Интервью со смертью - Ганс Эрих Носсак

Не угодно ли Вам подумать, не стоит ли мне напомнить Вам об их прошлом, ибо оно довлеет над ними, как разлагающийся труп, и отравляет их дыхание. Между тем вокруг в великом множестве ползают черви. Те черви, что жиреют на трупах умерших, а теперь спешат забиться в укромные углы, чтобы дождаться там своего возрождения. Есть и другие черви, которые, наоборот, выползают из всех щелей, ибо до сих пор не смогли принять участия в пиршестве. И сейчас, когда они нагуливают жир на падали, эти черви громогласно хвалятся: смотрите, как славно уничтожаем мы этот проклятый труп! Но люди оскальзываются на червях, и движения людей становятся неуверенными, а поведение малодушным.

Однако есть среди них и такие, кто не предается непомерным желаниям. Я наблюдал их врачей и нашел, что они похожи на нас, ибо, хотя им не хватает средств для лечения болезней, они ведут себя очень дружелюбно и делают все возможное как необходимое. Возможно, и среди них многие недоступны моему пониманию, ибо они застенчиво прячут от посторонних свои мысли и взгляды. В связи с этим мне было бы непозволительно забыть упомянуть женщин. Они проявляют бо`льшую силу в перенесении страданий, чем мужчины, причинившие им эти страдания, и не спрашивают, как они, на каждом шагу: почему? По этой причине я предпочитаю общаться с женщинами и ищу в их глазах истину. Непостижимо для меня их стремление к объятиям, ибо стремление это направлено не просто на зачатие ребенка по той причине, что для этого созрело их чрево; нет, они жаждут некоего предмета, который они называют любовью. Но, как мне кажется, и это есть лишь желание убежать от самих себя. Но я вижу, что от любви они становятся красивее, так что возможно, что любовь — это еще один синоним слова «расцвет».

Или лучше вообще не пытаться им помогать? Ибо подумайте, что эта помощь может причинить расстройство и вызвать отчаяние у других существ, если они заразятся этой человеческой напастью — стремлением перерасти себя, не располагая силами и средствами для такого преображения. Мне больно задавать этот вопрос, и сердце мое сжимается от жалости и сострадания. Разве не преисполнится сердце каждого существа восхищением при виде их безмерного терпения, хотя они не желают оставаться такими? Какое еще существо смогло бы все это перенести? И тем не менее я все же обязан задать Вам этот вопрос, ибо не можем мы, не имеем права допустить, чтобы из-за людей все живое подверглось страшной опасности.

Именно поэтому я продолжаю жить среди них и пытаюсь разобраться в том, что с ними происходит. Вероятно, в следующих моих отчетах я обращусь к Вам с просьбой прислать сюда еще разведчиков. Но выбирайте только таких, в которых Вы уверены, что они не склонны к преждевременной жалости, а известны своим упорством и трезвостью суждений. Ибо, несмотря ни на что, очень сильны колдовские чары, источаемые людьми, и по моему сбивчивому рассказу Ваша Мудрость может заключить, что я уже пал их жертвой. Да, уже несколько раз, когда видел я плачущих людей, чувствовал я, я — один из вас, как охватывает меня неудержимая тяга изменить моей верности Вам и стать таким, как они.

Интервью со смертью

Я предусмотрительно пришел рано, чтобы не разминуться с ним, хотя и не люблю вставать в несусветную рань: от этого у меня появляется дурной вкус во рту. Навстречу мне угрюмо шли рабочие, спешившие на свою фабрику. Признаюсь, я немного жалел себя, но, с другой стороны, и не был намерен упустить шанс.

Дверной звонок был либо выключен, либо просто не работал. Я решил постучать. Мне показалось, что из-за двери послышался звук шаркающих шагов. Я постучал еще раз, теперь по матовому стеклу двери. Должен сознаться, что стук вышел до неприличия громким, так как плохо закрепленное стекло немилосердно дребезжало в проеме. Дверь злобно распахнулась, но лишь на ту ширину, что позволяла цепочка, оставшаяся неснятой. Кто-то стоял за дверью и прислушивался.

— Приемная через двор налево. Вы что, не читали вывеску на арке? — ворчливо произнес за дверью недовольный голос.

— Мне нужно лично поговорить с шефом, — торопливо ответил я, опасаясь, что дверь сейчас захлопнется перед моим носом.

— Все так говорят, — продолжал ворчать голос.

— Он несколько дней назад сам просил меня зайти, чтобы поговорить, — клятвенно заверил я.

— Вот как?

Это «вот как» прозвучало настолько язвительно, что я назвал свое имя. Это, однако, не произвело ни малейшего впечатления. Мой собеседник за дверью, кажется, не имел обо мне ни малейшего понятия. Тем не менее после недолгого промедления цепочка была снята, а дверь открыта.

— Мой сын еще спит.

Так, значит, это его мать впустила меня в дом и захлопнула дверь, дав мне войти. Я бормотал всяческие извинения, говорил, что только из-за темноты на лестничной площадке не смог ее сразу узнать. Как бы то ни было, начало оказалось не самым удачным.

Кажется, она сама еще не решила окончательно, пустить меня в комнату или оставить ждать в коридоре. Стараясь сгладить неловкость и произвести приятное впечатление, я сказал:

— Прошу вас, не будите его из-за меня. Я не спешу и могу зайти попозже.

Выслушав все это, она впустила меня в гостиную.

— Я разбудила его полчаса назад, но, кажется, он снова заснул, — сказала она. Когда я заново начал горячо убеждать ее ни в коем случае не будить сына ради меня, она, помолчав, добавила: — Ему, так или иначе, уже давно пора вставать.

С этими словами она через другой выход вышла в соседнюю комнату, оставив дверь приоткрытой. Чтобы она, избави бог, не заподозрила меня в излишнем любопытстве или не подумала, что я хочу чем-нибудь поживиться, я остался стоять на месте. Стол в гостиной был накрыт к завтраку. В момент моего прихода его мать как раз варила кофе, и вся квартира была пропитана кофейным ароматом. Подчеркну, настоящим кофейным ароматом. При этом она не рассчитывала, что кто-то будет нюхать этот несравненный запах. Запах оживил меня, и я осторожно осмотрелся. Нельзя сказать, что в комнате было очень светло. Окно выходило во двор и к тому