Звезды смотрят вниз - Арчибальд Кронин

Потом они спели гимн «Приди, приди, Спаситель»:

По далёким холодным горам я блуждал,Покинув родную ограду.Великий Спаситель, приди, о приди,Прими в своё верное, стадо.

Наступила тишина, в которой слышалось только ещё не умолкшее эхо. Никому, видимо, не хотелось нарушать молчания. Все сидели совсем тихо, только Лиминг скрипел зубами. Но Лиминг был из тех, кто легко падает духом.

— О боже, — стонал он, — о Христос, помоги мне!

И Боксёр заплакал. Суровый грубый малый был Боксёр Лиминг, но иногда в нём проглядывала какая-то слабость души. Он сидел, опустив голову на руки, сотрясаемый сухими рыданиями, жутко было слышать, как он мучается. У всех нервы к этому времени уже успели развинтиться, каждому было трудно сохранять мужество на пустой желудок. У них не было больше ни пищи, ни воды, только тоненькая струйка сочилась медленно с потолка. Казалось странным, что, бежав от ужасающего водяного потока они теперь имели так мало воды, только-только, чтобы утолить жажду, на каждого по глотку солоноватой жидкости, смешанной с угольной пылью.

Время шло, — и некоторые начали ощущать голод. Больше всего хотелось есть Пату Риди, самому молодому из них. У Роберта в кармане остались три леденца от кашля. Он сунул Пату один, потом другой. Сколько же времени прошло между первым леденцом и вторым?.. Пять минут или пять дней? Одному богу это было известно.

Съев второй, Пат прошептал:

— Как вкусно, дядя Роберт!

Роберт улыбнулся. Он хотел было отдать Пату третью конфету, но неожиданно мысль, что это — последняя, удержала его. «Я приберегу её для него», — подумал он.

То же стремление сохранить что-нибудь про запас побудило Роберта припрятать последнюю свечку, хотя вначале темнота была не приятна, а мучительна, страшно мучительна после жёлтого огонька свечи, вокруг которого они сидели кружком, как вокруг крошечного лагерного костра.

В темноте было гораздо труднее следить за временем. У одного только Роберта были часы, но и те остановились, когда он упал в воду в «Куполе». Особенно волновался по этому поводу Гюи. Гюи всегда был молчалив, а теперь молчаливее, чем когда-либо. С тех пор как они дошли до отвала, Гюи вряд ли промолвил хоть одно слово. Он сидел подле отца и, сдвинув брови, размышлял о чём-то. Все его тело напряглось от какого-то тайного беспокойства. Наконец, он спросил вполголоса:

— Папа! Сколько времени мы уже здесь?

Роберт отвечал:

— Не могу тебе сказать, Гюи.

— Но, папа, как ты думаешь?

— Да, пожалуй, дня два… или, может быть, три…

— Значит, сейчас какой день, папа?

— Не знаю, мальчик… должно быть, среда.

— Среда… — Гюи вздохнул и снова прислонился онемевшей спиной к стене. Если сегодня только среда, то это не так уж плохо, значит остаётся ещё целых три дня до матча, в котором он должен участвовать. Ему нужно выбраться из этой ямы к субботе, нужно, непременно нужно! И в внезапном приступе мучительной тоски Гюи схватил камень и начал колотить по стене. Та-та… та-та… та-та-та-та!

После того как он перестал стучать, долго стояла тишина. И тогда-то именно Нед Софтли вздумал передвинуться на другое место, протянул руку и наткнулся на лицо Гарри Брэйса. Сначала он подумал, что Гарри уснул. Он снова осторожно дотронулся до него, и пальцы его попали прямо в холодный, открытый рот мёртвого Гарри.

Роберт зажёг свечу. Да, Гарри Брэйс был мёртв. Бедный Гарри, так и не пришлось ему подарить своей «хозяйке» бандаж, который он все обещал ей. Роберт и Лиминг подняли его. Он был такой тяжёлый. Или это от того, что они ослабели? Гарри отнесли подальше, на дорогу, на тридцать ярдов ниже. Его уложили на спину, Роберт сложил ему руки крестом на его фуфайке шахтёра и закрыл Гарри глаза.

«Скорбящий» спал, уснув в первый раз за три дня и громко храпел во сне. Роберт не стал его будить. Он прочитал над Гарри «Отче наш», затем он и Лиминг вернулись к остальным.

— Пускай свеча выгорит ещё на один дюйм, ребята, — сказал Роберт. — Всё будет немного веселее.

Пат снова тихонько всхлипывал. Во второй раз увидел он смерть, и не очень-то это ему понравилось.

— Ты бы немного размял ноги, — сказал ему Роберт. Он обнял рукой трясшиеся от рыданий плечи Пата. — Пора дать тебе какую-нибудь работу. Не хочешь ли не в очередь постучать?

Пат покачал головой.

— Я хочу написать маме, — сказал он, давая волю своему горю.

— Отлично, — согласился Роберт. — Ты напишешь своей маме. Карандаш у меня есть. А у кого найдётся клочок бумаги?

У Неда Софтли оказалась записная книжка, в которой он отмечал число сданных вагонеток. Он передал её Роберту. Тот вырвал узкий двойной листок, положил его на книжку и вместе с карандашом вручил Пату.

Пат с благодарностью, жадно схватил бумагу, книжку и карандаш. Он повеселел. Тотчас же принялся за письмо и вывел круглыми большими буквами: «Дорогая моя мама». Остановился и, склонив голову набок, перечёл написанное. «Дорогая моя мама…»

Снова взялся за карандаш и снова остановился. «Дорогая моя мама», — перечёл он в третий раз. И заплакал, на этот раз по-настоящему. Плакал горько. Пату было только пятнадцать лет.

К тому времени, как Пат немного успокоился, свеча уже выгорела на дюйм, Роберт отнял у Пата записную книжку, карандаш и листок с начатым письмом и положил все это в карман. Затем потушил свечу. Левой рукой он обнял Пата Риди, как бы защищая его. Пат так в этой позе и уснул.

Роберт и сам задремал. Время шло. Он проснулся среди тишины и полного мрака и закашлялся. Кашлял долго, своим привычным — глухим кашлем, с которым он словно сроднился. Мокрая одежда высыхала на нём, но это было ему вредно. Он подумал: «Не миновать мне опять плеврита, когда мы выберемся отсюда». Потом, с внезапно похолодевшим сердцем, добавил мысленно: «Если выберемся».

Прошло ещё некоторое время. Те, что идут на помощь, уже должны быть близко, они несомненно уже где-то очень близко!

— Папа. — (Это опять Гюи.) — Какой сегодня день, папа?

— Не могу тебе сказать, Гюи, голубчик. — Роберт старался говорить спокойно и вразумительно.

— Но, папа… который же день сегодня?

— Не знаю, Гюи, не знаю, мальчик.

Роберт все пытался говорить спокойно и внушительно, но голос его звучал вяло, утомлённо.

— Но, папа… Какой может быть сегодня день? Ты ведь знаешь, скоро матч, папа… матч Объединённой команды… Мне надо быть там в субботу. Мне надо… надо, папа!

Тихий голос Гюи звучал пронзительно, истерически. Он в темноте качался взад и вперёд. Ему надо выбраться отсюда к субботе, надо, надо выйти не позже субботы!..

…А был уже вечер воскресенья.

Проснулся Лиминг. Все, видимо, спали; должно быть, сюда начинал проникать рудничный газ, или это объяснялось просто слабостью? Боксёр сказал:

— Боже, какой сон я видел! Если бы только знала моя бедная старуха!.. Чего бы я не отдал сейчас за кружку пива! Есть не хочу совсем, вот только пива хочется! Господи, что это я говорю, ведь я обещал, что брошу пить, если выйду отсюда. О боже, выведи нас отсюда! Спаси нас! — Голос его перешёл в крик.

Закричал и Нед Софтли. И ещё несколько человек. «Спасите!.. Спасите нас!» Даже «Скорбящий» пал духом. Он вдруг воззвал громким голосом:

— Скоро ли, о господи, пошлёшь ты нам избавление?

Всё это походило на вой диких зверей, запертых в клетку.

Следующим умер Беннет, а шесть часов спустя Сет Колдер. Они были товарищами, работали вместе без малого четырнадцать лет. Четырнадцать лет они вместе работали, пьянствовали, играли в шары. Но им вовсе не казалось необходимым и умереть вместе. Беннет был спокойнее, но Сет Колдер с той минуты, как почувствовал, что слабеет, не переставал причитать:

— Я не хочу умирать. Ведь я ещё молодой. У меня молодая жена. Не хочу умирать. — Но, несмотря на это, он умер.

Все настолько уже ослабели, что не могли перенести куда-нибудь тела умерших Беннета и Сета Колдера. Кроме того, у Роберта в кармане оставалось только две спички и маленький огарок. Он отдал последний леденец Пату. Теперь уже недолго осталось ждать тех, что идут сюда из старой шахты. О господи, пусть же они придут поскорее, иначе будет слишком поздно!

Они лежали, настолько обессиленные, что уже не были в состоянии двигаться. Слишком слабые, даже для того, чтобы отходить в сторону, когда было нужно. Лежали — и только. Роберту пришла в голову такая идея: он стал окликать товарищей, трижды повторяя каждое имя. Если и на третий оклик ответа не было, то он знал, что этого человека нет больше в живых.

Первым перестал откликаться Нед Софтли. Он, должно быть, умер так же тихо, как Гарри Брэйс. Неда всегда считали полоумным, но умирал он мужественно, без единой жалобы. За ним последовал Сви Мессюэр. Озорной и весёлый малый был этот Сви, но теперь он навсегда перестал рассказывать смешные анекдоты. Как раз в то время, когда умер Сви, сошёл с ума «Скорбящий». Как и остальные, он долго лежал молча. Но вдруг он поднялся на ноги. Стоял в темноте, и, несмотря на темноту, те, кто ещё оставался в живых, почувствовали, что перед ними безумный. Он заговорил: