Книгоиздатель Николай Новиков - И. Мартынов

К началу 1793 г. Новиков был полностью разорен. «Мистические» книги сожгли, остатки библиотеки передали Московскому университету и Заиконоспасской академии, а все остальное движимое и недвижимое имущество просветителя — дома, орловскую деревню, типографское оборудование, бумагу, книжный склад и аптеку решили продать с аукционных торгов для расплаты с его многочисленными кредиторами.

Судя по «Описи имению Новикова», составленной 14 июня 1795 г. Московским приказом общественного призрения, к продаже назначались «разного звания» книги на общую сумму в 690 тыс. руб.[262] Особое место среди них занимали незаконченные новиковские издания, которые, по согласованию с местной полицией, переходили к «покупщикам с правом допечатания»[263]. Распродажа имущества шлиссельбургского узника справедливо представлялась начальникам Приказа делом чрезвычайно хлопотным и не слишком прибыльным. «Единственная выручка денег может быть за книги, — писали они в сентябре 1795 г. новому московскому главнокомандующему М. М. Измайлову, — но и сия продажа, если будет продолжаться порознь каждого сочинения по одному экземпляру, то кроме того, что не скоро получится предназначенная за оные сумма, а особливо ежели не учредить оной на точном положении лавочной продажи, но притом статься может, что по выкупе лучших сочинений большая часть останутся не проданы; ежели же продавать целыми каталогами, то никто оных купить не может, кроме книгопродавцев, которые и все вместе едва ли десятую долю могут наличною суммою заплатить противу того, чего оные стоят. Притом же и книги подвержены немалой порче из-за бесхозяйственного за оными присмотра… Немалое число книг сгнило от течи комнат, когда оные были заперты; а как некоторые книги составлены из нескольких частей, то за повреждением одной или двух из оных или некоторого числа из них листов не могут быть проданы и остальные части, чего и предупредить нельзя, не имея на то особой суммы, чтоб повреждения Никольскому дому, где ныне книжный магазин и лавка, исправить, и без определения способных к содержанию книг в должном порядке людей, которым производить должно пристойное жалованье»[264].

В этих условиях первоначально назначенная устроителями аукциона уступка 20 % с продажной цены каждой новиковской книги показалась им недостаточной, и они сбавили еще по 10 копеек с рубля[265]. Оптовым покупателям, берущим товару на 150-1000 руб., предоставлялась скидка в 35 %, на 1110 руб. и больше-40 %; тем же, кто покупал книги, «не обходя ни одного звания», по одному или по 10 экз., их уступали за 50 и даже 40 % номинальной стоимости[266].

Перечеркнув раз и навсегда все планы и свершения русского просветителя, враги Новикова постарались накрепко забыть о его существовании. Но мастер Коловион был жив и даже в тюремных стенах выиграл свое последнее сражение с могущественной императрицей.

Прошло всего несколько дней после заточения Новикова, в Шлиссельбургскую крепость, и он еще не успел толком прийти в себя после длинной, тяжелой дороги, а на пороге его камеры уже появился с «допросными листами» в руках известный всей России государственный инквизитор С. И. Шешковский. Сын пройдохи-канцеляриста, плоть от плоти «приказной» среды, смертельным врагом которой был издатель «Трутня» и «Живописца;», он прошел высшую школу «кнутобойных наук» у незаурядного мастера этого кровавого ремесла — бироновского палача А. И. Ушакова.

Новиков не был тем человеком, у которого можно вырвать признания грубой силой. Это сразу же понял Шешковский, почувствовав большую нравственную силу в изможденном узнике. И старый ханжа избрал роль духовного пастыря, «исповедника» заблудшего еретика. Однако при допросе вопросы религиозные отошли на задний план. Екатерину интересовало только одно: участвовал ли Новиков и его единомышленники — масоны в каком-либо антигосударственном заговоре с целью свержения монархии либо возведения на престол Павла.

Мастер Коловион держался на допросах с большим достоинством, отвечал на вопросы следователя честно, подробно и вразумительно. «Я всегда всякими изменами, бунтами, возмущениями гнушался», — твердо заявил Новиков в начале допроса, сразу же отметая попытки Шешковского нарядить его в «кафтан» Пугачева[267]. Вся жизнь просветителя подтверждала его слова. «Под именем истинного масонства разумели мы то, которое ведет посредством самопознания и просвещения к нравственному исправлению»[268], — этот краеугольный принцип действительно лежал в основе идеологии и практической деятельности русских масонов. Стоило следователю обратиться к книгам, изданным Новиковым, и он нашел бы там сотни положений, в которых развивалась мысль о преимуществах мирной, нравственной революции перед насилием и бунтом. Попытка насильственного уничтожения крепостного права по законам того времени естественно должна была расцениваться властями как «бунт», «мятеж», «возмущение»; стремление же словом, убеждением, собственным примером доказать недопустимость варварского обращения с себе подобными — оставалось личным делом каждого гражданина.

Обвинение Новикова «в употреблении разных способов к уловлению в свою секту известней особы», то есть Павла, тоже оказалось явно несостоятельным. Мастер Коловион даже никогда не встречался с предполагаемой «жертвой» своих «козней». Самый пристрастный суд не мог бы найти состава преступления в передаче наследнику престола через вторые руки нескольких книг религиозного содержания. А ведь только эти факты, судя по сохранившимся материалам, находились в руках следствия. Кроме того, о каком «уловлении» вообще могла идти речь, когда Павел первым проявил интерес к масонским сочинениям и охотно откликнулся на предложение архитектора В. И. Баженова помочь ему в комплектовании «мистической» библиотеки. Составленная при национализации Гатчинского дворца опись книг из кабинета Павла (здесь были и «Карманная книжка для вольных каменщиков», и «Избранная библиотека для христианского чтения», и сочинение Иоанна Арндта «О истинном христианстве») свидетельствует о серьезном и вполне самостоятельном интересе наследника престола к учению мартинистов[269]. Скорее всегда не столько масоны возлагали какие-то надежды на гатчинского узника, сколько сам Павел искал сочувствия и моральной поддержки у Новикова и его единомышленников, когда же связь с гонимыми сектантами показалась трусливому цесаревичу слишком опасной, он поспешил отмежеваться от них.