Гюнтер Грасс - Ирина Млечина

В возрасте 13 лет он участвовал в конкурсе на лучший рассказ, проводившийся одной из газетенок гитлерюгенда. «Я рано начал писать и жаждал признания», — вспоминает Грасс. Он написал что-то «мелодраматическое» про кашубов и послал на конкурс. Благодаря теме — кашубы не были истинными арийцами — ему «выпало счастье не получить премии гитлерюгенда». Эксперимент завершился для него удачно, ведь если бы он получил премию, это легло бы тяжелым бременем на его творческую судьбу.

Но то ли еще могло произойти, родись он на десять лет раньше! Во-первых, и это главное, он скорее всего вообще не пережил бы войны, потому что его призвали бы в вермахт в первые же дни. Он мог бы в чине обер-лейтенанта или ефрейтора оказаться причастным к расстрелам партизан, истреблению местного населения на оккупированных территориях, «акциям чисток и депортации евреев». Вот что могли означать те незаметные в масштабах истории десять лет.

Если бы и довелось ему выжить, он, скорее всего воспитанный, как и миллионы юных немцев, в духе национал-социализма, вполне мог бы стать нацистским бардом, подобно иным его сверстникам. И тогда вина, которой он благодаря году рождения оказался, по сути, необремененным (хотя, повторим, Грасс всегда испытывал чувство ответственности за содеянное немцами и не отделял себя в этом смысле от соотечественников), была бы огромной.

С предельной, всегда свойственной ему искренностью Грасс говорил о том, что он мог бы, сложись судьба иначе, оказаться борзописцем третьего рейха, чтобы после крушения нацизма потихоньку «перестроиться» и предстать «человеком сопротивления», — пародий на подобное лжесопротивление в его книгах хоть отбавляй, и самые яркие из них содержатся, конечно же, в «Жестяном барабане» и «Собачьих годах».

Обдумывая ситуацию, в которой оказался мир на пороге 1980-х, Грасс понимал, что холодная война так быстро не кончится. В 1979 году ему, как и нам, казалось, что она не кончится никогда — разве что разразится «горячая» третья мировая… Но кончилась ли холодная война? Иногда возникает ощущение, что она вновь захватывает утраченные было позиции. Но Грасс и в этой своей книге, заглядывающей в будущее, возвращался к фигуре Сизифа. Подобно поэтам Тридцатилетней войны из «Встречи в Тельгте», которые, сознавая всю тяжесть своего положения, исторгали тихое: «И всё же!» — сам Грасс, понимая трудности и препятствия на пути к умам и сердцам читателей, постоянно ощущая неприязнь недоброжелателей («Кто еще слушает меня?!»), всё же считал своим долгом продолжать писать, ибо «абсурдная ситуация человека, как ее описывает Камю, заставляет действовать даже тогда, когда не остается никакой надежды». Вслед за «веселым перетаскивателем камней» он готов «нести свой камень». А что еще остается в мире, где «фальцет разума» с трудом пробивается сквозь бурные помехи всеобщего безумия?

Глава VI

КРЫСЫ И ЛЮДИ

Первая половина 1980-х годов охарактеризовалась усилением напряженности в мире, глобального противоборства блока НАТО и социалистического лагеря и обострившейся, ставшей почти ощутимой угрозой ядерной войны. Эйфория разрядки, «детант» 1970-х, уступила место жесткой конфронтации, которая не могла не влиять на всю мировую ситуацию. Избранный в 1980 году президентом США Рональд Рейган назвал Советский Союз «империей зла», и это еще более накалило отношения между двумя главными ядерными державами. Впрочем, отношения между Западом и Востоком еще до этого подверглись своего рода испытанию на разрыв. В том числе из-за ввода «ограниченного контингента» советских войск в Афганистан. Сыграли свою негативную роль и американское экономическое эмбарго, и бойкот Московских Олимпийских игр 1980 года.

В ФРГ и власти, и население были до крайности обеспокоены решением Москвы разместить на территории ГДР и ЧССР оперативно-тактические ракеты — носители ядерного оружия. Они рассматривались как непосредственная угроза западной части Германии. НАТО, естественно, не могло на это не отреагировать. 12 декабря 1979 года было принято так называемое «двойное решение», предусматривавшее передислокацию ракет «Першинг», нацеленных, в свою очередь, на европейскую часть территории СССР, и одновременно продолжение переговоров с Советским Союзом. Всё это в совокупности привело в столице и других городах ФРГ к массовым демонстрациям протеста и против «двойного решения», и против военных приготовлений во всё возрастающих масштабах. Федеральным канцлером в это время стал Гельмут Коль, сформировавший правительственную коалицию из ХДС/ХСС и СвДП (свободных демократов).

На фоне входившего в моду в США «нового консерватизма» в ФРГ тоже заговорили о «поправении», о «смене тенденций». Недавняя демократическая волна, пик которой пришелся на конец 1960-х, но которая сохранялась еще и в 1970-е годы, сходила на нет. Быть «левым» становилось немодно, зато перейти в стан «правых» было «комильфо». Вместе с нараставшим глобальным напряжением менялся, демонстрируя всё более консервативные черты, духовный климат, усиливался страх перед будущим. Кризисное мироощущение, рожденное всеобщей угрозой, опасностью полного прекращения жизни на земле и гибели всех культурных ценностей, более того, всего живого, так или иначе отражалось на внутренней обстановке в стране, в том числе и на деятельности интеллигенции и ее умонастроениях.

Не могло это не влиять и на творческую атмосферу, на писателей ФРГ, впрочем, не только на них. Но для западногерманских литераторов всё это приобретало особое значение, если иметь в виду «непреодоленное прошлое» и — шире — историю Германии в XX веке. Многие писатели, оставаясь верными своим давним мотивам и темам, откликались на ключевые вопросы эпохи, остро вставшие перед человечеством в тот период.

Тревогу за судьбы мира они разделяли со своими современниками и коллегами в разных частях света. Специфика ситуации так или иначе накладывала отпечаток на творчество писателей разных направлений и эстетических пристрастий. Процесс глобализации затрагивал и художественное мышление, сопрягая его с более глубоким пониманием истории и вводя человеческую жизнь в обширный спектр вселенских проблем. И хотя широкий контекст размышлений о судьбах, а главное, перспективах человеческого выживания занимал особое, ни с чем не сравнимое место, важная роль принадлежала и трагическим урокам недавнего прошлого.

В эту пору появилось немало литературных и кинематографических «антиутопий», рассказывавших об ужасах «ядерной зимы», о катастрофе, переживаемой человечеством после первого обмена ядерными ударами. И в то же время у большинства политиков на Западе сохранялось представление, что при всей опасности роста атомного вооружения Европа без такого оружия окажется под еще большей угрозой. Обладание атомной бомбой и средствами ее доставки, а также сохранение паритета в области этих видов вооружения рассматривалось чуть ли не как единственная основа сохранения мира.