Ради милости короля - Чедвик Элизабет

– Но вы все равно туда едете? – проницательно посмотрел на него Роджер.

– Король приказал и сделал предложение. – Уильям передернул плечами. – Что мне делать на севере – считать овец и отращивать брюхо? – Он развел руками. – Кроме того, когда на столе подобная наживка, на нем найдется и другая еда.

Роджер потер щеку большим пальцем и промолчал, хотя на его лице было написано задумчивое согласие. Поход в Святую землю все еще планировался, и налоги, предназначенные для него, медленно стекались в сундуки. Генрих стал крестоносцем в январе, но его непрекращающиеся разногласия с французским королем, несмотря на клятву освободить Иерусалим, всецело занимали обоих суверенов. Пока вопрос с Шатору так или иначе не решится, армии для заграничного похода не будет. Уильям Маршал был призван из Кендала, чтобы помочь Генриху во Франции, и этот призыв был подкреплен намеками на награды верным людям, намного превосходящие уже обещанные.

– Мне понадобятся лошади, – сказал Уильям. – Теперь у меня есть собственный конный завод в Картмеле, но там одни жеребята, а нужно вести военную кампанию. Не найдется ли у вас свободных?

Роджер был неприятно удивлен. Похоже, Маршал думает, что его запасы бесконечны.

– Королю требуются мои услуги в казначействе, но я все равно должен ему сорок дней военной службы, и мне самому необходимы добрые боевые кони и вьючные лошади. Однако я дам вам записку к начальнику моего конного завода в Монфике. Это дешевле и проще, чем везти лошадей через Узкое море.

– Благодарю, милорд.

Роджер медленно выдохнул через нос:

– Если вы станете через брак лордом Шатору, надеюсь, вы меня не забудете.

– Если я когда-нибудь смогу оказать вам услугу милорд, непременно окажу – склонил голову Уильям.

После ужина Роджер велел принести чернила и пергамент и лично написал доверенность. Хотя Уильям был хорошим другом и Роджер все равно выполнил бы его просьбу он был достаточно проницателен, чтобы видеть, что звезда Уильяма восходит и щедрость, проявленная ныне, может воздаться в будущем… Однако, разумеется, в жизни всегда есть место риску.

Роджер заметил, что Уильям тоскливо наблюдает за уверенными и ловкими движениями его пера.

– Завидую вашему умению, – признался Уильям. – Сам я вынужден полагаться на писцов.

Роджер сделал паузу, чтобы обмакнуть перо в роговую чернильницу, и застрочил снова.

– Мое образование – одна из немногих вещей, на которые родители смотрели одинаково. Отец говорил: если мужчина умеет писать, ему не придется доверять писцам свои личные дела, и оба считали это умение даром фортуны.

– Мои родители тоже смотрели на образование одинаково, – скривился Уильям. – К шести годам мой брат Генрих умел писать Символ веры на латыни, а я к тринадцати – с трудом нацарапать свое имя, и стало ясно, что ученость не мое призвание. Ее не могли вбить в меня ни силой, ни уговорами. Признаться, это неудобно. Приходится рассчитывать на память.

– Остро заточенный разум не менее полезен, чем остро заточенное перо. – Роджер потянулся к сургучу. – Непохоже, чтобы это повлияло на ваши успехи.

– Я стараюсь, и все же мне есть о чем сожалеть.

Отужинав и спрятав письмо в походный мешок, Уильям откланялся, напоследок ласково взъерошив светлые кудряшки Гуго.

– Дениза де Шатору – произнесла Ида, когда они с Роджером повернули обратно к дому.

– Немалая удача для него, – ответил Роджер, – хотя, зная короля, это скорее слова, чем дело.

– По-моему, Маршал надеется, что это скорее слова, – задумчиво произнесла Ида.

– В смысле?

– В смысле – он был бы решительнее, если бы действительно стремился к этому браку. Мне кажется, его мысли заняты другим.

Роджер озадаченно улыбнулся супруге. Женщины склонны копать вглубь, как будто то, что видно на поверхности, не так хорошо, как то, что может открыться под ней. Иногда становится неловко, когда они предъявляют эмоциональные требования на основании своих раскопок… и неприятно, но подобные случаи компенсируются мгновениями ясности, открывающими недра, куда мужчина и не подумал бы заглянуть.

Ида качнула головой и посмеялась над его замешательством:

– Дениза де Шатору интересует его не больше, чем Элоиза Кендал.

Роджер по-прежнему ничего не понимал, и Ида расхохоталась:

– Ах, муж мой! Я съем свое вышивание, если он не попросит у Генриха Изабеллу де Клер.

Роджер заморгал, глядя на нее, на мгновение ослепленный открытием. Затем весело фыркнул:

– Тогда я надеюсь, что вы правы, ради блага вашего пищеварения, хотя понятия не имею, с чего вы это взяли!

– У него было два года, чтобы жениться на Элоизе Кендал, но он этого не сделал. – Ида растопырила пальцы правой руки, перечисляя доводы. – Кроме того, он сказал, что на столе будет чем поживиться, чего не сделал бы, интересуй его только Дениза де Шатору. А земли де Клер ближе к дому.

– Ирландские – нет, – заметил Роджер.

– Ирландские – нет, но уэльские и нормандские – да. И у него больше шансов их удержать.

– Возможно, вы правы, – закусил верхнюю губу Роджер. – Если Генрих предложил ему Шатору, он с тем же успехом может предложить земли де Клер. В этом случае Маршал станет большим человеком… если, конечно, король сдержит слово. Обещания – ничто, если их не выполнять.

Ида опустила взгляд, и Роджер почувствовал, что она помрачнела. Генрих неизменно оказывал подобное воздействие… словно темная тучка набегала на их жизнь.

Роджер вздохнул:

– Полагаю, мне лучше вернуться к своим обязанностям. У меня есть дела. – Он невольно глянул вслед Уильяму. Должно быть, неплохо скакать в Шатору, когда вокруг цветет весна и жизненные соки бурлят в венах, подобно тому как они бурлят в листве и траве.

– Точно? – Ида обиженно и томно посмотрела на мужа.

– Увы.

– Неотложные? – Она потеребила брошку на вороте платья и коснулась шеи.

Роджер заметил румянец на щеках жены, блеск в глазах. Он ощутил прилив тепла, распознав призыв в ее голосе и облике. У него действительно были дела – целая гора дел, – но, глядя на Иду, думая об их спальне, представляя запах чистого постельного белья, мягкий весенний свет на ее коже, распущенные блестящие темные волосы, нежный отклик ее тела и сравнивая их с грудами заплесневелых отупляющих пергаментов, ожидающих его внимания в Вестминстере, он уступил искушению. Поработать можно и вечером, и пусть Генрих платит за свечи.

– Нет, – ответил он, целуя Иду в шею и на мгновение останавливаясь на крыльце, чтобы прижать ее к себе. – Не неотложные.

В качестве поблажки Уильяму Фицрою разрешили посидеть в отцовской комнате, вместо того чтобы ложиться спать с другими мальчиками. Завтра он отправится домой в Англию в обществе вестников и священников, а его отец поедет дальше, в Шатору.

Уильяму нравилось при дворе, особенно теперь, когда он исполнял обязанности пажа. В основном требовалось что-нибудь разыскать, отнести или передать сообщение, а также прислуживать за столом. Он впитывал ритуалы, поклоны и манеры, словно губка. Его отец, по-видимому, не придавал особого значения формальностям и даже не всякий раз присаживался, чтобы поесть, и тем не менее все взгляды были направлены на него, когда он входил в комнату, потому, что его присутствие воодушевляло, и потому, что он был королем. Уильям предпочел бы и дальше путешествовать в свите, но в его первый пажеский сезон было решено, что мальчик вполне набрался опыта, пусть возвращается в безопасную Англию и продолжает обучение.

Уильям играл в мельницу с одним из старших ребят, но, заметив, что отец на мгновение остался в одиночестве и сидит неподвижно, оставил игру и приблизился к нему.

Генрих смерил Уильяма налитыми кровью глазами. Он небрежно держал кубок правой рукой, на которой виднелось несколько неглубоких царапин от когтей сокола, потому что король в очередной раз отказался надеть перчатку.

– Готов к завтрашнему путешествию, приятель? Вещи собраны?