Дух времени. Введение в Третью мировую войну - Андрей Владимирович Курпатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сексуальный вопрос
Очень показательны в этой связи размышления М. Фуко о роли сексуальности в этом дисперсно-тотальном контроле над субъектом.
Модерн постепенно отходит от прежних форм «физической власти», гуманизируется судебная система и система отбывания наказаний, права личности всё чаще начинают играть важное значение при принятии тех или иных решений. И в этой ситуации именно сексуальность оказывается, по сути, единственным способом вернуть человека под контроль «физической власти», но уже через средства «власти символической»: путём регулирования его сексуальности в рамках медицины и уголовного права. Система замалчивания, специфического скрадывания этой темы из социального дискурса, с другой стороны, приводит к обратному эффекту — к необходимости разыскивать истину, «правду» о наших желаниях. Что может быть интересно тем самым воспитателям, учителям, полицейским, врачам или судьям, если сама их сексуальность замалчивается, однако же они, с другой стороны, имеют право «исповедовать» своих подопечных на предмет их сексуальных желаний? Само слово «сексуальность», разъясняет М. Фуко, появляется именно в XIX веке. Это уже не какая-то там «похоть» или «содомский грех», а научное понятие, которое начинает обретать плоть и кровь — через контроль за субъектами.
Своеобразной кульминацией этого «надзора» становится книга психиатра и судебного эксперта с мировым уже на тот момент именем — Рихарда фон Крафта-Эбинга «Половая психопатия», которая содержит в себе скрупулёзное описание различных «половых психопатий», диагностированных им у своих пациентов. Сейчас все эти «психопатии» нам хорошо известны, но тогда они впервые получили свои имена — «садизм», «мазохизм», «вуайеризм», «эксгибиционизм» и многие-многие другие. То есть сексуальность не только была поименована, но и разъята на множество составляющих, каждая была посчитана, выпестована и обращена к любому человеку с вопросом — «А ты ли не таков?».
«Половая психопатия» вызвала эффект разорвавшейся бомбы, репутация Крафта-Эбинга была почти разрушена. Он сам был объявлен извращенцем просто за то, что решился обо всём этом написать. Книга несколько раз запрещалась. Крафт-Эбинг был вынужден отказаться от почётной кафедры в Страсбурге и скрыться в провинции, где он долгие годы заведовал небольшим санаторием. Лишь к концу жизни ему удалось вернуться к работе на кафедре — на сей раз в Венском университете. Именно там к нему подойдёт молодой невропатолог, желая посоветоваться по поводу своих соображений о связи сексуальности и сновидений. На что получит самый категоричный отказ — никому Крафт-Эбинг не посоветует заниматься этой темой!
Тем молодым невропатологом, который пожнёт плоды устроенной Крафтом-Эбингом совершенно непреднамеренно потаённой общественной дискуссии и будет принуждать своих пациенток, выражаясь словами Мишеля Фуко, «сказывать правду о своей сексуальности», был Зигмунд Фрейд. Он начал с нескольких благородных дам, потом к ним присоединилось всё высшее венское общество, а затем и весь мир. Началось триумфальное шествие сначала психоаналитического, а потом и просто сексуального дискурса, которое завершилось во второй половине ХХ века крахом Модерна.
Собственно, суть этого дискурса и состоит в разрушении «биополитики» прежнего «дисциплинарного общества», поскольку право на сексуальность — это право на владение собственным телом, то есть фактически это выход человека из состояния физического подчинения Левиафану.
Этим объясняется и изначально предельно либеральная политика Советского государства к любым видам и формам сексуальности, которая, впрочем, достаточно быстро была сведена на нет и максимально репрессирована. Связь марксизма и сексуальной свободы обнаруживается и в Европе, где Вильгельм Райх, будучи марксистом и психоаналитиком, учеником З. Фрейда, создаёт учение о «сексуальной революции».
Впрочем, через небольшой промежуток времени его изгоняют и из Коммунистической партии, и из Психоаналитической ассоциации. В. Райх перебирается в США, но и там его идеи наталкиваются на жёсткое противостояние с консервативной традицией. Его работы запрещают и уничтожают, а сам Райх оказывается в тюрьме «за неуважение к властям», где вскоре умирает от болезни сердца.
Непростой судьба была и у тех, кто пытался исследовать человеческую сексуальность в рамках классической академической науки — Альфреда Кинси, с которого и началась «сексуальная революция» в США в том виде, в котором мы её знаем, и Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, которые исследовали цикл сексуальной реакции человека, а также создали методы поведенческой сексотерапии.
И всё, как и следовало ожидать, происходит в те же 60-е годы прошлого века, о которых мы подробно говорили в начале этой части книги. Идущая по восходящей информационная волна привела к постепенной декриминализации абортов и различных форм сексуальности, а на следующем этапе стала выходить и из-под «надзора» психиатрии.
Как следствие царившей в этой сфере ещё сравнительно недавно репрессивности, сейчас в ряде стран наблюдается что-то наподобие «эффекта отдачи». Однако практики деспотичной «толерантности» стали обретать порой то ли гротескные, то ли болезненные формы, а сама сексуальность снова выходит в топ тем политического дискурса.
При любом хоть сколько-нибудь отстранённом и рациональном взгляде на происходящее всё это кажется каким-то театром абсурда. Неужели же эта тема так важна сейчас? Или совсем нет других проблем? А какие проблемы с сексуальностью как таковой, если не писать о ней на знамёнах? Но нет, политика разворачивается буквально на смятой постели… Как так?
На самом деле, эти процессы отнюдь не случайны:
• во-первых, в значительной степени это обусловлено тем, что контроль над индивидуумом по-прежнему ассоциируется с контролем над его сексуальностью, а потерявший свой социально-культурный габитус человек лишается способности к любой разумной упорядоченности;
• во-вторых, тема сексуальности, если рассматривать её в «бытовом», «обывательском» смысле, настолько проста и интуитивно понятна, что она позволяет легко мобилизовать большие массы людей как с той, так и с другой стороны разворачивающегося противостояния.
К сожалению, говоря начистоту, в разрозненном информационном пространстве современной цифровой реальности эта тема осталась, кажется, единственной, которую способны понять в любой социальной страте во всех частях света. И да, она очень простая, предельно. Вот и результат — уровень политики.
В условиях глобализации, а что ещё важнее, по мере разрастания цифрового мира — и на пути интроекции, и на пути экстрориаризации габитуса появились своего рода дифракционные решётки[118].
Вспомним, как П. Бурдьё сравнил социальное давление (проявление габитусов) с «тяжестью воздуха», которую мы не ощущаем. Примерно так же мы воспринимаем и монохромный свет, по сути, не замечая его. Он для нас просто «белый», или кто-то скажет «прозрачный».
Цвет из света возникает для нас лишь при отражении его от предметов, но стоит нам только пустить его через дифракционную решётку, как он заиграет всеми цветами радуги. Каким окажутся цвета привычных для нас предметов, если осветить (расцветить) их таким образом?
Они будут выглядеть очень странно. И примерно такой же
