Неукротимая Сюзи - Башельери Луиза

Тридцатого июля 1723 года, например, она сделала следующую запись:

Господин де Турнель, являющийся духовным лицом, и господин Франке де Шавиль, философ, сегодня в полдень вступили друг с другом в горячую дискуссию относительно природы негров. Первый из них утверждал, что негры – это обезьяны, а второй – что они являются людьми. Капитан своего мнения по данному поводу не высказал. Так что, получается, среди подданных короля Франции есть обезьяны? С их стороны, по крайней мере, королю следует ожидать гораздо меньше неприятностей, чем со стороны господ философов!

На судне возникали и другие споры и ссоры, о которых я не могу не упомянуть. У кока, который готовит еду для членов экипажа, есть необычная птица – попугай, который с утра до вечера сидит на его плече и что-то ему говорит. Эта птица сквернословит, и произносимые ею фразы режут ухо. Она только и делает, что грязно ругается и богохульствует, и можно смело предсказать, что господин де Турнель когда-нибудь займется изгнанием из нее бесов. У личного повара капитана, готовящего изысканнейшие блюда для именитых пассажиров (мне выпали честь и счастье оказаться в их компании), имеется восточноазиатский скворец – птица, оперение у которой настолько же мрачное, насколько у попугая веселенькое. Этот скворец тоже может говорить, однако из его клюва – желтого, как лимон, – исходят лишь приятные и интригующие фразы. Когда он видит, например, господина де Шавиля, он спрашивает, произнося очень любезным голосом: «Как поживаете?» При виде господина де Турнеля он восклицает: «Отче наш, сущий на небесах!..» Если же ему попадается на глаза моя скромная особа, он произносит начало одного из стихотворений Ронсара[103]: «Пойдем, возлюбленная, взглянем на эту розу…». Такое заявление было бы оскорбительным для лица моего пола, если бы оно исходило не от… птицы. Однако вернемся к вопросу о ссорах. Попугай ненавидит скворца, а тот терпеть не может попугая. Если они вдруг случайно встречаются, то, позабыв о своем даре речи, набрасываются друг на друга и причиняют друг другу немало телесных повреждений. К сожалению, их вражда отразилась и на отношениях их хозяев, которые хотя и не дерутся, но все же проявляют по отношению друг к другу немалую враждебность, и это вполне может рано или поздно сказаться на качестве пищи, приготовляемой на судне.

Когда капитан – господин де Лепине – удосужился просмотреть записи своего корабельного писаря, он счел их очень даже интересными и грамотными и потребовал и дальше вести судовой журнал в том же стиле.

На восьмой день плавания один из юнг упал на палубе в обморок, и у него изо рта потекла черноватая и зловонная жидкость. Господин Дежарре, осмотрев юнгу, заявил, что у него, возможно, приступ злокачественной лихорадки, которую он назвал сиамской болезнью. Антуану Карро де Лере при этом невольно вспомнился Николя Гамар де ла Планш, корабельный врач «Шутницы», которому приходилось сталкиваться с гораздо более впечатляющими недугами, нежели просто лихорадка. Однако господин Дежарре стал стращать, что данная болезнь может распространиться на других людей – как членов экипажа, так и пассажиров, – и привести к многочисленным смертельным исходам. Для юнги устроили карантин, и он, попив целебных снадобий, через несколько дней выздоровел. Страх у всех прошел, и авторитет врача уменьшился.

Второго августа корабельный писарь сделал следующую запись:

Юнга не умер, и все этому обрадовались – за исключением, возможно, врача, который узрел в этом исцелении удар по своему личному престижу. Предпочел бы он сам умереть от сиамской болезни, лишь бы только подтвердить правильность своего диагноза?

Обязанности, возложенные на Сюзанну на судне, отнимали отнюдь не все ее время, и у нее была возможность внимательно наблюдать за окружающими людьми и предаваться различным размышлениям, зачастую связанным с тем, что ждало ее в Луизиане, к которой судно приближалось довольно быстро, потому что ветер был попутным, а море – спокойным. В размышлениях Сюзанны всегда фигурировал Ракидель. Найдет ли она его в городе, который называют Новым Орлеаном и про который говорят, что в нем пока что не больше двух-трех тысяч жителей? Сколько уже времени он там находится? Чем он занимается? Не погиб ли он во время урагана, который, по словам господина де Лепине, в прошлом году обрушился на этот – еще только начинающий строиться – город? Живет ли он с какой-нибудь аборигенкой, как это делают, по утверждению господина де Турнеля, многие поселенцы? Остался ли он верным правилам и задачам той масонской Великой ложи, влиятельным и преданным членом которой он являлся раньше?

И если ей удастся его разыскать, то какой прием он ей окажет? Они ведь не виделись уже три года и три месяца. Узнает ли он ее? Позабыл ли он ее? Или же в нем, несмотря на его молчание, сохранилась любовь к ней?

У Сюзанны частенько возникало желание пооткровенничать по данному поводу с женщиной-матросом, но она все же удерживалась от этого, опасаясь, что подруга поймет, что ее решение отправиться в плавание на «Грациозном» было вызвано лишь стремлением разыскать Ракиделя. Это еще больше усилит ее ревность к ней, Сюзанне.

Врачу время от времени приходилось перевязывать поранившихся матросов и лечить тех, кто заболевал лихорадкой, и это восстановило его авторитет. Священник ежедневно проводил богослужение в надстройке, находящейся в носовой части судна, и его удивляло, что ни философ, ни врач, ни корабельный писарь совсем не слушают того, что он при этом говорит.

– Готов поспорить, что на ваше здравомыслие пагубно повлияли идеи господина Вольтера и господина де Монтескье, – пробурчал он как-то раз, обращаясь к этим, как он называл их, «безбожникам». – Лично я считаю, что те, кто пускается сейчас в философские рассуждения, совершают тем самым еще более отвратительные преступления, чем разбойник Картуш, которого колесовали на Гревской площади в Париже, и пират Черная Борода, которому без лишних слов отрубили голову и повесили ее на бушприте. Умники-философы заслуживают точно таких же наказаний, потому что именно они больше всего развращают людей, заставляя их усомниться во всемогуществе Бога!

В этот день корабельный писарь записал в судовом журнале:

Господин де Турнель хотел бы, чтобы колесовали господина Вольтера и без лишних слов повесили господина де Монтескье. Странно, что священник не верит в то, что Бог, если нужно, и сам накажет тех, кто насмехается над ним, подвергая сомнению его всемогущество.

Капитан де Лепине, уловив иронию своего писаря, снисходительно улыбнулся.

Девятого августа в два часа дня послышался крик наблюдателя:

– Земля!

Все бросились на нос судна и увидели вдалеке скопление белых домов, огромные деревья и шпиль церкви с крестом на его конце. Капитан, посмотрев в подзорную трубу, объявил окружившим его именитым пассажирам:

– Господа, это Новый Орлеан!

Подплыть вплотную к городу оказалось не так-то просто: канал, ведущий к порту, еще не закончили рыть, а причалы пока что представляли собой просто пологий берег.

Пока судно причаливало, Сюзи успела записать в судовом журнале:

9 августа 1723 года

Плавание подходит к концу. Оно было и приятным, и спокойным. Наша маленькая компания теперь разъедется по этой колонии кто куда. Каждый из нас будет стараться сделать побольше полезного для Французского королевства.

«Грациозному» предстоит отправиться в обратное плавание не раньше чем через несколько недель, которые понадобятся для того, чтобы наполнить его трюмы теми или иными съестными припасами. Еще точно неизвестно, кто поплывет на этом судне обратно. Может, кто-то предпочтет обосноваться в Новой Франции, которая порождает надежды на великие дела и на интереснейшую жизнь?