Ключ - Саймон Тойн

73

Брата Садовника Афанасиус услышал, еще не успев увидеть его.

Приглушенные стоны и причитания разносились по притихшему коридору, который вел к изолированным пещерам лазарета. В этих причитаниях слышалась такая боль и отчаяние, что Афанасиусу невольно захотелось бежать отсюда, зажав уши руками. Ему показалось, что стенает неприкаянная проклятая душа, ускользнувшая из мрачных бездн ада. Невыразимая мука и безумие звучали в стонах больного, ввинчиваясь в самые отдаленные, первобытные уголки мозга, где живут наиболее сильные человеческие страхи.

Он пошел по коридору и, ориентируясь на звук, приблизился к одной из палат. Потом сделал глубокий вдох, облизнул пересохшие губы и толкнул тяжелую деревянную дверь.

Ему сразу же бросилась в глаза похожая на призрак фигура одного из братьев-лекарей, который нес дежурство. А позади него корчилось на кровати обнаженное тело брата Садовника. Его раздели полностью, оставив лишь набедренную повязку, и крепко привязали к металлической раме толстыми холщовыми ремнями цвета выбеленных солнцем, дождем и ветрами костей. Местами на ремнях темнели коричневые пятна, влажные и источавшие неприятный запах. Вздувшаяся волдырями кожа была покрыта глубокими рубцами и царапинами — больной расчесывал ее ногтями так ожесточенно, что казалось, будто он побывал в лапах какого-то хищного зверя. Да и сейчас кулаки его связанных рук непрестанно сжимались и разжимались — он жаждал чесаться, но не мог, и оттого из его охрипшего горла исторгались жалобные завывания.

Едва Афанасиус шагнул через порог, брат-лекарь обернулся и выставил вперед руку в хирургической перчатке, не позволяя приближаться к больному. Афанасиус отступил в коридор, лекарь последовал за ним, плотно прикрыв дверь и тем значительно уменьшив шум. И только после этого сдвинул закрывавшую лицо маску. Это был брат Сименон, один из старших лечащих врачей. Без единого слова он протиснулся мимо Афанасиуса и прошел дальше по коридору.

— Что с ним такое? — спросил Афанасиус, догоняя врача.

— Непонятно. Поначалу мне думалось, что то же самое, что сгубило Посвященных, но у них было нечто вроде геморрагической[68] лихорадки. Здесь же случай совершенно другой. Мы взяли на анализ кровь и образцы выделений из нарывов, но до сих пор не удается идентифицировать их ни с одним известным заболеванием. Симптомы несколько схожи с симптомами оспы, поэтому мы и поместили его в изолятор, однако сходство далеко не полное, и я лично думаю, что это не оспа. Имеются и некоторые указания на бубонную чуму, но оба эти заболевания сейчас почти не встречаются, так что совершенно не ясно, как он мог заразиться тем или другим.

— Он расчищал сад, — сказал Афанасиус, припоминая последнюю встречу с Садовником.

— Да, я знаю о болезни деревьев. Об этом я уже думал и допускаю, что причина именно в этом. Существуют грибки и споры плесени, способные за короткий срок поразить иммунную и дыхательную системы. Они могут вызывать острую аллергическую реакцию, в результате которой образуются микотоксины, либо непосредственно приводить к микозу, то есть острому грибковому заболеванию. Наблюдая состояние кожных покровов брата Садовника, я склонен подозревать, что мы действительно имеем дело с микозом, хотя я ни разу не слышал о возбудителе, способном вызывать его так стремительно. Мы надеемся, что нам удастся выделить культуру микроорганизмов, поразивших растения, и проанализировать степень их опасности для человека. Однако, как я понимаю, садовникам приказали сжечь все пораженные ветви.

Афанасиус вспомнил черный ядовитый дым, столбом поднимавшийся в ясное небо, и кивнул.

— А как быть с помощниками брата Садовника?

— Этот вопрос заботит меня больше всего, — ответил Сименон, останавливаясь у следующей массивной двери и открывая ее. Дверь вела в самую большую палату монастырского лазарета.

Узкое сводчатое помещение походило на большой подвал. У каждой из двух длинных стен вытянулся ряд из четырех коек — всего их в палате было восемь, — и на каждой лежал монах. Когда дверь отворилась, все они как по команде посмотрели на входящих, и Афанасиус увидел в каждой паре глаз одинаковое выражение страха. Медики поместили сюда на карантин всю садовую бригаду. В палате хлопотали еще три лекаря, все в масках и голубых резиновых перчатках. Они по очереди осматривали монахов, выискивая любые ранние симптомы заболевания, и время от времени брали у них кровь на анализ.

— Мы почли за благо изолировать всех, кто имел непосредственный контакт с больными деревьями, пока не установлено, что брат Садовник заразился от чего-то иного.

Стоны и вопли, долетавшие по коридору из изолятора, усилились, как будто брат Садовник отзывался на упоминание своего имени. Стоны были слышны всем, кто находился в палате. Молоденький монах на ближайшей к двери койке разрыдался. Он закутался в больничные простыни подобно ребенку, который старается спрятаться от пугающей темноты, и не сводил глаз с открытой двери, словно опасался, что стенающее существо сейчас придет по его душу.

Сименон захлопнул дверь и заторопился по коридору назад, на ходу отыскивая в кармане шприц с каким-то успокаивающим препаратом.

— А если дело все же в болезни деревьев, — вернулся к прерванному разговору Афанасиус, — когда у остальных проявятся те же симптомы?

— Брат Садовник первым вступил в контакт с этой инфекцией. Симптомы появились меньше чем через сутки. Так что если причиной является болезнь растений и если любой из садовников заразился тем же путем, то мы увидим это очень скоро. — Дойдя до двери, Сименон снова опустил на лицо маску. — Я склонен полагать, что это станет ясно часа через два-три. Если остальные не инфицированы, мы сможем в буквальном смысле дышать свободнее, а для брата Садовника сделаем все, что в наших силах. Если же они заразились, то будем надеяться, что принятые нами меры предотвратят дальнейшее распространение заболевания. Но есть и третья вероятность. Возбудитель, возможно, является более опасным и острозаразным — неким болезнетворным микроорганизмом, который передается воздушным путем, — и тогда мы все в Цитадели, до последнего человека, уже им заразились. Мы ведь все были в соборе вчера вечером, когда брат Садовник принес туда первую пораженную болезнью ветку и бросил у самого алтаря.

Афанасиус вспомнил, как раскололась та ветка, ударившись о каменный пол, как поднялось из нее видимое в свете свечей облачко сухой пыли, похожей на струйку дыма.

— Скажи, — обратился к нему брат Сименон, — ты ведь был в саду в самом начале расчистки? Сколько деревьев заболело? Одно-два? Поражены ли деревья на каком-то одном участке или, быть может, только деревья определенных видов?

Афанасиус печально покачал головой.

— Заболевшие деревья были повсюду, — проговорил он, осознавая смысл, таившийся в осторожных расспросах лекаря. — Почти все деревья носили следы болезни.

IV

И сказал Господь Моисею и Аарону: возьмите по полной горсти пепла из печи, и пусть бросит его Моисей к небу в глазах фараона; и поднимется пыль по всей земле Египетской, и будет на людях и на скоте воспаление с нарывами, во всей земле Египетской.

74

К вечеру обстановка в Руне почти вернулась в нормальное русло. Повторных подземных толчков не наблюдалось, ничто не мешало расчищать улицы. Движение по большей части тоже было восстановлено; открылись кафе и рестораны, на тротуарах, всего несколько часов назад усеянных битым стеклом, вновь расставили столики. Людей на улицах было много — они отходили душой после пережитых за минувшие сутки тревог. В толпе прохожих находился и Габриель.

Легким шагом, держась самых людных улиц, закрыв лицо низко надвинутым козырьком бейсболки, он продвигался под прикрытием толпы туристов к стенам Старого города. Ему надо было появиться на месте лишь через несколько часов, но позже улицы опустеют, и его могут заметить и опознать. Сейчас же у него было меньше риска привлечь к себе нежелательное внимание.

Старый город был пока закрыт для посетителей. Еще в середине девятнадцатого века чуть ли не все дома в Старом городе превратились в коммерческие предприятия. По официальной версии, прекращение доступа туда в вечернее и ночное время объяснялось необходимостью не мешать ночным богослужениям в монастыре. На самом же деле существовал старинный договор об использовании земель, окружающих Цитадель: в соответствии с ним, квартирная плата сохранялась на уровне Средневековья, тогда как арендная плата за коммерческое использование зданий не регулировалась, и Церковь после введения запрета стала получать раз в десять больше арендной платы. Вот поэтому никого туда и не допускали в вечернее и ночное время. Каждый день с наступлением сумерек служители прочесывали улицы, сгоняя туристов с холма к воротам Старого города, где уже готова была опуститься решетка, отгораживая его от посторонних до утра. Следовательно, первая задача, стоявшая перед Габриелем, заключалась в том, чтобы проникнуть внутрь.