Черепаховый суп - Галеев Руслан

Я не знаю, кто и когда построил эту крепость. Я даже не знаю, с какой целью в труднодоступном по тем временам районе кому-то взбрело в голову возводить этого каменного гиганта. Единствен–ное, за что я благодарен богатому дельцу, вложившему деньги в ре–ставрацию Глаза Дракона, – так это за то, что он сделал все воз–можное, дабы новодел был максимально аутентичен. Никаких готи–ческих псевдобашен с остроконечными шпилями, горгулий, облепивших водостоки, ажурных плюх над арками окон и дверных проемов. Глаз Дракона был примитивен и пугающе лаконичен. Че–тыре огромные круглые башни из грубо отесанного камня, множест–во башенок поменьше, прочные, неприступные на первый взгляд стены, неровный оскал нижней челюсти по верху башен и стен, вгрызающийся в пронзительно голубое небо. Башни стоят неров–ным квадратом, и потому никакой логической, расслабляющей взгляд симметрии нет. Все это в каких-то нелепых масштабах, и к то–му же как бы случайно вырублено в скале. Большая часть крепости, кстати, находится внутри горы. Но я там никогда не был. Все знают, что соваться туда не следует, а Проводники делают страшные глаза и никогда не говорят, почему. Нулевая занимает часть одной из уг–ловых башен. Мы медленно доползаем до нее, ныряем в сырой по–лумрак и падаем на тюфяки. Все.

60. Человечество и человеческое

Буги сидела в знакомом старом кресле, которое кочевало из од–ной ее квартиры в другую. Сидела в знакомой черной майке, выгодно подчеркивающей ее небольшие, но упругие и острые груди. В джин–сах с драными коленками и споротыми лейблами. С кулоном «FAKE YOU» на черном шнурке. Я видел ее сквозь слегка заиндевевшее оконное стекло, а она смотрела в другую сторону. Вокруг меня сы–пал белыми клочьями опостылевший снег, и каким-то краем созна–ния я следил за тем, чтобы не провалиться и устоять на корке наста. Это было нелегко. Но возможно.

Дом, похожий на сторожку лесника, выплыл из снежной заверти, когда я, то проваливаясь, то снова выбираясь на наст, бесцельно брел по тому самому снежному полю. Я сразу понял, что это ее дом, потому что чуть левее, пряча кузовные рога, стоял утонувший коле–сами в снегу лесовоз.

Но у дома не было дверей, только это окно, которое – я знал – не открывалось ни внутрь, ни наружу. Поэтому я стоял, глядя на Буги, и не знал, позвать ее, или лучше развернуться и уйти назад, в белый космос заснеженного поля. Почему-то мне не хватало мужества ни на то, ни на другое.

Неожиданно Буги посмотрела на меня в упор и сказала:

– Моя проблема, братик, заключается в том, что ненавидеть легко на расстоянии. Это дает право на любые суждения и ошибки. А ког–да расстояние исчезает, все становится очевиднее и… глупее, что ли. И оказывается, что ненавидишь не кого-то, а свою собственную слабость, свое бессилие изменить то, что уже произошло. В этом вся фишка. А ты… просто оказался дураком, согласись. По большому сче–ту – я это только потом поняла – я ненавидела твою любовь ко мне. Не ту, которую я испытала к этому придурку Боно, другую, но какая на хрен разница? Ты не сделал бы того, что сделал, не будь этой любви. Вот в чем беда, Макс. Ненависть никогда не существует обособленно, как факт, она всегда рикошетит в тебя самого.

– Я хочу войти, Буги, – сказал я, – мне чертовски холодно.

– Мне тоже, – сказала Буги, – но ты хотя бы жив.

Что-то невероятно холодное обожгло мои щеки. Я не сразу понял, что это замерзающие на морозе слезы. Стерев их со щек, я долго разглядывал свои руки. Помните тот момент в фильме «Солдат», ког–да он сидит в трубе, выброшенный обществом космических бом–жей, вокруг кружит ураганный ветер, а по его щекам текут слезы. Он точно так же тогда вытер слезы и удивленно разглядывал их. Только его слезы не замерзали, превращаясь в лед.

Когда я поднял глаза, никакого дома уже не было, лишь стоял, все глубже утопая в снегу, старый лесовоз. А вокруг снова было снежное поле без конца и края. И ни одного следа вокруг, даже там, куда я проваливался, не удержавшись на насте. То ли снего–пад успел все засыпать, то ли следов в этом белом мире не суще–ствовало по определению. Как и ориентиров. И мне показалось, а может быть, я понял – что не имеет никакого значения, куда ид–ти. Особенно когда ты один, и нигде во вселенной нет человека, на чье тепло ты можешь рассчитывать и с кем готов поделиться своим.

И мне вдруг стало так по-детски пронзительно страшно, что я не выдержал и заорал во все горло, надеясь вызвать хотя бы эхо в этой белой пустоте…

Сабж тряс меня за плечи и что-то говорил. Я медленно оторвал голову от подушки. Было темно и холодно.

– Ты так заорал, что я чуть не обделался, – сказал Сабж, падая обратно на свой тюфяк. – Снятся кошмары?

– Нет. Буги. И еще кое-что.

Сабж очень долго молчал. Потом в темноте чиркнула спичка и за–теплилась искра самокрутки. Я тоже сунул руку в кисет, достал полу–рассыпавшуюся папиросу, закурил.

– Знаешь, – сказала темнота голосом Проводника, – я, если че–стно, никогда ее особенно не любил. Она была… какая-то слишком настоящая. Это в ней и притягивало. Но, как я ни старался, сбли–зиться с ней на все сто не получалось. Это вообще никому не удава–лось, даже, по-моему, Полковнику. А вы с ней много лет были вмес–те. Как ты смог этого добиться?

– Хрен знает. Наверное, я просто не парился по этому поводу, все получилось само собой. Однажды сорвался один из трипов, при–шлось уносить ноги с точки. Группа была из шести человек, мы раз–бежались по машинам парами. И я оказался с Буги. Я тогда жил в Токио, она сказала, что давно присматривает там квартиру… Ну, ко–роче, мы рванули ко мне… В общем, все как обычно, только без множественных половых извращений.

Сабж усмехнулся в темноте.

– Клевое выражение. Прикинь… Потерпевшему были нанесены множественные половые извращения.

Мы немного натужно посмеялись, но стало легче.

– Ну а что потом произошло?

– Между нами? Это долгая история. Если в двух словах… – Я вдруг очень ярко вспомнил только что приснившийся сон. – Если в двух словах, то я был идиотом и любил ее, как сестру, а она была идиот–кой и любила меня, как брата. При этом нам обоим было насрать на человечество и человеческое. Нас просто перло от самой жизни, от того, как мы живем. А потом… Ну, может, мы повзрослели, а может, это закон такой гребаный, только мы оба в какой-то момент вписа–лись и в человечество, и в человеческое. И оказалось… что мы к этому не готовы.

– Круто… Ладно, завтра рано выходим, давай спать.

Искра упала на пол, рассыпалась на множество мелких огоньков и погасла. Сабж заворочался на своем тюфяке, и через несколько минут его дыхание стало ровным. Я докурил самокрутку и тоже за–крыл глаза. В ту ночь мне больше ничего не приснилось, а засне–женное поле с тех пор не снилось никогда.

61. Камни и трава

Рано утром выйти не удалось. На рассвете резко похолодало, по–дул тяжелый, как промокший плащ, ветер, а потом хляби небесные разверзлись и открыли все краны, какие только были в наличии там, наверху. Вода падала стеной, не размениваясь на такие мело–чи, как отдельные капли. Окрестности Глаза Дракона в течение чет–верти часа превратились в озеро землистого цвета. Мы наскоро пе–рекусили все тем же вяленым мясом неизвестного происхождения и с трудом затащили тюфяки на второй этаж по узкой винтовой ле–стнице, змеей обвивавшей каменный столб. По ней можно было пе–редвигаться только в одиночку – видимо, она была задумана так специально, чтобы защитники крепости могли сверху поливать за–хватчиков кипящей смолой, кидать на них камни или хотя бы пинать их ногами.

– Твою же мать, – задыхаясь, выругался Сабж, сбрасывая тюфяк на каменный пол, – да уж, придуркам, которые штурмовали эту кре–пость, не позавидуешь.

– А что, такие были?

– Ну, конечно. Из кольца Дракона существовало только два вы–хода – по какому-то там тракту на севере и через этот перевал. Ка–кой дурак от такого куска откажется? Так что терки тут случались по–стоянно, тем более что где-то поблизости проходила условная гра–ница Татаро-Монгольского каганата. Кстати, прикол в том, что если из кольца Дракона вело две дороги, ведущих внутрь кольца было три. Третья – по реке, не помню ее названия. Сейчас она, понятно, высохла или под землю ушла. А тогда была вполне судоходна, но с таким быстрым течением, что по ней можно было только в одну сто–рону идти. Это мне Полковник рассказывал.