Тернистый путь - Леонид Ленч

Серафим Аркадьевич Петькины словесные выверты поощрял и одобрял.

— Пускай балуется рифмой ребенок! — посмеиваясь, говорил он жене, когда та жаловалась ему на сына. — Это даже полезно, если хочешь знать! Вырастет, станет писателем-сатириком!

Жили Волосенковы скромно, но вполне прилично — по зарплате, занимая в деревянном домике две большие комнаты. В третьей, поменьше, гнездился дядя Гриша.

Соседей своих дядя Гриша уважал за то, что Серафим Аркадьевич всегда охотно, по-соседски выручал его деньжонками. Зайдет дядя Гриша в чистую, уютную спальню супругов Волосенковых, примыкавшую к его комнате, поговорит для приличия о погоде, о том о сем, а потом, кашлянув, скажет:

— Аркадьич, ты меня… того… выручи на четвертак, в эту субботу отдам. Душа горит — до того выпить охота!

И Серафим Аркадьевич никогда ему не отказывал. Встанет, подойдет к старинному пузатому комоду красного дерева, стоявшему у стенки, вытащит чуть-чуть верхний ящик, достанет деньги и подаст дяде Грише со словами:

— Не тот идиот, кто в долг берет, а тот идиот, кто берет и не отдает.

И надо сказать, что долги свои дядя Гриша всегда отдавал. Не в «эту субботу», так в ту или в ту-ту, а обязательно отдаст!

И вот однажды в одну из таких суббот, когда душа у него горела от желания выпить, а идти к Волосенковым за деньгами было как-то неудобно — потому что очередной неотданный четвертак отягощал его не совсем еще уснувшую совесть, — дядя Гриша подумал о пузатом волосенковском комоде, стоявшем вот здесь, за стенкой. Ведь сосед каждый раз за деньгами нырял именно туда, в комод, в верхний ящик!

Пьяный бес стал нашептывать на ухо дяде Грише свои коварные соблазны. Бедный пьяница сначала отплевывался, посылая беса-соблазнителя ко всем чертям, а потом сдался и, запустив громкоговоритель на полную мощность, взял бурав, выбрал точку на деревянной стенке и под сладчайшие рулады знаменитого тенора, исполнявшего по радио глинковское «Не искушай», стал потихоньку буравить в стене дыру

Точку дядя Гриша выбрал снайперски и попал прямо в верхний ящик соседского комода. Нагнувшись, он прильнул одним оком к дыре и… весь затрепетал! Ящик был доверху набит деньгами. Тогда дядя Гриша вооружился пилой, с той же осторожностью выпилил небольшой квадратик, просунул в дыру жадную длань и вытащил пятидесятирублевый кредитный билет Подумав, вытащил еще один. Вслед за тем он выключил радио, зашел к соседям и, как честный человек и к тому же не «идиот, который берет и не отдает», вручил мадам Волосенковой («самого» не было дома) свой долг — двадцать пять рублей. А на оставшиеся семьдесят пять напился в буфете на*станции до бесчувствия.

С этого дня и пошло. Зачертил дядя Гриша — только дым пошел по поселку! Каждый день бывает в Москве и каждый день выпивает да еще и угощает всех, кто подсядет к нему за столик. Официантке из станционного буфета Дусе, сдобной блондинке с карими отчаянными глазами, преподнес в подарок дорогой парфюмерный набор, себе купил приличный готовый костюмчик и даже шляпу ядовитого светло-зеленого цвета вместо старой засаленной до невозможности кепки с пуговицей-кнопкой на макушке. И все это на денежки из волосенковского комода! А Серафим Аркадьевич таяния своих кредитных запасов по-прежнему не замечал: сообразительный дядя Гриша удил деньги со дна, а ящик был набит сторублевками и пятидесятирублевками плотно, до самого верху.

По поселку поползли про дядю Гришу нехорошие слухи. Дескать, не иначе как занялся «инвалид водки» какими-то темными делами. На прямые вопросы и многозначительные намеки дядя Гриша отвечал туманно: нашел, мол, в городе выгодную работу. Какую? Так… по разгрузке товарных пакгаузов. Люди только головами качали.

Однако, когда дядя Гриша купил себе телевизор, Серафим Аркадьевич Волосенков не выдержал: посоветовавшись с женой, он взял авторучку, достал из служебного портфеля лист чистой бумаги и написал куда следует заявление-сигнал на своего соседа, в котором, как «честный и бдительный гражданин», просил проверить «источники загадочных доходов гражданина Г. И. Лизютина».

Однажды ночью к дяде Грише нагрянули нежданные гости. Сделали обыск, но ничего подозрительного не нашли. Дядя Гриша, трезвый и хмурый, все время, пока шел обыск, сидел молча, в одних подштанниках, у своего хромоногого столика, курил. А потом вдруг поднялся и сказал хрипло:

— Не там смотрите. Эх вы, недотепы!

Подошел к стене, отодвинул какую-то рухлядь, вынул выпиленный квадратик из стенки и… на глазах потрясенных агентов стал удить из волосенковского комода одну сторублевку за другой.

Увезли дядю Гришу и Серафима Аркадьевича в ту же ночь в одной машине.

…Судили дядю Гришу и Волосенкова почти одновременно. Свидетелем обвинения по делу «инвалида водки» выступил его сосед Серафим Аркадьевич Волосенков, все такой же вальяжный и представительный. А когда шел процесс промкомбинаторов, суд в качестве свидетеля обвинения по делу одного из подсудимых С. А. Волосенкова, допросил его соседа, заключенного Г. И. Лизютина. И дядя Гриша своим рассказом о том, как он удил деньги из волосенковского комода, доставил судьям и публике немало веселых минут.

…Недавно пришлось мне побывать в том дачном поселке, где разыгралась вышеописанная маленькая житейская трагикомедия. Человек, рассказавший мне эту историю, назвал лишь улицу, на которой жили ее герои, номера дома я не знал.

Улицу я нашел быстро — она была тихая, зеленая— и пошел по ней, поглядывая на деревянные домики с палисадниками и стараясь угадать, который из них волосенковский. Я увидел стоявшего у калитки мальчика лет пяти-шести, с чубчиком на выпуклом лобике, в грязной матроске. Почему-то я решил, что это и есть Петька Волосенков.

Я сказал ему:

— Ну-ка поди позови папу!

— Папы нету! — ответил лобастый мальчик.

— А где он?

— Приехала «Волга»— и папу увезли надолго! — сказал мальчик. И прибавил шепотом — В командировку!

СПАЗМЫ

Писатель Стократов нервничает. В пижаме и в ночных туфлях он мечется по комнате. Потухшая сигарета зажата в пальцах Стократова. На его хорошо упитанном, здоровом лице застыло болезненное выражение жестокой обиды.

Нервничает и мается Стократов потому, что в писательской организации, в которой он состоит, вскоре будут выборы и Стократову кажется, что его не выберут. Никуда не выберут. Даже, на худой конец, в ревизионную комиссию — и туда тоже… не выберут!

Совершенно ясно, что это будет именно так. Налицо все приметы. Павлин Угаров на днях встретил Стократова в коридоре издательства и поздоровался с ним очень сухо. А если уж такой человек, как Павлин Угаров, здоровается сухо, значит, он что-то пронюхал, ибо орган обоняния у Павлина обладает поразительной способностью улавливать малейшие дуновения ветра Высоких Литературных Сфер. Дальше- Петр Сидорович позавчера перечислял ведущие произведения истекшего квартала и повесть Стократова не назвал. Зато Сидор Петрович вчера назвал, но поставил в ряд произведений «не лишенных существенных недостатков». Нет, нет, ясно, что не выберут!

Утомленный нервическими метаниями из угла в угол, Стократов бухается в кресло перед письменным столом, вытягивает усталые ноги и говорит жене и теще, которые сидят тут же на диване и смотрят на супруга и зятя глазами, полными мольбы и сострадания:

— И как у нас все это легко делается, честное слово! Возьмут и одним взмахом зачеркнут человека!

— Володечка! — стонет жена. — Ну почему «зачеркнут»? Ну не выберут тебя — пускай, им же хуже! В Стократовы не они тебя выбирали? Как ты был Стократо-вым, так и останешься Стократовым!

— Нет, матушка, не останусь! Я знаю, как все это у нас делается. Сегодня Стократова не выбрали, завтра Стократова не упомянули, послезавтра не назвали — и готово: Стократов… получил звание!

— Боже мой, какое звание? — мучается жена.

Рот Стократова кривится в иронической улыбке

— У артистов есть звание заслуженный, а у нас, у писателей, незаслуженно забытый. Тебя устраивает быть супругой незаслуженно забытого писателя? Очень мило звучит!

Стократов громко со скорбным повизгиванием смеется. Жена прикладывает платок к глазам, и нос ее некрасиво краснеет. На лице у тещи ужас, словно в квартире начался пожар и пламя уже сожрало новенький телевизор.

Наконец боевая подруга Стократова деланным бодрым голосом произносит:

— Авось все-таки выберут! Будем надеяться!

И тогда в разговор вступает мудрая теща. Она неодобрительно смотрит на дочь и поучающе говорит-

— Авоська держался за небоську, да оба в яму и упали!.. Я, конечно, не такая политически образованная, как вы, Владимир Викентьевич, — обращается она к зятю, — но, по-моему, это дело нельзя на самотек пускать. По-моему, голубчик, вам надо что-то такое сделать, чтобы внимание на себя обратить перед выборами.