких случаях люди делают? Или вены себе вскрывают, или новых жен находят и новых детей рожают, или запивают. Ну, наш Василий выбрал третье. В университете-то все знали, старались ему помочь, как могли, но когда он уже во время экзамена стал из-под стола бутылку доставать и к ней прикладываться — тут уж, сами понимаете… Никогда из той, прошлой, жизни ничего не вспоминает, один раз, правда, мне обмолвился, что жалеет ужасно, что ребеночка не успел покрестить. Вот, — подытожил хозяин, — мы и позволяем ему делать все, что хочет, а хочет он немногого — то опохмелиться, то закурить.

Одна осталась надежда — что, если верить его теории сообщающихся сосудов, ему когда-нибудь еще повезет — может, женщину встретит, которую полюбит, а может, найдет свое прибежище в вере и сделается — вряд ли уж семинаристом — монахом, кто знает? А вы уж его не журите.

— Да я уж и не журю, — ответил Влад.

Раздался звонок в дверь, Зинаида открыла, и в квартиру ввалился Василий с картиной, поднял ее до уровня груди, демонстрируя Владу, и спросил у него:

— Нравится?

— Нравится! — стараясь сделать ему приятное, соврал тот. — Только что это такое?

— Как что? — удивился сосед. — Натюрморт! Вот, — и он указал на большое коричневое пятно посередине полотна, — глиняная ваза, а это, — обвел Василий рукою пятна поменьше, — цветы. Ладно, — и он положил картину на диван, — давайте деньги!

Влад достал бумажник, открыл, вынул стотысячную купюру и протянул художнику. Тот спокойно сложил ее вдвое и сунул в карман штанов, тех самых, с отвисшими коленками.

— А вы не против, уважаемые хозяин и гости, если я с вами еще кружечку пивка выпью — на посошок?

Никто не был против, Василий сел за стол и обратился к Владу:

— Вот вы в моей картине ничего не видите. Она вам кажется просто прямоугольником, на котором в беспорядке выдавлены краски, и характеризуется она в вашей голове отсутствием всякой гармонии, красоты, смысла. Но ведь люди искусство по-разному воспринимают, на различные вещи, соответственно, каждый свой, иногда отличный от всех других, взгляд имеет. Как-то мне однокурсник сказал, что не может поверить в то, что на свете существуют люди, которые ни разу не слушали «Девятую симфонию» Бетховена и «Реквием» Моцарта. Вот вы слушали? — обратился он к присутствующим.

— Конечно! — произнес Константин Сергеевич.

— Конечно, нет! — сказал Игорь Николаевич.

Влад молча кивнул головой.

— Ну и какие чувства, — спросил у него Василий, — вызвали у вас данные произведения?

— Ну, — Влад замялся, — не знаю, всего по чуть-чуть, а вместе — сильнейшее эмоциональное воздействие, а словами выразить нельзя.

— Словами все можно выразить, — возразил Василий. — Какие это были чувства: печаль, страдание, сострадание, боль, страх, удивление, духовный экстаз?

— Я же сказал: всего по чуть-чуть.

— А я, — Василий как-то уж слишком быстро прикончил кружку, — как данные слова услышал от коллеги, так задался целью эту музыку прослушать — я-то в детстве пытался музицировать, но вот до эпохальных произведений известных мне авторов не дошел. Так вот, после «Девятой симфонии» я с друзьями пошел в чебуречную, набрал там всяких, соответственно, чебуреков, у стоящих рядом с закусочной старушек мы накупили водки, поехали в общагу и до утра ее там жрали. То есть ничего — не то что духовного экстаза, но даже ни малейшего раздражения — а у меня, между прочим, музыкальное образование, так что в консерваторию отправился не дилетант! И тем не менее — ничего! Вот, а на исполнении «Реквиема» Моцарта мне вдруг страшно захотелось пить, в горле так пересохло, как будто я десять дней путешествовал по Сахаре. О, как я тогда завидовал американцам, которые сидят себе в кино, положив ноги на спинку впереди стоящего кресла, и пьют «кока-колу» да жуют поп-корн! А ведь встать, выйти — не принято, некрасиво, нехорошо! Так с одним только желанием — попить — я и просидел до конца концерта. Зато сколько я затем выпил пива! То есть, резюмирую, никакого семени они мне в душу не уронили: да, красиво, может быть, гениально, я понимаю — но ничего там больше я не заметил. И это совсем не страшно! Художник ведь прежде всего творит для себя. Как писал Пастернак, «цель творчества — самоотдача». Что скажет публика — уже дело десятое.

— Зачем же тогда выносить свое детище на ее суд? — спросил Влад. — Самоотдавайся себе в одиночестве на здоровье. Если написал книгу — сиди за столом, перечитывай и радуйся своему таланту, картину — повесь на стену у себя дома и ходи около нее, любуйся, создал музыкальное произведение — пиликай самому себе на скрипке…

— Вы утрируете, — парировал Василий. — Если художник думает прежде всего о публике, то он уже не творец, он ремесленник. Главным для него становится не акт созидания, а желание продать вышедшее из-под рук его как можно дороже. Вкус толпы, как известно, далек от изысканности, и Моцарт, вдруг пожелавший бы ей угодить, был бы не лучше Наташи Королевой. Обратитесь к современности: посмотрите фильмы, установившие рекорды кассовых сборов, прочтите книги, изданные самыми большими тиражами, посетите выставки наиболее известных художников, послушайте песни наиболее популярных музыкантов, и все вам станет ясно.

— Согласен вполне, — кивнул Влад, — но как тогда объяснить, что вплоть до «Born in the USA» Брюса Спрингстина «The Wall» «Пинк Флойда» была рекордсменом по количеству недель, проведенных на верхней строчке хит-парада в Америке?

— В вашем вопросе содержится и ответ. Сравните «Стену» с «Рожденным в США» — все становится ясно. Это то же самое, что несколько лет ходить обедать в «Метрополь», а потом вдруг решить питаться в армейской столовой. Да и попробуйте меня убедить, что «Good bye a blue sky» Уотерс написал, чтобы порадовать своих слушателей, а не потому, что ему хотелось создать такую песню. Широкая популярность достойных произведений — загадка, но это явление гораздо более редкое, чем общее поклонение пошлости, грязи и примитивности. То, что художник выносит все-таки свое создание на суд, означает, что он ждет оценки тех, чье мнение ему дорого, — для меня важно, например, что скажут о моей картине наиболее близкие мне люди, мои друзья, чем, простите, то, что подумаете о ней вы.