Самосбор - Олег Сергеевич Савощик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– С-спасибо, – выдохнула растроганная Ольга. – Д-до завтра.
– До завтра, – кивнул Андрей, забирая из окошка выдачи мешок картошки.
Она уходила. Стройная, полная сил. Волосы, осанка, талия – женщину такой породы нечасто встретишь. На выходе из Теплиц он привычно проследил ее путь до конца коридора, где и была ее ячейка – он знал, что ей выдали жилье рядом с работой, когда она только устроилась.
Отвернулся вентиль, Статская скользнула внутрь, гермодверь медленно закрылась за ней. Рудаков зашагал, чеканя шаг тяжелыми ботинками, по переплетениям коридоров и лестниц. Он жил далеко. Но в этот раз шел не домой.
Три пролета пешком, пятнадцать этажей на лифте, через мрачный коридор вниз, к этажам, заросшим плесенью и мхом, покрытым черной слизью и кишащим двухголовыми крысами. Пахло сырой штукатуркой, тухловатым душком протекающей канализации и разложением.
«Они здесь. Они рядом. Они ждут. Они готовы», – шелестел кровожадный шепот в ушах Рудакова. Зловонный воздух сгустился, запуская щупальца мерзких миазмов ему в мозг. Повернулся вентиль, дохнуло застарелой кровью и близкой смертью. Он шагнул к скорчившейся на полу фигуре, ощущая привычный прилив сил – словно теплая волна прокатилась от горла по груди и животу и рассеялась блаженной щекоткой в чреслах.
Анечка лежала без движения. У нее не было уже второй ноги, а вместо красивого когда-то лица чернело воспаленное гнойное месиво. Ее мучитель присел на одно колено. Он знал, что она слышит. Слышит и боится. У нее нет сил, чтобы закрыться руками, поднять голову или издать хоть какой-то звук. И от этого ей еще страшнее.
Страх сочился из каждой поры ее кожи, смешиваясь с болью и мольбой о смерти. Он жадно пил его, припав губами к воспаленной ране на месте ее рта. Ее страдания наполняли его силой. Поток видений захлестнул его вихрем безумных картин: сочащиеся кровью бетонные стены, десятки тел, сросшихся в единый комок плоти, раздувшиеся синеватые тела детей, роскошные цветы из мяса, растущие на кровавых могильниках затопленных слизью этажей.
Они рядом. Они ждут. Они хотят.
Пляшущие искры на оголенных проводах. Проржавевшие балки заводов. Заклиненные гермодвери и неисправные сирены. Изношенные тросы лифтов.
Они близко. Они везде. Они с тобой.
Смерть, смерть, смерть. Чернобог простирал над ними свою когтистую длань, то ли собирая жатву, то ли выпалывая сорняки. Выжить могли лишь те, кто делал все по правилам. Убей или будешь убит. Так было нужно. Включись в эту безумную кровавую игру, и когда-нибудь тебя не возьмет Самосбор, не сожжет борщевик и не убьет пуля. Воцарись над хаосом, если не можешь его победить. Будь готов идти по головам во имя…
Эманации боли, черноты и зла наполнили Рудакова. Он жадно втягивал их едкий запах, словно черный дым от догорающей огнесмеси. Ему казалось, что с каждым вдохом он становится выше. В крохотной каморке брошенного этажа стало тесно. Чужеродная мрачная сила побежала по венам. С потолка закапало сильнее – сквозь поры бетона проступали маленькие капельки густой черной слизи.
Вынув из сумки нож, Рудаков приставил его острием под подбородок Анечки. Чувствуя, как с каждой секундой ее агонии напитывается его черная душа, он, криво улыбнувшись, прошептал: «Во имя спасения».
* * *– Мам, как вкусно! – восторженно вскрикнула Леночка и поцеловала Ольгу в щеку. – А можно еще одну?!
– Конечно, родная.
Ольга осторожно отрезала еще одно тонкое полукружие помидора. Запах свежей сочной мякоти сводил с ума. Женщина чувствовала, как скапливается слюна по бокам от языка. Легкая кислинка появилась во рту еще до того, как она сама попробовала кусочек.
Дочка, блаженно закрыв глаза, жевала свою дольку. Мать катала влажную мякоть по языку и высасывала из нее сок. Блаженный стон сорвался с ее уст. Это было невероятно вкусно. Аромат свежести и жизни никак не увязывался с видом потускневших обоев в цветочек, порезанной клеенки и выцветшего линолеума. Лежащие в жестяной миске алые дольки были детищем Теплиц – этого колоссального пространства с розовыми лампами и терпким запахом влажной почвы, так не похожим на запах пыли и штукатурки.
Незаметно для себя Ольга переключилась мыслями на того, кто сделал им такой шикарный подарок. «Страшный научный сотрудник» – вспомнила она и хихикнула про себя. Рудаков своей интеллигентной сдержанностью и умом мало-помалу покорял ее. Прошло больше полугода со смерти мужа. Боль притупилась, стало свободнее дышать. И мрачноватое обаяние гениального коллеги стало подтачивать ее холодную отстраненность.
А эти пятна… Что ж, у Димы тоже хватало шрамов. Многие ликвидаторы с гордостью носят увечья, полученные на службе. У Андрея это другое, но все же… Такая горькая судьба. Эти следы словно были печатью ужасного прошлого. Он пережил такое и не сломался…
– Мам! А мы погуляем? – вырвал ее из задумчивости тонкий голосок.
– Доча, я устала сегодня, – вздохнула Ольга. – Может, завтра?
– Ну пожа-алуйста! – взмолилась Леночка. – До фабрики и обратно!
Фабрика пищеконцентрата была недалеко, всего двумя этажами выше. Саму фабрику они никогда не видели, но развешанные по всем стенам агитплакаты: «Рабочий, старайся перевыполнить норму!», «Контроль качества – ключ к здоровью жителей!», «Увеличим содержание витаминов в пищебрикетах!» – делали фабричный коридор излюбленным местом для прогулок с детьми. Малыши разглядывали цветные картинки на плакатах, а дети постарше учились по ним читать.
– Ладно, родная, только недолго.
– Ур-ра-а-а-а!
Спустя пятнадцать минут они уже шли по цветистой плакатной галерее. Лена останавливалась у каждой картинки и, морща лоб, по слогам читала надписи. Ольга подсказывала, когда возникали затруднения, и хвалила дочку за успехи. Внезапно ее внимание привлекла необычная деталь. На одном из плакатов, закрывая фигуру рабочего за станком, была налеплена странная листовка.
«Обмен. Семена, овощи, табак. Блок ДД-42а, этаж 67. Приветствуется наличие биоматериала. Спросить Зеленых. Внимание! Вам могут отказать в торговле без объяснения причин!». В углу листовки красовалась эмблема – соцветие зонтик. Борщевик.
У Ольги пересохло в горле. «В некоторых строениях Теплицы захватывают борщеманты. Хотят держать монополию на сельхозпродукцию», – прозвучал в ее голове голос Степана Алексеевича. Она положила руку на листовку, намереваясь содрать, но замерла, раздумывая.
Скольким людям живется намного хуже, чем ей? Сколько семей вынуждены вместо уборной ходить в бадью, чтобы потом обменять «удобрения» на еду? Даже если борщеводы и собираются захватить Агрокомплекс, то разве их остановит сорванное объявление? Скорее напротив, разозлит.
Статская взяла себя в руки, тревожно огляделась и выдавила:
– Доча, пойдем. Нам пора.
– Ну ма-ам!..
– Не мамкай! – нервно бросила Ольга, хватая дочку за руку.
А еще эта пропажа Анечки неделю назад… Нужно будет предупредить заведующего о листовке, хотя тот, должно быть, в курсе. Нужна охрана…
Едва она сделала шаг на лестницу, как замерла, стиснув руку Лены.
Внизу на площадке кто-то стоял. Кто-то в черном балахоне с надвинутым низко на лицо капюшоном. Сверху не
