Моя история русской литературы - Маруся Климова

Не случайно ведь любые самые жуткие каракули приводят в бурный восторг сюсюкающих над своими любимыми чадами мамаш и папаш. Какая бы запредельная абракадабра ни была на самом деле нарисована, они все равно обычно почему-то вне себя от радости и гордости за своих отпрысков, гладят их по головке и покупают им разные конфетки и шоколадки! А почему? Да потому что у ребенка очень свежий и непосредственный взгляд на мир! Об этом же написано во всех учебниках психологии, да и вообще известно практически каждому, даже самым диким и необразованным неграм в Африке, почти не соприкасающимся с европейской цивилизацией.

И лучше всего в это почему-то врубились художники! Музеи и галереи всего мира буквально ломятся от множества чудовищных абракадабр, имитирующих детскую беспомощную мазню, символизирующую якобы непосредственно чистый и наивный взгляд на мир вполне взрослых и потрепанных жизнью дядь и теть. Но самое главное, что подавляющее большинство этих дядь и теть умудряются за свою «непритязательную» мазню получать бабки, причем немалые! Главным образом, думаю, в данном случае раскошеливаются состоятельные старые девы, не сумевшие иначе реализовать свои материнские чувства. Уверена, что поощряя таких художников, покупая их живопись, они как бы мысленно гладят по головке неких не существующих в реальном пространстве детишек, по которым они, видимо, очень истосковались. То есть, у них во время посещения всевозможных вернисажей вдруг при созерцании какой-то особенно беспомощной и дебильной картины неожиданно начинаются «глюки», подобно тому, как путникам, слишком долго блуждающим в пустыне, в конце концов начинают мерещиться всякие там цветущие оазисы с фонтанами бьющей из-под земли ключевой воды. Кроме того, художникам еще постоянно отламываются гранты от разных фондов, и опять-таки, потому, что такие фонды, как правило, возглавляют уже означенные выше дамы.

Странно, но помимо художников во все эти особенности и свойства человеческой психики врубились только еще, разве что, поэты, которые со времен Хармса и дадаистов тоже постоянно всячески коверкают и переворачивают слова, как бы стараясь сымитировать детскую бессвязную речь и, я бы даже сказала, лепет. Однако поэтам, как они ни стараются, в отличие от художников, практически ничего не отламывается. И это не удивительно, потому что, если хорошенько подумать своей головой и внимательно осмотреться по сторонам, то можно заметить, что дети, в подавляющем большинстве своем, очень любят рисовать, но очень мало кто из них занимается стихосложением. Не исключено, что тяга к рифмованию слов вообще возникает у детей только вследствие каких-нибудь черепно-мозговых травм, полученных в самом раннем младенческом возрасте, то есть в результате выпадения из кроватки и т. п. Хотя это пока и не доказано, но факт остается фактом: большинство нормальных, здоровых детей и не думают сочинять стихи, а только рисуют. Странно, что современные поэты не обратили внимание на столь очевидную вещь и тупо подражают художникам в тщетной надежде что-нибудь тоже от кого-нибудь урвать, от какого-нибудь фонда или же мецената. Хотя, если высказанное мной предположение о пробуждении поэтических способностей верно, то к поэтам не следует быть чересчур строгими. Что можно требовать от людей, ударившихся в детстве головой об пол и, возможно, даже не один раз…

Самое удивительное, что наиболее успешным и продвинутым во всех отношениях художникам почему-то совершенно не подражают современные философы. И это действительно странно, потому что большинство детей просто обожают задаваться всякими глобальными вопросами бытия. Без преувеличения можно сказать, что дети любят философствовать ничуть не меньше, чем рисовать, а может быть, даже и больше, за исключением разве тех, кто слишком сильно стукнулся головой и полностью зациклился на рифмоплетстве, но и то неизвестно, так как этот вопрос требует отдельного и более пристального изучения. А я пока говорю очень приблизительно, стараясь очертить проблему в самых общих чертах. Так вот, о чем это говорит? Да о том, что философы принадлежат к самой заторможенной и несообразительной части народонаселения земли! Поэтов я в расчет не беру, так как с них, по понятным причинам, нельзя спрашивать сполна, как со взрослых и полноценных людей. А вот с философов можно, потому что их тупость необъяснима и находится за пределами обычного человеческого понимания. Примерно то же самое можно, видимо, было бы сказать и о литературоведах, однако их, скорее, можно отнести к той же категории людей, что и поэтов, и даже еще более травмированной, поскольку лично я вообще никогда не встречала детей, испытывающих тягу к занятиям литературоведением. Так что философы по своей тупости, видимо, не имеют себе равных среди людей так называемых творческих профессий. Как говорится, что и требовалось доказать!

Именно поэтому, думаю, наиболее глубокое суждение о бытии, времени и т. п. в двадцатом века принадлежит вовсе не философам, а не кому иному, как Сталину, которому, судя по всему, удалось сохранить по-детски наивный и незамутненный взгляд дилетанта на окружающий мир. «Есть человек — есть проблема, нет человека — нет проблемы!» Это высказывание как бы подытожило и вобрало в себя всю мудрость не только двадцатого, но и множества прошедших и, наверняка, будущих веков. Поэтому я нисколько не сомневаюсь, что и по истечении тысячелетий, когда от современной цивилизации не останется уже практически ничего, даже основание Эйфелевой башни сотрется с лица земли и превратится в пыль, а не то чтобы там диссертация какого-нибудь Мамардашвили, люди далекого-далекого будущего будут судить о нынешней эпохе именно по этим словам. Точно так же, как современный человек всякий раз, обращая свой мысленный взор к Древней Греции, невольно повторяет про себя фразу Сократа: «Я знаю, что ничего не знаю!»

Пример Сталина, признаюсь, больше всего и вдохновляет меня заняться в будущем историей какой-нибудь из точных наук, так как некоторая посвященность в литературу, вовлеченность во всю эту тусовочную возню, да и вообще определенная начитанность, знание языков и прочее, наверняка, очень часто мешают мне схватить самое главное в ее истории. А вот, к примеру, глядя со стороны на Циолковского, я могу совершенно определенно и твердо сказать, без каких-либо особых колебаний, что это был точно такой же дегенерат, какими были уже описанные мной Хлебников и Платонов, похожий на них просто как брат-близнец. Главное, не забивать себе голову всякой чепухой о том, что он изобрел какую-то там ракету и т. п., и вообще, отбросить этот дебильный и вредный совет, что о людях надо, якобы, судить по их плодам. Чушь! Наоборот, надо постараться просто об этом не думать, и тогда истина сама тебе открывается, как нечто совершенно самоочевидное. И в случае с Циолковским окончательное умозаключение, должна признаться, мне сделать гораздо проще, чем это было в случае с Платоновым или же Хлебниковым, так как я абсолютно ничего не понимаю в технике и мне совершенно ничего не мешает видеть последнюю и окончательную истину об этом выдающемся деятеле науки. Не говоря уже о том, что точные науки не так уж и сильно изолированы от искусства. И я уже писала о том, как открытие микромира в современной физике невольно повлияло на появление почти точно такого же микромира в русской литературе двадцатых годов. И думаю, что любой человек, долго занимавшийся, например, изучением творчества Вагинова или же Добычина, уже довольно неплохо подготовлен к тому, чтобы постичь смысл какого-нибудь там дифференциального исчисления, даже если он раньше об этом абсолютно ничего не слышал и вообще получал в школе по математике одни «двойки» и «тройки» и, более того, именно поэтому пошел учиться на филфак, подался в гуманитарии.

Обратное, думаю, тоже верно. Помню, со мной в школе училась одна девочка, которая достаточно хорошо успевала по всем предметам — не то чтобы была круглой отличницей, но в основном у нее были «четверки» и «пятерки», в том числе и по математике. Однако в старшем классе с ней случилось что-то невероятное и все из-за того, что в это время, вместо обычной геометрии, мы стали изучать стереометрию. И вот, эта девочка, которая всегда без труда решала все обычные геометрические задачи, совершено не могла понять, что такое пирамида, куб, цилиндр и прочие пространственные фигуры, то есть у нее оказалось полностью не развито пространственное мышление и не просто не развито, а скорее, даже было что-то вроде болезни, то есть она не ощущала трехмерности пространства, как, к примеру, дальтоники не различают цветов. Учитель математики ужасно с ней мучился, а потом просто махнул на нее рукой. Ничего не поделаешь, болезнь есть болезнь, и приходится с ней считаться…

Примерно такой же болезнью, на мой взгляд, страдает подавляющее большинство литературоведов, с которых, впрочем, как я уже сказала, трудно что-либо всерьез спрашивать. Они очень напоминают мне мух, ползающих по плоскому тетрадному листу, намазанному медом, настолько эти люди не способны оторваться от литературы и хотя бы на секунду взглянуть вверх или же чуточку в сторону. Мне кажется, дополнительные занятия стереометрией им бы не помешали — для развития воображения, так сказать. Потому что, в результате, все эти наивные антиномии, которые они тщательно вычерчивают на своем жалком листочке, чтобы школьникам и обычным обывателям было потом проще запоминать имена писателей и поэтов, используя их в качестве своеобразных мнемонических правил, на самом деле, не имеют никакого отношения к реальности. Даже ребенку ясно, что Пушкину противостоит никакой не Лермонтов или там Тютчев, а вообще не находящийся в плоскости литературы Дантес. Об этом же, вроде, все постоянно трындят, а литературоведы и историки литературы как будто бы этого не слышат и не видят.