Толкование сновидений - Зигмунд Фрейд

Значение теории Шернера и Фолькельта заключается в том, что она обращает внимание на целый ряд особенностей сновидения, требующих объяснения и скрывающих за собою новые истины. Совершенно справедливо, что в сновидениях содержатся символизации телесных органов и их функции, что вода в сновидении часто означает потребность в мочеиспускании, что мужской половой орган изображается при помощи насоса, палки или колонны и так далее Сновидения, изобилующие яркими красками, в противоположность сновидениям, в которых преобладают тусклые тона, безусловно могут быть сведены к раздражению зрительных органов, равно как слуховые раздражения могут способствовать образованию иллюзий в тех же сновидениях, которые содержат шум и галдеж. Сообщаемое Шернером сновидение о том, что на мосту стоят два ряда красивых белокурых мальчиков, которые дерутся друг с другом и потом возвращаются на свои места, пока наконец спящий сам не садится на мост и не вынимает из челюсти больного зуба; или другое сновидение Фолькельта, в котором он видел два ряда ящиков и которое опять-таки заканчивалось выниманием зуба, – все эти сновидения не дают права считать теорию Шернера созданием праздной фантазии и отрицать наличность в ней зерна истины. В таком случае мы стоим перед задачей дать другое объяснение мнимой символизации мнимого вырывания зубов.

Обсуждая теорию соматических источников сновидения, я все время не указывал аргумента, вытекающего из наших анализов сновидений. Если мы при помощи метода, который другие авторы не применяли к своему материалу, установили, что сновидение обладает особой ценностью в качестве психического акта, что мотивом его образования служит желание и что переживания предыдущего дня дают главнейший материал для его содержания, то всякая другая теория сновидений, отрицающая этот метод и вместе с тем, считающая сновидение бесцельной и загадочной психической реакцией на соматические раздражения, не имеет под собой никакой почвы. В этом случае, что совершенно невероятно, должны были бы быть два различных вида сновидений, из которых одни наблюдаются лишь нами, другие же – прежними исследователями сновидений. Мы должны теперь согласовать с нашей теорией те факты, на которые опирается распространенное учение о соматических раздражениях.

Первый шаг к этому мы уже сделали, когда говорили, что деятельность сновидения вынуждает к переработке всех возбуждающих его моментов в одно целое. Мы видели, что если с предыдущего дня остаются два или больше ценных переживания, то желания, вытекающие из них, объединяются в сновидении, а также и то, что впечатления, имеющие психическую ценность для материала сновидения, объединяются с безразличными переживаниями предыдущего дня при том условии, если между теми и другими могут быть образованы связующие представления. Сновидения оказываются, таким образом, реакцией на все то, что имеется в данный момент актуального в спящей душе. Из предыдущих анализов сновидений мы знаем, что материал их представляет собою собрание психических рудиментов и следов воспоминаний, за которыми необходимо признать (вследствие предпочтения свежего и детского материала) психологически неопределенный характер актуальности. Нам нетрудно будет ответить на то, что произойдет, если к этому материалу во время сна прибавится новый материал: раздражения. Эти раздражения приобретают опять-таки ценность для сновидения тем, что они актуальны; они объединяются с другими психически актуальными моментами и вместе с ними образуют материал сновидений. Выражаясь иначе, сновидения во время сна перерабатываются в осуществление желания, остальными составными частями которого остаются уже знакомые нам психические остатки предыдущего дня.

Такое соединение, однако, необязательно; мы уже слышали, что по отношению к физическим раздражениям во время сна возможно различное отношение вне. Там же, где оно происходит, там, очевидно, удалось найти представления, которые способны дать выражение обойм источникам сновидения – соматическому и психическому.

Сущность сновидения нисколько не изменяется, когда к его психическому источнику прибавляется соматический материал; оно остается осуществлением желания, каким бы образом выражение его ни обусловливалось актуальным материалом.

Я охотно уделю здесь место ряду особенностей, которые делают значение внешних раздражении для сновидения изменчивым. Я предоставляю себе, что взаимоотношение индивидуальных, физиологических и случайных моментов обусловлено тем, как в отдельных случаях воспринимает человек интенсивные объективные раздражения во время сна; обычная или случайная глубина сна в связи с интенсивностью раздражения дает иногда возможность подавить раздражение настолько, что оно совершенно не нарушает сна, в другой же раз то же самое раздражение может заставить проснуться или же наконец дать повод к включению раздражения в сновидение. Сообразно с этим внешние объективные раздражения у одного субъекта могут чаще или, наоборот, реже проявляться в сновидении, нежели у другого. Я лично сплю превосходно, и меня разбудить очень трудно; внешние впечатления чрезвычайно редко проявляются в моих сновидениях, между тем как психические мотивы чрезвычайно легко заставляют меня грезить. Я отметил у себя лишь одно сновидение, в котором можно подметить наличность объективных болезненных раздражении, и как раз на примере этого сновидения легко показать, какой эффект может вызвать внешнее раздражение.

Я еду верхом на серой лошади, вначале робко и нерешительно, как будто сижу неудобно. Я встречаю коллегу П.; он сидит на лошади молодцом в шерстяной одежде и напоминает мне о чем-то (вероятно, о том, что я сижу очень неловко). Я стараюсь устроиться на моей умной лошади поудобнее, усаживаюсь получше и вдруг замечаю, что чувствую себя как дома. Вместо седла у меня нечто вроде матраца; он заполняет собою весь промежуток между шеей лошади и крупом. Я проезжаю в узком пространстве между двумя ломовыми телегами. Проехав улицу, я поворачиваю и хочу слезть с лошади у миленькой открытой часовни, находящейся против этой улицы. Затем я действительно слезаю у другой близлежащей часовни. На той же улице имеется и постоялый двор. Я мог бы пустить туда лошадь и одну, но предпочитаю отвести ее туда. У меня чувство, будто мне было стыдно приехать туда верхом. Перед постоялым двором стоит мальчик, показывает мне записку, которую я обронил, и смеется надо мною; в записке написано и дважды подчеркнуто: «Не есть». И вторая фраза (неясно): «Не работать». У меня тяжелое чувство, будто я в чужом городе и мне делать нечего.

В сновидении этом трудно подметить, чтобы оно возникло под влиянием какого-либо болезненного раздражения. Накануне, однако, я страдал от фурункулов, мешавших мне двигаться; самый большой фурункул величиною с яблоко был у меня на мошонке и причинял мне при милейшем шаге нестерпимые боли; утомчение, отсутствие аппетита и усиленная работа, несмотря на болезнь, – все вместе взятое послужило причиняй моего угнетенного состояния духа. Мне было трудно принимать больных, но, конечно, это занятие не было так невозможно для меня при данном характере и местоположении моей болезни, как, например, верховая езда. Сновидение, однако, изображает именно последнюю; это наиболее энергичное отрицание страдания, какое можно себе представить. Я вообще не езжу верхом, верховая езда никогда не снится мне; я всего один раз сидел на лошади и то на неоседланной; верховая езда не понравилась мне. Но в сновидении я еду верхом, точно у меня нет никаких фурункулов в области промежности – вернее, именно потому, что я не хочу их иметь. Мое седло соответствует согревающему компрессу, благодаря которому я только и уснул. Вероятно, вначале я не чувствовал боли. Затем появилось болезненное ощущение и старалось меня разбудить; но появилось сновидение и сказало успокоительным тоном: «Спи, ты не проснешься; у тебя нет никаких фурункулов, ты едешь верхом на лошади. Ведь с фурункулами ты бы ехать не мог!» Успокоительная роль удалась сновидению: боль была заглушена, и я продолжал спать.

Сновидение, однако, не удовлетворилось тем, что «внушило» мне отсутствие фурункулов при помощи представления, совершенно несовместимого с моей болезнью; оно ведет себя при этом подобно галлюцинаторному бреду матери, потерявшей ребенка, или купца, потерявшего все свое состояние; подробности последнего ощущения и образ, послуживший к его подавлению, служит ему также материалом для приведения в связь ситуации сновидения с тем, что было актуально в моей душе. (См. об этом у Гризингера, а также в другой моей статье о защитных психоневрозах, Neurologisches Zentraiblatt, 1896. (Sammlung kl. Schriften. I. Folge). Я еду верхом на серой лошади; цвет лошади соответствует в точности коляске цвета перца или соли, в которой (коляске) я недавно встретил коллегу Л. Острая пища мне запрещена в виду фурункулеза; я предпочитаю считать этиологическим моментом ее, а не сахар, о котором можно думать при фурункулезе. Коллега П. немного задирает передо мною нос, особенно с тех пор как он занял мое место у одной пациентки, с которой я проделывал всевозможные кунштюки. (Hoch zu Ross sitzen – означает одновременно: I. сидеть молодцом, на лишади и 2. задирать нос. Отсюда непереводимая игра слов. – Я. К). (В сновидении я сижу вначале на лошади в странной позе, точно клоун в цирке, т. е, делаю кунштюки); пациентка эта, однако, подобно лошади в анекдоте о неопытном всаднике, делала со мной что угодно. Таким образом, лошадь служит символическим выражением моей пациентки (она в сновидении очень умна). «Я чувствую себя совершенно как дома», это соответствует моему положению в доме, в котором меня заменил коллега П. «Я думал, вы сидите прочно в седле», – сказал мне недавно по этому поводу известный венский врач, один из моих немногих доброжелателей. С такими болями, как у меня, было действительно кунштюком заниматься 8 – 10 часов психотерапией, но я знаю, что, будучи болен, я не смогу долго продолжать так работу, и сновидение содержит мрачный намек на ту ситуацию, которая мне угрожает.