Римляне, рабы, гладиаторы: Спартак у ворот Рима - Гельмут Хёфлинг

Иной раз этому чудовищному наказанию подвергались целые воинские подразделения, совершившие такие массовые проступки, как неповиновение командиру или бегство перед лицом врага. Если же устраивать кровавую баню по отношению к целой части или подразделению казалось нецелесообразным или же слишком негуманным, то солдаты должны были отвечать по жребию без всякого различия. В зависимости от тяжести вины и численности виновных наказанию подвергался каждый пятый или каждый двадцатый, но чаще всего каждый десятый человек. Поэтому казнь эта называлась децимацией (decimus — десятый). Тот же, на чью долю не выпадал смертный жребий, получал строгое взыскание и, выражаясь современным языком, с позором изгонялся в штрафной батальон, т. е. в команду смертников.

Этот древний, давно уже не применявшийся закон военного времени показался Крассу единственным верным средством устрашения. О масштабе его децимаций историки спорят, ибо античные данные о них значительно расходятся. Так, например, Аппиан приводит даже два возможных варианта: «Прибыв на место, Красе присоединил к своей армии и два консульских легиона. Среди солдат этих последних, как терпевших неоднократно поражение, он велел немедленно кинуть жребий и казнил десятую часть. Другие полагают, что дело было не так, но что, после того как и Красе вступил в бой (со Спартаком) и потерпел поражение, он тогда по жребию казнил каждого десятого из своего войска, нисколько не испугавшись числа казненных, которых оказалось около 4000. Но как бы там ни было, Красе оказался для своих солдат страшнее побеждавших их врагов».

За исключением последней констатации относительно воздействия этой драконовской меры, сильно преувеличенным следует считать как число казненных, так и утверждение, что в проигранном сражении принимала участие вся армия.

Куда более убедительно выглядит сообщение Плутарха, утверждающего, что Красе подверг чудовищному наказанию лишь одну когорту, солдаты которой бросили оружие первыми и таким образом склонили к бегству всех остальных. Вот что он пишет:

«Отобрав затем пятьсот человек — зачинщиков бегства и разделив их на пятьдесят десятков, он приказал предать смерти из каждого десятка по одному человеку — на кого укажет жребий. Так Красе возобновил бывшее в ходу у древних и с давних пор уже не применявшееся наказание воинов: этот вид казни сопряжен с позором и сопровождается жуткими и мрачными обрядами, совершающимися у всех на глазах».

Беспримерная жестокость, к которой прибегнул Красе, произвела впечатление не только на солдат. По всей стране разнеслось известие об этой крайней мере, и, в то время как одни возмущались по поводу кровавой бани, устроенной римским полководцем, другие хвалили его за проявленную строгость, необходимую для восстановления дисциплины в распустившемся войске.

Но наибольшее воздействие эта энергичная мера должна была произвести на Спартака, ибо от противника, столь хладнокровно и жестоко наказывающего собственных солдат, нечего было ожидать милости по отношению к противнику.

Спартак был предупрежден.

«Восстановив порядок в войсках, Красе повел их на врагов» — так сообщает Плутарх о действиях римского полководца после проведенных им децимаций. Теперь римляне превосходили повстанцев не только численностью — их чувство долга и готовность сразиться с врагом были также пробуждены. Желая как можно скорее использовать изменение настроений в армии, Красе искал решающей встречи.

Однако Спартак почувствовал надвигающуюся опасность и, вместо того чтобы скрестить с противником мечи, стал отходить на юг, через Луканию к морю.

Во время движения войск между арьергардом отступающих рабов и авангардом римлян постоянно происходили не только стычки, но и значительные бои, сопровождавшиеся крупными потерями сторон. Как сообщает Аппиан, Красе однажды наткнулся на отдельный лагерь в 10 000 рабов и победил их, причем уничтожено было две трети повстанцев. Это число подтверждается и данными Орозия, говорящего о 6000 убитых и 900 пленных.

Затем Аппиан сообщает, что после этого Красе бросился на Спартака и вскоре одержал над ним самим блестящую победу. Однако сообщение это может быть поставлено под сомнение, ибо больше нигде об их встрече не упоминается. Возможно, что фракиец принимал участие в одном из обычных арьергардных боев и действительно потерпел поражение, которое Аппиан раздувает до размеров «блестящей победы» римлян.

Вся предыдущая тактика Спартака говорит за то, что он не стремился вступать в серьезный бой с Крассом. Поражение десятитысячного отряда его армии должно было подвигнуть его на то, чтобы не возвращаться в свою штаб-квартиру в Фурии, на берегу Тарентинской бухты, а идти дальше на юг, в Бруттий, нынешнюю Калабрию, где Апеннины тянутся до самого конца Италийского полуострова.

Теперь перед ним с трех сторон расстилалось море, а единственный сухопутный путь вел на север, и он был прегражден численно превосходящими повстанцев римскими легионами. В этом отчаянном положении рабы, должно быть, горько пожалели о том, что весной 72 г. после победы при Мутине на реке По они не последовали совету своего вождя и не ушли через Альпы на родину.

Но фракиец не пал духом. От Сицилии Италию отделяет лишь узкий пролив, и, увидев на море корабли пиратов, он пришел к мысли о возможности переправиться на остров, с тем чтобы, по словам Плутарха, «снова разжечь восстание сицилийских рабов, едва затухшее незадолго перед тем: достаточно было бы искры, чтобы оно вспыхнуло с новой силой». По мнению Плутарха, он желал переправить на Сицилию двухтысячный отряд, чтобы в третий раз взбунтовать местных рабов, ждавших, как казалось, лишь повода к восстанию. Однако большинство историков склоняется к тому, что он собирался спасти всю свою армию.

Со времени завоевания Сицилии в первой Пунической войне (264–241 гг. до н. э.) бесстыдные откупщики, по большей части римские всадники, и столь же бессовестные рабовладельцы нещадно эксплуатировали богатства острова. Огромные армии привезенных из-за моря рабов, содержавшихся хозяевами, словно скот, от зари до зари работали на полях, принося помещикам невиданные доходы. Жестокие хозяева клеймили им руки и лбы и даже в поле не разрешали снимать кандалы, а безжалостные надсмотрщики выжимали из них все возможное.

Неудивительно поэтому, что варварская эксплуатация уже привела к двум большим восстаниям и брожение среди сицилийских рабов продолжалось.

Да и сами жители Сицилии, легковозбудимые и ненадежные, отнюдь не были довольны римским владычеством. Такие города, как Сиракузы и Агригент, не забыли еще о своем былом величии, в сравнении с которым нынешнее положение выглядело просто унизительным. Как раз во время восстания Спартака всеобщее недовольство навлек на себя бесчеловечный наместник Сицилии Гай Веррес, от жестокостей и несправедливостей которого страдал весь остров. Он был так же кровожаден, как и труслив, так же ненавидим, как и презираем, короче говоря, он был настоящим чудовищем, позором Рима и бичом Сицилии. В своей первой обвинительной речи против Верреса Цицерон нисколько не преувеличивал, когда говорил:

«При этом преторе у сицилийцев не было ни собственных законов, ни решений нашего сената, ни общественного права. Теперь всякий житель Сицилии обладает лишь тем, на что не обратился взор этого жадного и самого порочного из всех людей, или же тем, что он отбросил, насытившись… На Сицилии Веррес противоправно присвоил 40 миллионов сестерциев…»

О положении дел на острове Спартак наверняка был так же хорошо информирован, как и местные рабы об успехах их товарищей по несчастью в Италии. Возможно, что они прислали фракийцу известие с призывом прибыть к ним и продолжить войну против Рима на острове, однако данные об этом отсутствуют. Точно известно лишь, что Спартак попытался воспользоваться уникальной возможностью.

Так как у вождя рабов не было ни лодок, ни кораблей, которые можно было бы использовать для переправы, он связался с киликийскими пиратами, которыми кишела тогда западная часть Средиземного моря; плавали они и в проливе между Италией и Сицилией. Тогда они были повелителями морей, владычество которых уничтожил лишь Помпей в 67 г. до н. э., т. е. через несколько лет после описываемых событий. При этом они нападали не только на торговые корабли, но и на приморские города, а жителей их продавали в рабство на эгейском острове Делос, дела на рынке которого обделывались так быстро, что была даже распространена следующая поговорка: «Купец, причаливай, купец, разгружай, все продано!»

Киликийские пираты довольно часто ставили в тяжелое положение и сам Рим, парализуя морскую торговлю, а когда им удавалось захватить много сицилийских или египетских кораблей с зерном, то они ставили под угрозу продовольственное снабжение всей Италии и создавали даже угрозу голода. Насколько сильно они ненавидели Рим, показывает открытая поддержка ими Антиоха и Митридата во время войн, которые эти цари вели против Рима. Если в их руки попадались римские патриции, то иной раз пираты не требовали богатого выкупа, но лишь издевались над ними или даже убивали их. Так, одной из их жертв стал претор Беллиен. Когда он был захвачен, пираты пали ниц перед ним, и казалось, что таким образом они желают почтить высокого римского чиновника; однако они придвигались все ближе и ближе, прижимая его к борту корабля, пока наконец не выбросили прямо в преторском облачении в море.