Токсичный компонент - Иван Панкратов

Никита Новиков был мёртв. Максим впервые в жизни видел перед собой погибшего ребёнка и не мог понять, что он чувствует сейчас.

Добровольский ассистировал Лазареву почти полтора часа. Они вдоволь наглотались дыма от коагулятора, рассекая циркулярные плотные струпы на конечностях, радовались тому, что с каждым разрезом на груди аппарат показывал небольшой рост сатурации. Лазарев, двигая электроножом вдоль линий, нарисованных «зелёнкой», шептал: «Давай, пацан, держись». Максим шёл за ним, раздвигая зажимом края. Постепенно вырисовывалась широкая сетка разрезов – от плеча до плеча, потом по бокам вниз почти до самого таза, пара длинных штрихов поперёк груди. Даже на глаз было видно, что экскурсия лёгких увеличилась. Следом за грудью были освобождены сосудисто-нервные пучки на руках и бёдрах.

Прибежавшие вдвоём «эндоскопы» быстро осмотрели верхние дыхательные пути. Когда Лазареву и Максиму показали маленький экран с чёрными бронхами, Алексей Петрович отчётливо скрипнул зубами под маской и принялся укладывать по разрезам гемостатическую губку, разрывая её жёлтые квадраты на полоски с каким-то остервенением.

Когда они с Лазаревым закончили, пришёл Кириллов и выполнил трахеостомию. После всех экстренных мероприятий Новикова переложили на каталку и отвезли в реанимационный зал, где как раз был свободен один взрослый клинитрон. Из-за небольшого роста Никита казался в огромной белой ванне противоожоговой кровати ещё меньше. Его подтащили к головному концу, где стоял аппарат ИВЛ, максимально близко, подключили инфузию, укололи морфин. Дальше оставалось только контролировать показатели крови, регулировать вентиляцию, следить за диурезом. Короче, ждать и надеяться, что организм молодой, выдержит, поборется.

Не поборолся.

Спустя час после операции он начал валить давление, подключили норадреналин. Ещё через час стало понятно, что доза норадреналина растёт на глазах. А ещё через сорок пять минут он «остановился» первый раз. Кириллов завёл, но буквально на десять минут. Со второго раза уже не получилось.

Узнав о смерти, они пришли вместе, Лазарев и Добровольский. Тогда Максим и узнал о том, что это первый ребёнок за четыре года, который умер в их отделении.

– У него родственники есть? – раздался за спиной голос Кириллова. – Им же как-то сообщить надо.

– Тётка, – ответил Добровольский. – Он на попечении. Был. Телефон можно найти в старой истории.

– В старой?

– Он лежал у нас недавно, – не поворачивая головы, пояснил Лазарев. – Сбежал.

– А чего лежал?

– Газ нюхали с другом. Баллончик взорвался. Так, по мелочи. Хотя с руками повозиться бы пришлось, но…

– Но уже не придётся, – закончил Кириллов. – Идите телефон ищите.

Максим помог Кириллову достать тело и положить на каталку. Мальчишку завернули в простыню, подвязали челюсть, прикрепили бирку на палец ноги.

– Не могу это видеть, – сказал Алексей Петрович и вышел в коридор. Добровольский был с ним согласен, но остался стоять у подоконника и, не отрываясь, смотрел на каталку. Словно какая-то сила удерживала его взгляд. У него не было своих детей, не было братьев и сестёр, которых бы он помнил маленькими. Он просто смотрел и понимал, что этот мальчишка уже никогда не встанет, не заговорит ни с кем, не будет радоваться или огорчаться. Что сейчас сколько ни тряси за руку, сколько ни кричи – не услышит. Его жизнь закончилась в тринадцать лет – даже, по сути, не начавшись.

В какой-то момент у него на несколько секунд перехватило дыхание, но он справился, сжав руками подоконник так, чтобы никто этого не увидел, поднял глаза к потолку и дал слезе в левом глазу время высохнуть, а не упасть. Откуда она взялась, он не понял, но когда опустил взгляд, Кириллов выталкивал каталку в коридор в направлении лифта.

– Накройте его сверху, чтобы непонятно было, что везёте, – сказал он санитаркам, которые покатят его дальше, в морг. – А то в лифте кто-нибудь в обморок завалится.

Сверху на Новикова накинули большое бесформенное одеяло, но всё равно оставалось понятно, что лежит человек – хоть и небольшого роста. Николай сходил в реанимационный зал, взял из клинитрона подушку, запихал её под одеяло к ногам. Получилось что-то довольно бесформенное – словно бельё везут в прачечную.

– Всё, давайте. – Он повернулся к Добровольскому. – У нас же дело не только в лифте, если ты до сих пор не замечал. Они сейчас из двери черного хода выкатят пацана – и окажутся прямо перед окнами рентгена, а потом приёмного отделения. Из окон повыше тоже частенько выглядывают, воздухом дышат. Такая каталка им оптимизма не добавит. А ещё через тридцать метров после пандуса приёмного отделения – кабинет лично Анжелы Геннадьевны. Кадр, достойный фильма ужасов – директор больницы принимает кого-то у себя в кабинете, а мимо окон трупы провозят.

Максим выслушал это объяснение, кивнул. За углом в коридоре раздалась короткая мелодия прихода лифта. Пару раз грохнули колеса старой каталки, двери закрылись.

– Всё, расходимся, – похлопал Добровольского по плечу Николай. – Вам ещё посмертный писать. Не завидую. Удачи.

Максим проводил взглядом уходящего Кириллова, повернулся и увидел Марченко в нескольких шагах от себя. Люба сидела возле чистой перевязочной на стуле, ухватившись за него побелевшими пальцами, и смотрела на Добровольского не моргая.

Максим медленно подошёл к ней, глядя сверху вниз, остановился в шаге и спросил:

– Где второй?

– На посту, – осипшим голосом ответила Люба, закашлялась. – Что с Никитой?

– А вы не видели? Каталку вывозили – не обратили внимание, кто на ней?

Она прикусила губу. Из глаз выкатились две большие слезинки.

– Это он был?

– Да.

– Но вы же его прооперировали, я знаю, – всхлипнула Люба. – Вы же должны были…

– Прооперировали, – подтвердил Добровольский. – Но это не аппендицит, где операция и есть лечение. Мы сделали, что было нужно на данном этапе. Этого не хватило.

– Ему было больно?

– Нет.

Марченко помолчала, потом вытерла слезы, но они всё равно продолжали катиться, одна за другой.

Новикова с Шабалиным привёз к ним какой-то мужчина на своей машине. Он вместе с Генкой вытащил Никиту с заднего сиденья и, не заметив звонка, принялся громко стучать кулаком в дверь.

Их впустили и помогли уложить обогревшего мальчишку на каталку. Голубая одноразовая простынка сразу стала серой от сажи и рассыпающейся в пепел одежды Новикова. Сестры узнали мальчишек, крикнули из ординаторской врачей. В конце рабочего дня их было только двое, Москалёва заведующий отпустил после сложного дежурства пораньше.

Одного взгляда Лазареву было достаточно, чтобы понять предстоящий объём работы. Вызвали Балашова, отпихнули истерящего Шабалина, укатили Новикова в операционную. Елена Владимировна, уже собиравшаяся домой, была не особо рада происходящему, но не собиралась уступать место