Политики, предатели, пророки. Новейшая история России в портретах (1985-2012) - Сергей Черняховский

Она должна напоминать ледокол, в бурю проламывающий себе дорогу, броненосец, под шквальным огнем идущий напролом сквозь пытающуюся блокировать его эскадру врага.

А темперамент и навыки Зюганова позволяют ему быть либо отличным капитаном туристического лайнера высокого класса, либо отличным командиром крейсера, совершающего боевой поход в мирное время, где главная задача — не поддаться на провокацию и не давать повод для дипломатического скандала.

И в этом, в конце концов, его и политическая, и личная трагедия. Ему трудно не симпатизировать. Ему нельзя не сочувствовать. Ему только не удается — и не удастся, если он не изменится и не изменит свою партия — победить.

Но поскольку при всех ошибках и минусах его партия существует — она существует, несмотря на все эти ошибки. А это значит, что она существует не потому, что этого хочет ее руководство и ее актив, а потому что объективно партия подобной идеологической ориентации нужна обществу, востребована им. И раз эта конкретная партия не хочет научиться побеждать — ее задачу со временем вынуждена будет выполнять другая партия, которая подобно большевикам, вынуждена будет ответить на упреки этой партии в том, что она украла ее программу: «Что же эта за партия, которую пришлось разгромить, чтобы выполнить ее программу!»

Глава 5

С другой стороны

К вопросу о казни Буша

Тема гипотетической возможности казни Буша как некой симметричной меры по отношению к казни Хусейна значительно более важна и существенна, нежели полемическая игра в риторическом пространстве. Обращение к ней, вольно или невольно выводит анализ на некие особо сущностные характеристики нынешнего мирового политического процесса.

Формально подход к ним осуществляется в простом и достаточно незамысловатом вопросе: если бы при принятии решения о войне в Ираке Джордж Буш в качестве реальной вероятности допускал такое развитие событий, которое могло завершиться не только поражением США, но и его казнью — принял бы он решение о начале войны или нет?

Дело не в том, считал бы он такой исход вероятным. Понятно, что США неизмеримо сильнее почти всех стран мира, понятно, что в худшей для них ситуации речь могла бы идти лишь о чем-то, схожем с вьетнамским поражением — ни при каком самом худшем положении дел не стоял бы вопрос о том, чтобы иракские войска оккупировали Североамериканский континент и создали трибунал для суда над президентом проигравшей стороны.

Дело в том, чтобы мысленно, при всей невероятности такого предположения, в какой-то момент спросить себя:

«Я начинаю войну. Готов ли я умереть в ходе этой войны? Готов ли я жизнью ответить за поражение?»

И здесь дело опять-таки не в том, чтобы риторически провозгласить, скажем, что если бы, дескать, Буш допускал, что за развязывание войны он может заплатить своей жизнью, то никогда бы войны не начал.

Хотя этот вопрос тоже важен — не столько в плане принятия решений о войне, сколько в плане вообще готовности политиков отвечать за свои действия: знай тот или иной политик, что за свои аферы может заплатить жизнью, многие аферы не родились бы на свет.

Пока, к примеру, не будет расстрелян Горбачев, мы будем обречены на глумление над страной всевозможных Грефов, Кудриных, Чубайсов, Зурабовых и тому подобных.

Но это — отвлечение. В данном случае речь идет о другом.

О том, что ряд действий, совершенных в период своего правления нынешним президентом США с точки зрения сугубо рационального анализа объясняются с трудом и привели к ряду неоднозначных последствий для его страны. А вот если принять предположение о том, что начиная войну что в Афганистане, что в Ираке Джордж Буш на каком-то внутренне субстанциальном уровне лично для себя допускал принципиальную возможность (что, конечно, несколько отличается от вероятности) заплатить жизнью за свои решения — то эти решения и действия выглядят значительно более объяснимы.

11 сентября 2001 года США и их президент столкнулись с угрозой тем большей, что она с одной стороны была символична: сверхдержава получила удар символического уровня в свое сердце, притом, что за два столетия своего существования она привыкла к недостижимости для врага собственной территории; с другой — в значительной степени безадресна. Не вполне ясно было, кто нанес удар, с какой целью, как это удалось осуществить.

Удар был такого характера, что с точки зрения норм, правил и алгоритмов современной политики сторона, подвергшаяся нападению, должна была растеряться, испуганно заметаться, пытаясь выяснить, кто удар нанес, кто виноват, что удар достиг цели, кто не сумел минимизировать последствия, почему погибло так много людей, почему в башнях-близнецах не оказалось необходимых на данный случай средств спасения и т. п. — то есть, должна была продемонстрировать полную недееспособность и неготовность ни держать удары, ни на них отвечать.

Буш, и в его лице США, ответили по другим законам: драконообразная мощь сверхдержавы с ревом развернулась, ткнула пальцем в первое попавшееся бородатое, а потому подходящее лицо и, не раздумывая провозгласив:

«Это ты!», стала обрушивать на назначенную виновником сторону всю свою сверхдержавную мощь.

И это было единственно правильно, потому что на подобного рода вызовы отвечают не поиском виновных, особенно если последние скрываются, а устрашающей демонстрацией своих силовых возможностей. Причем демонстрацией с реальным уничтожением назначенного быть противником.

Вопрос о том, что там будет дальше, как развернутся события в Афганистане, удастся его реально взять под контроль или нет, что там будет с наркоторговлей, сможет после этого противник наносить новые удары или нет — все это рассматривалось, но не ставилось во главу угла. Главное было показать, что дракон в силе, и если захочет, раздавит того, кого захочет.

Главное, что было нужно, — не дать усомниться в силе дракона.

Два описанных типа реакции — это реакции субъектов разных миров, разных типов политических процессов.

Один — более или менее классический. В котором политика есть производное от реальной силы, и потому состоит из реальных действий. Это политический процесс, где за свои действия отвечают, где платить за ошибки приходится своей жизнью и существованием своих стран, процесс, в котором участвуют люди, которые имеют нечто, за что они способны платить своей жизнью, т. е. имеют нечто большее, чем их сугубо биологическое существование.

Второй тип процесса — это игровой (можно назвать его постмодернистским) процесс. Здесь политики и реальность разорваны настолько, что не только политика превращается в игру, но и реальность становится лишь отражением этой игры. Здесь господствует имитация. Здесь не бывает проигравших среди игроков — последние остаются среди тех, на кого играют. Здесь стороны обмениваются не ударами, а намеками на удары. Здесь действие заменено расчетом ходов. Вообще, действовать считается признаком плохого тона: «Ну, что вы! Ведь вы сделаете такой первый ход, вам ответят либо таким, либо таким, вы, допустим, ответите так-то, а вам — так-то…», — и к некому десятому или двадцатому ходу количество гипотетическим вариантов вырастает неизмеримо, признается, что с достоверностью все их предусмотреть нельзя, а потому — ничего делать и не надо. Вместо действия — предлагается намек на действие, намек, который можно истолковать и так, и так, и так. Противник, не понимая, на что именно мы намекаем, ответит в том же духе — намеком, таким, чтобы мы тоже не поняли, на что он намекает, а мы, в свою очередь, ответим так же.