Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но так уж вышло, что всеобщий любимец не оправдал надежд селян. По всем статьям уродился в свою мать, пегашку Попадью, узкогрудым, и ногами вышел жидковат. На что первым сознался в промашке предвидения новинского схода председатель колхоза Сим Грач-Отче-Наш:
– Обченаш, гора родила мышь. Не-не… не для пашни лошадь! Почту возить, куда еще не шло, но только не в сеятели нашего Ударника хренова.
– С виду-то жеребчик, маткин берег – батькин край, вроде б красовитый! – ерепенясь, заступился за своего любимца его дядька-пестун, конюх Матюха.
– Никчемное и бесполезное не могет, обченаш, быть «красовитым»! – как топором отрубил новинский пред Грач-Отче-Наш.
И тут деревенский пересмешник, кудрявый и плясовитый сын Ионыча Данька-Причумажный, возьми да и брякни, вторя председателевым любимым словцом:
– «Обченаш», выпестовали из красного Ударника преподобного Архиерея! – Так деревня устами пересмешника вынесла по здравому смыслу свой окончательный вердикт, подсказанный самим председателем, первому колхозному жеребцу-производителю, припомнив ему его социально-порочную родословную, мать-пегашку Попадью: Ударник, мол, хренов!
С того дня в Новинах чубарого уже больше не называли по «пачпорту» – Ударником. Только – Архиерей!
Но как бы там ни было, новинского чубарого счастливца оставляли в племянниках, в должности помощника производителя. А уберегло его от оскопления, видно, то, что в деревне уже успели свыкнуться с мыслью, что их белогривый счастливчик непременно должен ходить в лошадином начальстве. Это невольно наводит на крамолу. Уж не с новинского ли чубарого пробника утвердилось на одной шестой части суши расхожее обыкновенье: «Товарищ попал в номенклатуру»?
И его ближайший каждодневный заступник, он же и его царь Природы, как любил называть себя конюх Матюха, когда по праздникам приходил на конюшню задавать корм выпимший, часто по душам сочувствовал ему, по-человечески входя в его положение:
– Што поделаешь, милок… Такова уж, маткин берег – батькин край, жизня, которая завсегда и во все времена катится по земле кубарем. Так што радуйся тому, што вышел в пробники, а то ведь запросто могли б выбраковать и в мерины! А наш новинский живодер, коновал Артюха уже свой вострый ножичек точил, штоб отпотчевать себя под первач закусью – жареной яешней из твоих животворных ятер. Так-от, милок! Тут не мудрено и копытом перекреститься. И выходит, што ты, Архиерей, и впрямь родился в шкуре счастливца…
Его, как всамделишнего жеребца, выводил на зеленый лужок по-над Рекой, с видом на заречный высокорослый березняк, похожий на сон, в наборной уздечке на свидание с кобылой, чтобы прознать ее любовное настроение к кулацкому выкормышу Буяну, сам завконефермы рыжебородый Илья Брага (от фамилии Бражников), которого, с легкого слова новинской вековухи тетушки Копейки, называли в деревне еще и Срамным Сводником. На что тот ни на кого не держал обиды, лишь как-то округло похохатывая, громко уточнял:
– Да никакой я не сводник, а жеребячий сват: охо-хо-хо-хоо!
И тут Архиерей нередко получал отлуп копытами по зубам, что означало на кобыльем полюбовном признании решительное кобылье «нет»!
Чубарый получал по зубам и тогда, когда гривастая суженая откровенно выказывала чувствительным подмигиванием – «да», а его сразу же уводили на конюшню. И конюх Матюха, державший под уздцы приветно ржавшую кобылу, простодушно трунил ему вослед:
– Не обижайся, Архиерей, было не было, зато повидался, милок! Противу породы, как на рожон переть, так-от!
Да еще на потеху и подпоет с подковыром своим петушиным голосом, которым впору б только подшивать валенки вместо сученой дратвы, навощенной сапожным варом, поди и износу не было б:
Седни – воскресенье!Женка пышек напечет:и помажет, и покажет,но поисти – не дает…За такое насмехание не грех было б и копытами огреть утешителя, но где там, если за ним уже защелкнулась дверная железная щеколда. И тут же слышно было, как напротив другого денника, отделанного на особицу, из строганных досок лично для Его Лошадиного Превосходительства, весело лязгнула другая. Это повели на свидание к гривастой суженой производителя Буяна. И Архиерею-пробнику каждый раз становилось до того горько за себя, что он от несправедливости бросался передними ногами на стену, дико всхрапывая: «Как это так?.. Я – колхозный жеребец с младых копыт, и – нате!»
И донельзя взбудораженный похотью чубарый, несправедливо обойденный на жизненном ристанье, ржал вослед Буяну с какой-то революционной мстительностью: «Иго-го-го-гоо!»
А Буян еще при выходе из распахнутых настежь конюшенных ворот, лишь завидя на зеленом лужке – с видом на Реку – кобылу с казотливо отвороченным на сторону хвостом, увитым во всю репицу «свадебной» лентой-бинтом, так весь и запоходит, так и заюрит на отпущенном длинном ременном поводу. Ну, будто пудовый шереспёр, закрюченный на переметный поводец. Даже оторопь брала, глядучи на него со стороны: а ну, как стервец сейчас сорвется?!
Своей золотисто-рыжей мастью и густой, с белесым навесом игреневой гривой врастреп Буян в эти мгновения, будто в зарничных отсверках, весь переливаясь сытой статью, походил на огромный, раздутый ветром, бездымный костер. Прометей в облике и стати огненной дикой лошади, да и только: от пламенеющей вздыбленной челки которой, казалось, вот-вот вспыхнут высокие небеса! И тут как-то само забывалось, что Буян – кулацкий выкормыш. Зато, до мурашей по коже, сразу чувствовалась ПО-РО-ДА! Такого красавца для продолжения рода лошадиного и поберечь было не грех.
Бахвалисто бочась и выгибая колесом обрезную, как подоконная подушка, шею, Буян, вконец опьяневший от взыгравшейся могуты, вдруг вскидывается на дыбы, оглашая зеленую округу перекатным громом: «Иго-го-го-го-о!»
Так – от души – мог пропеть только плотник-здоровяк, истосковавшийся на чужбине по родному краю и своему любимому делу:
– Ха-ха-ха-а, сщась наточим топоры!
И по-мужичьи, враскорячь, Буян, разъято пошел с приплясом к гривастой раскрасавице, задоря себя ядреными залпами сытой овсяной лошади. Этим он как бы щедро одаривал теплыми хлебами гогочущих мужиков, будто ненароком толкавшихся тут с явно оттопыренными штанами. Одобрительно крякая и шутливо поддавая локтями друг дружке под бока, они с нескрываемой белой завистью в голосе утверждали:
– Што ни говори, братва, а ничо нету на свете антереснее и краше лошадиной сварьбы!
Обряжая жеребцов, конюх Матюха, как ни хорош был Буян, все же чаще вступал в сокровенный разговор тета-тет со своим любимцем. Да и поговорить у него с ним всегда было о чем:
– Архиерей, хошь ты и выпестован из чистых колхозных помыслов, однако ж надо признать и то – многого не дано было тебе при рождении. Оттого, милок, и вышло у тебя невеселое житье-бытье – ходить в любовных порученцах у производителя Буяна.
И тут же бодрил своего «выдвиженца», как он, не без гордости, называл тогда подопечного:
– И все ж ходить в пробниках, как не крути, – не в хомуте мылиться
