Гроздья гнева - Джон Стейнбек

Роза Сарона подняла на мать полные слез глаза:

— Помогло, — сказала она. — Бабке это помогло. Она заснула.

Мать сидела опустив голову. Ей было стыдно.

— Может, зря я обидела хороших людей? Бабка спит.

— Сходи к нашему проповеднику, он отпустит тебе твой грех, — сказала Роза Сарона.

— Я пойду… только он не такой, как все. Может, это его вина, что я не позволила тем людям помолиться здесь. Наш проповедник думает так: все, что люди ни сделают, все хорошо. — Мать взглянула на свои руки и сказала: — Надо спать. Роза. Если поедем ночью, надо выспаться. — Она легла на землю рядом с матрацем.

Роза Сарона спросила:

— А как же бабка? Ведь ее надо обмахивать.

— Она спит. Ложись, отдохни.

— Куда это Конни ушел? — жалобно протянула Роза Сарона. — Я уж сколько времени его не вижу.

Мать шепнула:

— Ш-ш. Спи, спи.

— Ма, Конни будет учиться по вечерам, в люди выйдет.

— Да, да. Ты уж мне об этом рассказывала. Спи.

Роза Сарона прилегла с краешка на матрац.

— Конни теперь новое задумал. Он все время думает. Вот выучит все про электричество и откроет мастерскую, а тогда — знаешь, что у нас будет?

— Что?

— Лед… много льда. Купим ледник. И набьем его льдом, и ничего портиться не будет.

— Конни только и дела, что выдумывать разные разности, — сказала мать со смешком. — Ну, а теперь спи.

Роза Сарона закрыла глаза. Мать легла на спину и закинула руки за голову. Она прислушалась к дыханию бабки и дыханию дочери. Она махнула рукой, отгоняя муху со лба. Лагерь затих под палящим солнцем, и звуки, доносившиеся из нагретой травы — стрекотанье кузнечиков, жужжанье пчел, — сливались с этой тишиной, не нарушая ее. Мать глубоко перевела дыхание, зевнула и закрыла глаза. Сквозь сон ей послышались чьи-то шаги, но проснулась она, когда у палатки раздался мужской голос:

— Здесь есть кто-нибудь?

Мать быстро приподнялась с земли. Мужчина, рослый, загорелый, нагнулся и заглянул под брезент. На нем были высокие зашнурованные башмаки, брюки защитного цвета и такая же куртка с погонами. На широком кожаном поясе висела револьверная кобура, а на левой стороне груди была приколота большая серебряная звезда. Форменная фуражка с мягкой тульей сидела у него на затылке. Он похлопал по туго натянутому брезенту, и брезент отозвался на эти похлопыванья, как барабан.

— Здесь есть кто-нибудь? — снова крикнул он.

Мать спросила:

— Что вам надо, мистер?

— Что надо? Хочу знать, кто здесь есть.

— Мы трое. Я, бабка и моя дочь.

— А мужчины где?

— Они пошли искупаться. Мы всю ночь были в дороге.

— Из каких мест?

— Из Оклахомы, около Саллисо.

— Здесь вам оставаться нельзя.

— Мы хотим вечером ехать дальше, мистер, через пустыню.

— И хорошо сделаете. Если завтра к этому времени не уберетесь, отправлю в тюрьму. Мы таким не позволяем здесь задерживаться.

Лицо матери потемнело от гнева. Она медленно поднялась с земли, подошла к ящику с посудой и вытащила оттуда чугунную сковороду.

— Мистер, — сказала она, — у вас форменная фуражка и револьвер. Такие в наших местах кричать не смеют. — Она надвигалась на него, держа в руке сковороду. Он расстегнул кобуру. — Стреляй, — сказала мать. — Женщину запугиваешь? Слава богу, мужчин моих нет. Они бы тебя на клочки разорвали. В наших местах такие, как ты, язык за зубами держат.

Человек отступил на два шага назад.

— Ваши места остались позади. Вы теперь в Калифорнии, а мы всяким Оки не позволим тут задерживаться.

Мать остановилась. Она растерянно посмотрела на него.

— Оки? — тихо переспросила она. — Оки?..

— Да, Оки! И если я завтра вас увижу — сидеть вам в тюрьме. — Он круто повернулся, подошел к соседней палатке и хлопнул по брезенту рукой. — Здесь есть кто-нибудь?

Мать медленно отступила под навес. Она положила сковороду в ящик. Потом медленно опустилась на землю. Роза Сарона украдкой следила за ней, и, увидев, что лицо у матери судорожно подергивается, она закрыла глаза и притворилась спящей.

Солнце уже клонилось к западу, но жара не спадала. Том проснулся под ивой и почувствовал, что во рту у него пересохло, тело все в поту, голова тяжелая. Он медленно встал и пошел к берегу. Там он сбросил с себя брюки и рубашку и влез в реку. Как только вода сомкнулась вокруг него, жажда исчезла. Он лег на мелком месте. Течение чуть покачивало его. Он уперся локтями в песчаное дно, глядя на пальцы ног, торчавшие из воды.

Бледный худенький мальчик выполз, точно зверек, из камышей и быстро разделся. Он юркнул в реку, как водяная крыса, и поплыл, как водяная крыса, оставив на поверхности только нос да глаза. И вдруг увидел голову Тома, увидел, что Том смотрит на него. Он бросил свою игру и сел на дно.

Том сказал:

— Хэлло!

— Хэлло!

— Водяную крысу изображаешь?

— Да. — Мальчик подбирался все ближе и ближе к берегу, как будто так, между прочим, и вдруг вскочил, сгреб в охапку свою одежду и удрал в кусты.

Том негромко засмеялся и тут же услышал крики:

— Том! Том!

Он сел на дно и свистнул сквозь зубы, пронзительно и с лихим присвистом в конце. Кусты дрогнули, и из них выскочила Руфь.

— Тебя мама зовет, — сказала она. — Иди скорее.

— Сейчас. — Он встал и пошел по воде к берегу, а Руфь с удивлением и любопытством уставилась на его голое тело.

Заметив на себе ее взгляд, Том сказал:

— Ну, беги. Брысь отсюда!

И Руфь убежала. Том слышал, как она взволнованным голосом окликает на берегу Уинфилда. Он натянул горячую одежду на свое остывшее мокрое тело и медленно пошел через кустарник к палатке.

Мать разожгла костер из сухих ивовых веток и кипятила на нем воду в котелке. Она увидела Тома и сразу почувствовала облегчение.

— Ну, ма, что тут у вас? — спросил он.

— Я за тебя боялась, — ответила она. — Приходил полисмен. Говорит, нам нельзя здесь оставаться. Я боялась, как бы он с тобой не встретился. Боялась, как бы ты его не избил.

Том сказал:

— Чего ради мне полисменов бить?

Мать улыбнулась:

— Да он тут такого наговорил… я сама его чуть не побила.

Том размашисто и грубовато ухватил ее за плечо, тряхнул и рассмеялся. И сел на землю, все еще посмеиваясь.

— Я тебя такой не знал, ма, ты раньше была добрая. Что это с тобой стало?

Она серьезно взглянула на него.

— Не знаю. Том.

— Сначала замахивалась на нас домкратом, теперь полисмена чуть не избила. — Он тихо рассмеялся, протянул руку и ласково похлопал мать по голой ступне. — Сущая ведьма, — сказал он.

— Том…

— Ну?

Она долго не решалась начать.

— Том, этот полисмен… он обозвал нас… Оки. Говорит: «Мы не позволим тут всяким Оки задерживаться».

Том смотрел на мать, а его рука все еще ласково поглаживала ее босую ступню.

— Нам тоже про это рассказывали. Мы уж об этом слышали. — Он помолчал. — Ма, как, по-твоему, я отпетый? Где мое место — в тюрьме?

— Нет, — ответила она. — Тебя довели до убийства, но… Нет. А почему ты спрашиваешь?

— Да так просто. Я бы этого полисмена вздул как следует.

Мать улыбнулась:

— Кто из нас отпетый, не знаю. Ведь я его чуть сковородой не огрела.

— А что он говорил? Почему нам нельзя здесь оставаться?

— Сказал, не позволим тут всяким Оки задерживаться. Если, говорит, завтра вас здесь увижу, упрячу в тюрьму.

— Мы не привыкли под их дудку плясать.

— Я ему так и сказала. А он говорит, вы не у себя дома. Вы в Калифорнии. А тут они, видно, что хотят, то и делают.

Том нехотя проговорил:

— Ма, вот еще что… Ной ушел вниз по реке. Он с нами больше не поедет.

Мать не сразу поняла его.

— Почему? — тихо спросила она.

— Да кто его знает. Говорит, так лучше. Решил остаться у этой реки. Просил тебе сказать.

— А как он кормиться будет? — спросила она.

— Не знаю. Сказал, будет рыбу ловить.

Мать долго молчала.

— Распадается наша семья, — наконец проговорила она. — Не знаю… не придумаю, что делать. Сил моих больше нет.

Том неуверенно сказал:

— Он ведь у нас чудной… Да ничего ему не сделается.

Мать бросила растерянный взгляд в сторону реки.

— Не придумаю, что делать.

Том посмотрел на ряды палаток и около одной из них увидел Руфь и Уинфилда, благовоспитанно разговаривающих с кем-то. Руфь стояла, теребя пальцами платье, а Уинфилд ковырял босой ногой землю. Том крикнул:

— Эй, Руфь! — Она подняла голову, увидела его и побежала к своей палатке, Уинфилд — следом за ней. Том сказал: — Сбегай позови наших. Они спят в ивняке. Пусть идут сюда. А ты, Уинфилд, сходи к Уилсонам, скажи, что скоро поедем. — Дети мигом разбежались в разные стороны.

Том спросил:

— А как бабка?

— Сегодня спала. По-моему, ей легче. Она и сейчас спит.

— Что ж, хорошо. А сколько у нас осталось свинины?