Рожденные в пламени (ЛП) - Кайм Ник

— Хотя, — продолжал Т’келл, не дождавшись ответа, — я догадываюсь, что вы называете себя иначе.

Обек слегка повернулся, и на его драконьих доспехах угрожающе заметались отблески огня.

— Значение имеет лишь одно имя, — после недолгой паузы произнес он.

Т’келл не мог не согласиться:

— Верно.

Огненная буря утихла, оставив только небольшие мерцающие огоньки, рев пламени сменился негромким потрескиванием. Дым затемнил бронестекло, словно стыдясь того, что было сделано. Вернее, уничтожено.

— Ты сказал, что потребуется моя помощь, Отец Кузни? — спросил Обек.

— Таков был его последний приказ перед вылетом к Исствану Пять.

И снова Обек проявил чувства. На этот раз стало заметно, как напряглись его челюсти.

— И как же, по-твоему, я должен поступить?

— Так, как не поступал никогда, — сказал Ткелл. —  Покинуть Прометей.

Занду снился человек, объятый пламенем. Не было видно ни его лица, ни каких-либо отметин на броне, чтобы определить ранг и принадлежность к легиону, но он горел. Вечно.

Сержант уже не помнил, как давно появился в его видениях горящий человек, и тем более не знал, чем это было вызвано. Но огненный кошмар постоянно таился где-то на самом краю сознания и ждал, пока он ослабит защиту, чтобы воплотиться в пламенных ужасах.

Сначала Занду решил, что горящий человек — он сам, и отражение в снах предвещает его собственную гибель. Предчувствие неминуемой смерти появлялось каждый раз вместе с пылающей фигурой, но после нескольких подобных встреч сержант понял, что видение означает кого-то другого, что-то другое, отзвук то ли прошлого, то ли будущего.

Когда воин обратился к капеллану Зау’уллу, тот предположил, что объятый пламенем человек сулит гибель в огне кому-то злобному и жестокому.

Со времен Никейского собора среди них не было ни одного библиария, и Занду не верил, что сам обладает их скрытым потенциалом или какими-то способностями. Точно он знал лишь одно: стоит прикрыть глаза, и тотчас появится человек, охваченный пламенем. Навеки проклятый легионер.

Занду очнулся в лихорадочной испарине. Дыхание облачком пара слетело с губ, несмотря на сильную жару. Это явление, как и сон, тоже не поддавалось объяснениям.

— Милосердный Вулкан, — вздохнул он, еще не избавившись от гнета тяжелых воспоминаний.

Мысленным приказом он выровнял стук сердец.

«Дыши, дыши...»

Не одеваясь, он сквозь мерцающее кольцо жаркой дымки сошел с помоста и прошагал босиком по ковру тлеющих углей. В зале было темно, но Занду неплохо видел и без света. Но кое-что он все же пропустил, и, как только потянулся за доспехом и ножнами с клинком, тишину нарушил голос:

— Мрачные сны, брат Занду?

Он обернулся:

— Обек.

— Они не сказались на твоих рефлексах, Огненный Кулак.

Брат-капитан кивком указал на клинок в руке Занду, инстинктивно выхваченный из ножен.

— И не добавили мне душевного спокойствия, — сказал воин, опустив короткий меч.

Занду улыбнулся, но не удивился, не получив ответной улыбки.

— Возможно, тебе поможет смена обстановки, — посоветовал Обек.

Сержант нахмурился, но его собеседник уже отвернулся.

— Надевай броню, а потом найди меня.

Клинок преодолел защиту сервитора, пронзил его силовой узел и тем самым положил конец дуэли в тренировочной клетке. На полу растекались пятна крови и машинного масла.

Вместо того чтобы вытащить меч, еще дрожащий после сильного удара, Ак’нун Ксен подошел к стойке и снял копье. Оценив заточку в тусклом сиянии натриевого светильника, он сильно стукнул древком в пол тренировочной клетки, чтобы начать следующую схватку.

Навстречу ему, тяжело переваливаясь на сгибающихся назад ногах, вышел очередной сервитор. Его левый верхний придаток быстро развернулся в электрический цеп, начавший потрескивать при активации. Правая конечность заканчивалась усеянной шипами перчаткой, издававшей негромкий гул поступающей энергии.

Ксен поднял копье, занес его назад и произвел бросок. Сервитор успел сделать еще два шага, а затем копье пронзило его внутренние органы, снова закончив дуэль. Затем в ход пошел молот и очередной противник, потом глефа и три разных вида цепного оружия. После девятого поединка Ак’нун почувствовал чье-то присутствие и прекратил тренировку. В свободной тренировочной форме он легко скрестил ноги, уселся на пол спиной к двери клетки и только потом обратился к пришедшему.

— Ты пришел сразиться со мной, брат-капитан? — спросил он. — Пояснишь мне что-нибудь, или я уже научился всему, что мог?

Ксен услышал насмешливое фырканье и сразу понял его смысл. Предостережение.

В ожидании ответа он, стараясь расслабиться, развел плечи и потянулся, чувствуя на спине зуд шрамов.

Его кожу испещряли насечки в форме завитков, игравшие большую роль в языке знаков Ноктюрна. Эти символы были важны для уроженцев вулканического мира, и для его сынов, ставших постлюдьми, они не утратили важности. Ксен заслужил почти все почетные знаки, какие только существовали. Подобными достижениями могли похвастаться немногие воины легиона, как живущие, так и погибшие. Но одного символа недоставало и теперь уже не будет никогда: языка пламени, эмблемы Погребальной стражи Вулкана.

Воспоминание о нем, вернее, о его отсутствии, зажигало в груди Ксена искры гнева. Он понимал, что это недостойное чувство, но избавиться от него не мог. Голос Рахза вернул его к действительности:

— Сколько еще этих существ ты намерен убить, Пламенный Удар?

Тренировочная камера была завалена кибернетическими корпусами и отдельными деталями. Брызги и разводы масла и крови наводили на мысль о батальном полотне. Еще восемнадцать сервиторов с потухшими глазами, без движения, стояли наготове.

— Всех.

Рахз шагнул вперед, попав в поле зрение Ксена. Брат-капитан был в боевом облачении. И даже вооружен — с комбиогнеметом, закрепленным на спине. Он присел и поднял молот, которым Пламенный Удар пробил металлический череп сервитора.

— Тебе что-то надо, брат-капитан? — после недолгой паузы спросил Ксен, не в силах скрыть нетерпения.

Тот положил молот и выпрямился:

— Я могу предложить лучшее применение твоему боевому искусству.

Принесение Клятвы не только не укрепило праведного чувства долга Зау’улла, но еще сильнее взволновало Отца Огня. Даже в реклюзиаме он не смог обрести спокойствия. Пока слуги чистили и смазывали его доспех, он сосредоточился на горечи, переполнявшей разум, и способах избавления от нее. Не помогало ни прикосновение к розарию, ни повторение гимнов вере и стойкости. Он вызвал в памяти наставления Нома Рай’тана, посвященные самопожертвованию и укреплению путем страданий, но ясность не приходила, и груз отчаяния не становился легче.

— Вулкан мертв, — пробормотал он, вызвав испуганные переглядывания слуг, опасавшихся последствий мрачного настроения капеллана.

Броня казалась ему непомерно тяжелой, будто механизмам не хватало энергии, в мышцах появилась боль, воздух в боевом шлеме стал невыносимо душным, и он потянулся дрожащими пальцами к лицевой пластине, имевшей вид черепа.

«Это горе? — гадал он. Или недостаток веры? Как могу я направлять воинов, если мой собственный дух сломлен?»

Зау’улл смотрел перед собой, пока перед ним не возникло татуированное лицо Гор’ога Краска.

— Брат-капеллан?

Отцу Огня потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что Краск обращается к нему. Тот ждал ответа, но Зау’улл не слышал вопроса, только понимал, что его о чем-то спросили. Такая задумчивость стала слишком частой в последнее время.

— Я пришел сюда, в реклюзиам, ради очищения. — Доспех Краска поражал устрашающим великолепием. — Ты говорил, что можешь провести этот обряд над моей броней.

Зау’улл кивнул, с трудом припоминая их разговор: