Император вынимает меч - Дмитрий Колосов

Оставив Неаполь в покое, Ганнибал повел войско к Капуе. К его приходу Пакувий кровью повязал сограждан, чтобы никто отныне даже не помышлял о возврате под руку Рима. Все находившиеся в Капуе римляне были посажены в баню и удушены там жаром.

Наутро прибыл Ганнибал, встреченный с ликованием. Ганнибал подтвердил обещание, данное посланцам Пакувия.

— После окончательной победы над Римом первенство в Италии будет принадлежать Капуе! Да славится великая Капуя!

— Да здравствует великий Ганнибал! — дружно закричали в ответ сенаторы.

Никто из них не лишился ни жизни, ни имущества, и уже за одно это был готов славить Пунийца, тем более что грозный вид карфагенских солдат усмиряюще действовал на капуанскую чернь. Пострадал лишь Деций Магий, которого схватили и отвезли на корабль, отправлявшийся в Карфаген.

Вечером Ганнибал дал пир радушным хозяевам, и первым на тот пир был приглашен конечно же Пакувий, а вторым — Вибий Виррий — мужи, склонившие на сторону Ганнибала величайший из италийских городов. Пакувий взял с собой сына, блестящего, полного сил юношу, который, как и отец, мечтал о величии Капуи, но связывал это величие с величием Рима. Он был другом Деция, и не скрывал этого от Ганнибала, снисходительно внимавшего горячим безумным речам юнца.

У Ганнибала было прекрасное настроение, и он был снисходителен ко всем, даже к тем заблудшим, что кричали слова во славу его врагов. Ганнибал даже позволил себе выпить больше обычного. Он был оживлен и весел, а в единственном выпуклом зрачке его пылал черный огонь.

Ганнибал думал о скором завершении войны. Скоро к нему прибудут послы из Рима, и он продиктует им условия мира, не менее позорные, чем те, что римляне продиктовали его отцу Гамилькару, а затем уйдет отсюда — уйдет, не крадучись, а полновластным хозяином. А потом пусть Капуя и Рим делят между собой власть, переманивая и натравляя друг на друга союзников. С него, Ганнибала, достаточно войн, ему предостаточно славы.

Под ликующие крики друзей Пуниец хлебнул еще вина. Горячая кровь током ударила в виски, сдавило грудь. С улыбкой кивнув Пакувию, о чем-то бурно рассказывающему, Ганнибал поднялся и вышел во двор.

Была уже ночь, покрытая глубоким и звездным небом. Прилетевший с полей ветерок приятно холодил кожу. Ганнибал оперся на ближайшую к дверям колонну и задумался. Он не видел подкрадывавшегося к нему человека, не услышал короткого шума борьба. Он очнулся, лишь обнаружив перед собой Пакувия. Ганнибал вопросительно посмотрел на капуанца, тот льстиво улыбнулся.

— Холодает.

— Да, — согласился Пуниец. Его сердце и впрямь вдруг обожгло холодом — неясной тревогой, почти страхом, причина которого была необъяснима.

Поплотней запахнув плащ, Ганнибал поспешил в триклиний, откуда неслись громкие, возбужденные голоса пирующих карфагенян. Там было тепло, там не было ночи, не было страха.

Ганнибал ушел, а Пакувий бегом бросился к портику, в тени которого можно было различить две смутные фигуры. Вибий Виррий с трудом удерживал бьющегося в его руках юного Калавия. Юнец сжимал меч, но в ход его не пускал. Калавий-старший вырвал этот меч и с размаху хлестнул сына пятерней по лицу.

— Идиот! — прошипел он. — Ты что задумал?!

— Убить того, кто намерен разрушить нашу жизнь!

— Идиот! — с еще большей злобой прошипел сенатор. — С этого дня сама наша жизнь зависит от того, кого ты надеешься поразить этим мечом. Пойми, не станет Ганнибала, не станет и нас!

Сказав это, Пакувий с размаху швырнул меч за ограду. Он выгнал сына прочь, а сам нашел силы вернуться на пир. И с ним был верный Вибий Виррий. И с ними была вся Капуя.

Почти одновременно с Капуей на сторону Ганнибала перешли самниты, гирпины, апулийцы, брутии и луканы, а также греки из Тарента, Метапонта и Кротона. Рим терял союзников, война с иноземным агрессором грозила обратиться в войну гражданскую, какую римляне почему-то именовали домашней…

6.8

Славу государственного мужа Марк Клавдий Марцелл снискал уже в зрелом возрасте, хотя слава воина пришла к нему рано. Он происходил из знатного рода Клавдиев, давшего Риму многих великих мужей. Отец Марцелла звался просто и скромно, но значимо и благородно — Марк Клавдий, сын присовокупил к своему имени прозвище Марцелл — отмеченный Марсом. И это не было бахвальством. С юных лет Марцелл сделал своим основным занятием воинское ремесло, участвуя во всех бранях, затевавшихся Римом.

Он воевал с галлами, карфагенянами, прославившись, как воин, а потом и как генерал. Будучи мужем немалой физической силы, Марцелл снискал известность опытного поединщика. Он сразил многих врагов, но известнейшую победу одержал, уже будучи консулом, когда вышел один на один против варвара Бритомарта.

Это воинственный царек привел орды инсубров на берега Пада. Был Бритомарт мужчина ничего из себя — гигантского роста и с такими ручищами, каким мог бы позавидовать сам Геракл. Воинов у него было бессчетное множество, Марцелл же, спеша на выручку римским колонистам, имел тысячу бойцов — сотни четыре всадников и около шести — пехотинцев. Надо ли говорить, что кельтский царек с ухмылкой встретил появление римского консула.

— Это хорошо, что он пришел! — сказал варвар. — Мы разомнемся на этих, а потом займемся остальными.

Промолвив это, Бритомарт самолично повел в атаку свое воинство. Это было впечатляющее зрелище — лава визжащих в восторге всадников во главе с бронированным гигантом.

Врагов было намного больше, но Марцелл, ни мгновения не колеблясь, развернул свой ничтожный отряд к битве. Он бросил коня навстречу предводителю варваров. Бритомарт был могуч, он был восхитителен в своих роскошных доспехах, но не имел за плечами и доли того опыта, что был у Марцелла. Все кончилось в считанный миг. Марцелл увернулся от копья варвара и могучим уларом под щит вогнал пику в живот Бритомарта, насквозь пробив изукрашенный панцирь.

Варвары смешались в смущении, и четырем сотням римских всадников не стоило особого труда опрокинуть и обратить в бегство многотысячную толпу. Успех был поразителен. Рим еще не знал случая, чтобы несколько сот всадников побеждали целое войско. Рим славил Марцелла, но тот не считал свою победу чем-то из ряда вон выходящим.

— Всего-то и дел, что сразить одного-единственного растяпу. Правда, доспехи у него были отменны. — Указанные доспехи Марцелл посвятил Юпитеру.

Когда же на Апеннины пришла новая бела — Ганнибал, сенат направил Марцелла в Сицилию сражаться против разорявших сикелийские берега эскадр пунов. Это была не та война, о какой мечтал Марцелл, но он не корил судьбу, а воевал — воевал яростно и умело. Но пришел день Канн, и Рим вдруг обнаружил, что у него больше нет войска, как нет и полководцев. Разве что Фабий, но тот был умел лишь в изматывающих маневрах, что неспособны поднять дух воинов и вызывают насмешки врага. Разве что…

— Марцелл! — дружно вскричали квириты. — Марцелл! Как мы могли забыть о Марцелле?!

Рим вовремя вспомнил о Марцелле, ибо положение города к тому времени было катастрофическим. Ганнибал напрасно не пошел на Рим, как советовал ему старый рубака Махарбал. Город не устоял бы даже перед горсточкой нумидийцев. Но Пуниец остался на месте, а вместо него в Рим пришла весть об ужасающем поражении.

Эта весть подкралась черной молвой, и поначалу в нее не поверили. Верней, никто не хотел верить, но страх и боль змеей проникали в сердца.

Рим всполошился. Напрасно сенаторы кричали на форуме перед народом, убеждая, что все это — не более, как вражеский вымысел — дабы посеять панику. Стенания и вой женщин, матерей и жен тех, кто ушли на битву с Пунийцем, заглушали голоса досточтимых сенаторов.

Отцы Города растерялись. Средь них было не так уж много решительных мужей. Самые решительные вступили в войско и теперь… Никто не знал, что с ними теперь.

Но, хвала богам, в Риме остался Фабий. Старик взял слово и предложил — точней, приказал:

— Нечего распускать сопли! Побеждены мы иль победили, скоро станет известно. Пока же надлежит принять меры на тот случай, если и впрямь побеждены. Пусть у ворот станет крепкая стража, а на дороги будут посланы всадники, которые или встретят гонцов от Варрона и Павла, или же предупредят нас, если объявится неприятель!

Гора свалилась с сенаторских плеч.

— Да будет так! — постановили отцы Города.

Несколько десятков юношей на самых быстрых конях были отправлены на Аппиеву и Латинскую дороги. Вскоре некоторые из них вернулись, подтвердив слух о поражении новыми слухами, а потом прискакал гонец из Венусии, от Варрона, привезший послание консула. Варрон сообщал о катастрофе, постигшей войско, о бесчисленных жертвах, Городом понесенных. Рим окрасился в траурные цвета. Но дабы скорбь не стала причиной гибели города, сенат постановил ограничить срок траура тридцатью днями.