В Августовских лесах - Павел Федоров

Он понимал, что от результатов этой операции зависит дальнейшая судьба отряда. Прежде всего надо было приучить людей действовать смело, быстро, осторожно, наверняка и без потерь.

Бражников, теперь уже поправившийся от ран, возглавил самую большую группу для нападения на казарму. Кудеяров руководил группой по уничтожению часовых. Директор зареченской школы Мищенко должен был со своей группой поджечь склады. Задачу он выполнил успешно, но сам нелепо погиб от разорвавшейся в руках гранаты. Не все гладко прошло и в других группах. Кудеяров, уничтожив часового, налетел в темноте на снабженную секретной сигнализацией колючую проволоку, которой была опоясана база. Бражников в это время со своими бойцами затыкал рот наружному часовому. В казарме поднялась тревога, зажглись электрические фонари, немцы бросились к оружию, но Максим успел подпереть дверь толстой жердью. В казарме начался страшный галдеж и переполох. Подбежавший Викторов бросил в открытое окно две гранаты. От взрыва вылетели оконные рамы. Фашисты в панике стали выбрасываться наружу и тут же падали от партизанских пуль. В предутреннем рассвете ярко запылали взорвавшиеся бензобаки и автомашины с цистернами.

Партизаны возвращались в лагерь с победой. Она окрылила их: люди радовались хорошему началу. Впереди были новые бои, и партизаны думали о них с твердой верой в свои силы, которые будут расти и крепнуть. Как реки возникают из ручейков, так из отдельных, пусть еще небольших по численности, отрядов под руководством партии возникнет мощное партизанское движение. В это глубоко верили сейчас партизаны, испытывая счастье своей первой победы.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

После того как Оля побывала на пограничной заставе, а потом увидела дядю Костю, ее охватила невыносимая тоска по родителям. Девочка заболела и слегла в постель. Толчком к этому послужило также начавшееся преследование со стороны старосты.

Михальский не забыл последней встречи на заставе и потребовал отправить Олю в интернат для детей, потерявших родителей. Олю ожидала страшная судьба тех советских детей, которые попали в лапы фашистских захватчиков. Впоследствии многие из них очутились во власти англичан и американцев, отказавшихся вернуть наших ребят на родину.

Оля узнала об интернате после того, как Франчишку Игнатьевну вызвал Юзеф Михальский.

— Куда же они меня заберут, тетя Франчишка? — прижимаясь к ней своим маленьким худым телом, спросила Оля.

— Кабы я знала, детка моя! Кабы я знала!

У этой сильной, с благородным сердцем женщины опускались руки. Она успела привязаться к девочке, полюбить ее. Расстаться с ней для Франчишки Игнатьевны было тяжким испытанием. У нее оставалась последняя надежда на Ганну. Та могла попросить защиты у Сукальского. Не теряя ни минуты, она пошла к Ганне. Ганна обещала поговорить с Сукальским.

Сукальский теперь появлялся у Седлецких редко. Ганна скрепя сердце направилась к Михальским. В саду она неожиданно встретилась с Владиславом.

С момента выхода Галины замуж Владислав избегал встречи с Седлецкими и как будто забыл об их существовании. Сейчас он работал в волости каким-то начальником и все время разъезжал с Сукальским по селам.

Ганна как ни в чем не бывало поздоровалась с Владиславом. С ним она никогда не ссорилась, и в детстве они даже дружили и вместе учились в Белостоке.

— Ты совсем, Владис, загордился! Смотри, какая на тебе красивая форма, — шутливо проговорила Ганца.

На молодом Михальском был надет мундир полицая.

— Нет, Ганночка, пока мне нечем еще гордиться. А вас я помню, и Галину помню, такое скоро не забывается. Это вы меня забыли, — стараясь быть дружелюбным и приветливым, ответил Владислав. — На вас вот пан Сукальский обижается…

Ганна вспыхнула и нахмурилась. Ей было трудно с ним говорить, лукавить она не могла. Несмотря на внутреннюю неприязнь, она переборола себя и все же решила испытать, не поможет ли в ее деле Владислав. Помолчав, она рассказала ему, зачем пришла.

— Ничего не могу сделать. Да и нельзя мне вмешиваться. Девочка должна быть отправлена. Не советую вам хлопотать. Есть приказ рейхскомиссара, сухо заявил Владислав.

Увидев Ганну в окно, Сукальский вышел в сад и вмешался в разговор.

— Знаете, пани Седлецкая, я вас очень уважаю, и меня удивляет, что вы вмешиваетесь в это дело. Приказа рейхскомиссара не может отменить никто.

— Да это же ребенок, поймите! Мы все любим девочку. Пусть она останется у Франчишки Игнатьевны. Зачем ее куда-то отправлять? возмущалась Ганна. Зная, что судьба девочки находится в руках этих людей, она решила протестовать до конца. — Вы понимаете, что девочка не хочет ехать! Тетя Франчишка заботится о ней, как о родной дочери. Да и мы не позволим ей ехать…

— Имперское правительство тоже заботится о детях, потерявших родителей. Оно создает специальные учреждения, где малыши могут получить нормальное воспитание и образование, — нравоучительно произнес Сукальский.

— Какое воспитание? — еле сдерживая раздражение, спросила Ганна. Ее возмущал лицемерный тон этого бывшего монаха. — Чему их там будут учить?

— Там есть своя программа… Прежде всего их научат уважать новый порядок…

— Эта девочка, пан Сукальский, не германской, а славянской крови… Ее ждет там участь рабыни, невольницы… Вы ведь, кажется, тоже славянской крови? А впрочем, бог знает, какой вы крови! Не хотите мне помочь?… Ну, так знайте: девочку мы не отдадим!

Ганна с презрением посмотрела на Сукальского и Владислава и, не оборачиваясь, быстрыми шагами пошла домой.

Обо всем этом она рассказала Франчишке Игнатьевне.

Оля лежала в постели, перекатывая головку по подушке, тихонько стонала. Плакать она уже не могла.

Франчишка Игнатьевна, перебирая рукой волосы девочки, почувствовала пальцами что-то жесткое и только сейчас увидела болячки на голове. У Оли началась экзема.

— Боже мой, что же это делается! Как же я не доглядела! — качала своей седеющей головой Франчишка Игнатьевна.

Надо было срочно принимать какие-то меры. Укрыв Олю одеялом, она побежала к Ганне. После выхода замуж Галины Франчишка Игнатьевна перенесла свою большую, сердечную любовь на Ганну. Не было дня, чтобы она не встретилась с ней и не поговорила.

В доме Седлецких она застала удивительную и грустную картину. Положив голову на край стола, навзрыд плакала Стася. Шевеля большими руками, растрепанный, но все же радостный, стоял спиной к печке вислоусый Олесь. Посредине комнаты, с желтым, похудевшим лицом, с босыми загорелыми ногами, сидела на стуле Галина и печально улыбалась своими карими глазами.

Ганна обнимала ее, поправляя на округленном животе сестры серое измятое, заношенное платье.

— Галиночка! — всплеснула руками Франчишка Игнатьевна.

— Она самая! — ответила Галина, продолжая улыбаться. — Ты тоже видела моего Костю, тетя Франчишка?

Франчишка Игнатьевна кивнула головой и выжидательно посмотрела сначала на Стасю, потом на Олеся.

— Вот ты его видела, а я нет… Расскажи, какой он стал. А то я спрашиваю, спрашиваю… — голос Галины дрожал и переходил то на высокие, то на низкие ноты. — Спрашиваю, а они мало рассказывают, ни то ни се… Только бранят меня… Ну, расскажи, какой стал Костя… Бородатый? Борода, наверно, черная, как у цыгана? Ой же, Костя ты мой, бородатый!… — Галине и радостно было, что Костя жив и здоров, и печально, что не застала его, не увидела. Ей хотелось, чтобы сейчас все говорили и думали только о нем.

— Обо мне спрашивал, вспоминал?

— О ком еще ему спрашивать да говорить! Сто раз вспоминал, — ответила Франчишка Игнатьевна. — А нам он сказал, что тебя проводил и ты далеко уехала… Что-то ты, девонька, не больно далеко уехала!

— Мы, тетя Франчишка, сначала быстро поехали… А потом как начали наш поезд бомбить… впереди все рельсы пораскидало. Мы побежали, и сами не знаем куда… Встретили какую-то воинскую часть, там посадили всех ребятишек на повозку и меня вместе с ними. Другие, кто мог, пешком пошли. Всю ночь по степи ехали. Вот так больше месяца мытарства продолжались отсиживались в лесах да болотах. Но вот, видишь, добралась…

— Теперь знаешь, как замуж бегать? — подняв голову, проговорила Стася, с удивлением думая, как это могла ее Галинка перенести такое.

— Если, мамочка моя, можно было бы все снова повторить, я бы не задумалась, лишь бы Костя был жив.

— Хоть помолчала бы перед матерью! — крикнула Стася.

— А чего мне молчать? Кто же виноват, если война началась? Мы, что ли, ее начинали? Прогонят фашистов, тогда заживем…

— Вот ты скоро родишь, — обратилась Стася к Галине, — а что будешь с ребенком делать? Знаешь, какое теперь время!

— Жить буду, мама, жить! Если вы не хотите, чтобы я у вас жила, пойду к Франчишке. Не прогонишь меня, тетя Франчишка?