Бульон терзаний - Ольга Лукас

– А все Интернет ваш! – подытожил босс, словно это Владимир нарочно изобрел Всемирную паутину, причем только для того, чтобы у «Мира Элитной Мебели» было побольше неприятностей.

Сообразив, что компьютер сейчас будет только отвлекать от репетиции, а не настраивать на нужный лад, режиссер убрал со стола ноутбук и положил на свободный стул рядом с собой.

Петр Светозарович вновь потемнел, забился в угол. Да, конечно, неприятная история, особенно обидно, что заварила кашу эта бездарная глупая девица, с которой и компенсации никакой не потребуешь за ее «шпионаж». Но ведь это не первая атака на «ленинский» стол, пора бы уже привыкнуть. Похоже, тут что-то посерьезнее стряслось.

– Владимир, дорогой, а давай мы сегодня займемся техникой речи, – вдруг сказал генеральный директор. – Не могу я репетировать, мне бы поговорить… Речь поставить. А мой Токарев на съемках, сегодня и завтра. Давай, а?

– Только можно я пить не буду? – осторожно спросил Владимир.

– Можно. Но изображай как будто пьешь.

Владимир решил, что босс сейчас снимет телефонную трубку, отдаст короткое приказание, состоящее из кодовой фразы «Мое пособие для занятий по технике речи», придет Нина, принесет на подносе бутылку виски, два стакана и какую-нибудь закуску. Но все было устроено еще хитрее. Петр Светозарович подошел к одному из стеллажей с безделушками, потянул за голову резного индейца – и стеллаж отъехал в сторону, освобождая проход в стене. Там был тайник, убежище от житейских невзгод. Комнатушку размером с железнодорожное купе занимали два кожаных кресла, журнальный стол, холодильник и телевизор с плоским экраном во всю стену. Небольшие светильники, кучно вмонтированные в стену, освещали помещение приглушенным, умиротворяющим светом.

– Садись, – Петр Светозарович указал на кресло, сам плюхнулся напротив. Потянул какой-то рычаг: дверь закрылась.

Владимир заозирался по сторонам: не то чтобы он боялся хозяина, но все-таки мало ли что? Оказаться в тесном запертом тайном помещении наедине с человеком, обличенным какой-никакой властью, – это не за столом в кабинете посидеть. Да вдобавок алкоголь. А ну как ссора или что-то случится, тут тесно, раз – и ударился затылком о стол, и кто будет виноват? А если генерального удар хватит, как они выберутся отсюда?

– Не дрейфь, – прочитав мысли режиссера, ответил тот. – Борис знает, что мы тут. Если что – утром тебя выпустит.

Хорошенькое дело! Всю ночь провести в замкнутом помещении в обществе трупа владельца фирмы!

Тем временем труп владельца, не вставая с кресла, открыл холодильник, достал бутылку водки, бутылку минеральной воды без газа, две запотевших рюмки. Баночку с огурцами, лоток с селедкой, кузовок с солеными грибами.

– Грибы сам собирал, – похвастался он, – в экологически чистом заповеднике. Все туда на охоту едут, а я – по грибы. Я не люблю стрелять, я люблю находить. Когда охотишься, отбираешь у природы. А когда собираешь – грибки там, ягодки, – то получаешь от нее подарки. Идешь когда один, когда никто не ноет над ухом, дышишь воздухом. И грибы к тебе сами тянутся. Как будто ведут. Лето, конечно, сухое было. То ли дело в прошлом году. И солю всегда сам. Такие грибки…

Чокнулись.

Владимир выпил из рюмки минеральную воду, крякнул, закусил грибком. Петр Светозарович сидел, глядя перед собой, как человек, который раньше пил много, а теперь позволяет себе это удовольствие от случая к случаю. Владимир подцепил еще пару шляпок – и правда вкусно ведь! Попробовал огурцы. Оценил и селедку. Обедал он давно и мало, а тут все равно больше нечем заняться. Не исключено, что и разговора никакого не будет, просто человеку срочно выпить захотелось, а без компании он не приучен. Ну, коли так, то можно будет ему постепенно вложить в голову пару мыслей о роли Фамусова.

– Мы друзьями были, понимаешь, – вдруг заговорил мебельный босс. – Мы приехали в Москву и всю эту бандуру с нуля поднимали вдвоем. Начинали с офисных столов, простейших, сборных. Тогда компьютеры появились, мы делали столы для компьютеров. Легкие такие, из ДСП. Полторацкого тогда еще никто не знал, мы тоже. Брали на оптовом складе за Капотней. Везли к себе. Резали, пилили, собирали прямо в квартире, на первом этаже. В одной комнате делали, в другой – хранили. Еще кухня была, там ели и спали. Место на Савеле арендовали, торговали по очереди через день. День я, день он. Потом он только столы делал, а я торговлю развивал. Мы как совладельцы значились, но он потом отошел от дела, я ему деньги всегда поровну. Он ничего не делал уже. Он не видел, как это все поднималось, становилось на ноги. Как я набирал людей, рабочих. Стратегия фирмы. Планы все эти на пять лет, на десять, из своего кармана вложения, которые не окупятся. Он в стороне стоял и думал, что я тут ворочаю миллионами. А я ему платил, как себе, а он просто стоял в стороне. Он пользовался, но я молчал. Он мой друг был, мы вместе начинали. Мы сюда приехали с голой жопой, ничего не понимали. У меня семья была, я семью потом перевез, а у него все девочки, девочки, из буфета, из магазина. Любил разных девочек. Я развелся, а у него все девочки. Я женился на Ядвиге, он пришел на свадьбу с девочкой, в дочери ему годится. Я ему деньги всегда честно, половину. Ему на кабаки, на девочек. Мы же вообще ни с чем приехали, когда только начинали. И вдруг какая-то сопля из универсама прибрала его к рукам. Старый стал, потерял хватку. Раньше он их менял, чуть только права качать начинали, а эта во где его держит. Маленькая такая, как пацан, злая, как собака. Бывают такие маленькие шавки, вцепится – не оторвешь. Эта такая же. Вцепилась в него, а он сомлел. Это ее затеи, это бабское. Мужик так не может из-за угла, мы же друзья были. Ядвига вот тоже сказала – ищи бабу, ради которой он эту подлянку затеял. А чего искать, толку с того? Нашел, поговорил. Она – в кусты: это ваше, мужское, я не вмешиваюсь. Как же, не вмешиваюсь. Она его науськала, дело ясное. Мы же регистрировали на двоих, как совладельцы, всю фирму. Две комнаты и кухня, там и жили. А теперь – другое. Это я сам, без никого. Ночь стоишь на таможне, день стоишь на таможне и не знаешь, сколько простоишь. Боишься в туалет лишний раз отойти – а вдруг пропустишь? А ему – кабаки. Когда трубу на складе прорвало, по колено в кипятке, все бегали, спасали товар, я ногу обварил, шрам до сих пор. Он этого не видел. И он забрать хочет половину того, что сейчас, что я своими руками сделал. Или деньгами, а где я ему деньгами возьму? Я же ему каждый месяц платил, на руки, без расписки, мы же друзья были. Он от дел давно отошел, все у него было, я бы никогда его не кинул. А теперь – он требует половину. Он ведь не разбирается, он завалит все, все развалит, что получит, ему не впрок пойдет и бабе этой его, она его выдоит и выбросит. Мы же друзьями были, Володя, понимаешь, мы вместе все это. Все это начинали с ним, вдвоем, с голой жопой. Никого не было, никто не помогал, не поддерживал. У меня семья, я их привез, а он все по девочкам…

Петр Светозарович замолчал, сжал кулаки. Плеснул себе водки, выпил.

– Володя, это же неправильно – когда друзьями были, а потом так. Нельзя друзей, как лохов. Это же тогда порядка совсем не будет… Все будут жрать всех. Что молчишь? Ведь неправильно, а?

Не дождавшись ответа, он продолжил говорить что-то о правде, о чести и почему-то – о том, как из березового шпона, при известной сноровке, сделать массив дуба.

Владимир думал о своем. О том, как сначала они все вместе делали «Зойкину квартиру», а потом его – раз – и заменили. И никто из старых друзей ни слова, ни полсловечка не сказал, чтобы предупредить.

– И я ведь отдам, понимаешь, отдам, потому что иначе суд, а по суду такие вещи вылезут! Но впрок ему не пойдет. Что ты молчишь, Володя? Ты скажи – пойдет ему впрок то, как он со мной сейчас?

– А вы отдайте ему для начала те столы, «ленинские», – вдруг сказал Владимир. – Пусть его в комиссию по авторским правам таскают, а не вас. Пусть узнает, каково это все.

– Ведь я же о нем – как о себе. А когда она его выдоит и выбросит, я его не прощу. Сейчас отдам половину – а потом он сдохнет на улице. Или так нельзя с друзьями? А?

Владимир внимательно посмотрел на Петра Светозаровича. Вот казалось бы: сундук, тюфяк, в голове – калькулятор. С ним поступают плохо, очень гнусно и гадко. Его предает лучший друг! А он еще думает – каково будет гаду, не пожалеть ли мерзавца?

– Его обязательно стоит пожалеть, – неожиданно сказал Владимир. – У него был шанс делать это все с вами вместе. А он не делал ничего. И сейчас не делает ничего. А у вас есть дело, которое… его можно потрогать руками, это настоящее дело, не какая-то продажа воздуха.

– Из наших мы с ним вдвоем только и живы. Кто остался – все поумирали. А теперь он если придет завтра и скажет: «Отдавай половину, я не передумал», – то, значит, – и он умер?

Глава двадцать седьмая

Новое проклятие Таира

Наступила суббота, и Таир приехал к Владимиру красить гараж. К тому времени несчастная постройка превратилась в нечто среднее между подростковым чатом и стеной общественного туалета. Каждый, кто имел в кармане маркер, пульверизатор с краской или пачку объявлений для расклейки, считал своим долгом отметиться.