Вычисление Бога - Роберт Сойер

Я попытался было передать трубку Холлусу.

— Нет, так у меня не получится, — сказал он.

Ну конечно, ведь у него две речевые щели! Я нажал кнопку громкой связи и кивком дал понять Холлусу, что он может говорить.

— Доктор Дорати, говорит Холлус детен стак Джэйтон, — сказал инопланетянин. Я впервые услышал полное имя форхильнорца. — Я выражаю благодарность за ваше гостеприимство, за то, что позволили мне проводить здесь исследования. Но сейчас я обращаюсь к вам, чтобы проинформировать: Томас Джерико — неотъемлемая часть моей работы, и, если он покинет музей, я последую за ним, куда бы он ни направился.

На несколько секунд повисла гробовая тишина.

— Понимаю, — наконец, произнёс голос Кристины.

— Разорви соединение, — велел Холлус.

Я так и сделал.

Моё сердце билось учащённо; я понятия не имел, правильно ли сейчас поступил Холлус. Но меня глубоко тронула его поддержка.

— Спасибо, — сказал я.

Форхильнорец размял и нижние, и верхние колени:

— Доктор Дорати была на левой стороне.

— На левой — что?

— О, прошу прощения. Я имею в виду, её действия, на мой взгляд, неправильны. Этот звонок — меньшее, что я мог сделать.

— Я тоже посчитал, что она поступает неправильно, — откликнулся я. — Но, может, я и сам поступил неправильно, когда сказал, что ты тоже уйдёшь.

Мы помолчали, и наконец Холлус ответил:

— Слишком много дилемм «правильно-неправильно», чтобы можно было разобраться. Возможно, на твоём месте мне пришлось бы поступить так же, — сказал он и качнул туловищем. — Иногда я жалею, что в таких вопросах у меня недостаёт проницательности вридов.

— Ты уже упоминал об этом раньше, — сказал я. — Почему вридам настолько легче решать вопросы морали, чем нам?

Холлус слегка переступил с ноги на ногу.

— Вриды свободны от логического мышления — того типа логики, который применяем мы с тобой. Хотя математика может ставить их в тупик, размышления о философских материях — смысле жизни, этике и морали — ставят в тупик нас. В нас есть интуитивное чувство, что есть правильно и что нет — но разработанные нами теории морали, все до последней, потерпели неудачу. Ты показывал мне как-то те серии «Звёздного пути»...

Это правда; его в достаточной мере заинтриговали эпизоды, которые мы с ним просмотрели, и он захотел посмотреть первые три сезона классического сериала.

— Да, — откликнулся я.

— В одной из серий невозможный гибрид погибает.

— «Ярость Хана», — сказал я.

— Да. В ней многое основывается на замечании, что «нужды многих перевешивают нужды некоторых или нужды всего одного». У нас, форхильнорцев, взгляды схожие. Это попытка применить математику — то, в чём мы сильны — к этике, в которой мы не сильны. Но такие попытки всегда оборачиваются провалом. В той серии, где тот гибрид родился заново...

— «В поисках Спока», — сказал я.

Стебельковые глаза щёлкнули.

— В ней мы узнаём, что в первоначальной формулировке имеется изъян, и по факту «нужды одного перевешивают нужды многих». Кажется интуитивно правильным, что парень с фальшивыми волосами и остальные должны стремиться пожертвовать своими жизнями для спасения не связанного родственными узами товарища, хотя с точки зрения математической логики это совершенно неоправданно. И всё же так случается сплошь и рядом: многие сообщества у людей и форхильнорцев демократичны; они повинуются тому принципу, что каждый индивидуум имеет одинаковую ценность. Если честно, мне попадалась знаменитая фраза, которую придумали ваши соседи с юга: «Эту истину мы считаем очевидной: все люди созданы равными». Тем не менее написавшие эти слова были рабовладельцами, и они не видели в этом иронии — вот оно, кстати, то слово, которому ты меня научил.

— Верно, — сказал я.

— Многие учёные, и у людей, и у форхильнорцев, пытались свести альтруизм к генетическим императивам, предполагая, что степень жертвы, на которую мы готовы пойти ради других, прямо пропорциональна степени генетической близости с ними. Мы с тобой, говорят эти учёные, необязательно пойдём на смерть ради спасения брата, сестры или ребёнка — но посчитаем равноценным обмен нашей жизни на жизни двух братьев, сестёр или детей, поскольку в них содержится то же самое количество наших генов, что и в нас самих. И мы наверняка пожертвуем собой для спасения троих братьев, сестёр или детей, поскольку в них будет больше нашего генетического материала, чем в самих нас.

— Я бы отдал жизнь за Рики, — заметил я.

Он указал на фотографию в рамке на столе, повёрнутую к нему обратной стороной:

— И это несмотря на то, что — если я правильно понял твои слова — Рики не твой биологический сын?

— Да, это так. Настоящие родители от него отказались...

— ...Что трудно понять в двух аспектах: во-первых, как родители могли добровольно отказаться от своего здорового потомка, и во-вторых, как не-родители могли добровольно усыновить чужого ребёнка. И, конечно, есть множество добрых людей, которые отказываются следовать генетической логике и решают вообще не иметь детей. Просто не существует формулы, которая может успешно описать диапазон выбора форхильнорцев или людей в области альтруизма и самопожертвования; эти вопросы невозможно свести к математике.

Я поразмыслил об этом. Определённо, когда Холлус вступился за меня перед Кристиной, это был альтруистичный поступок — очевидно никоим образом не обусловленный родственными связями.

— Полагаю, да, — согласился я.

— Но наши друзья вриды, — продолжил Холлус, — так и не развившие традиционной математики, в подобных вопросах не испытывают ни малейших затруднений.

— Ну, зато они очевидно ставят в тупик меня, — сказал я. — Годами, ложась спать, я часто пытался разобраться в морально-этических проблемах.

Тут же мне на ум пришла старая шутка об агностике, страдающем одновременно дислексией и бессонницей, который ворочается ночи напролёт, раздумывая: пёс — он есть, или его нет?[Игра слов (англ.): пёc — dog, бог — god. — прим. пер.]

— Хочу сказать, — добавил я, — откуда на самом деле берётся мораль? Мы знаем, что красть нехорошо, и... Вы же тоже это знаете, так ведь? То есть, скажи, у форхильнорцев тоже есть запрет на воровство?

— Есть, хотя он не присущ нам с рождения; наши дети хватают всё, до чего могут дотянуться.

— С человеческими детьми — то же самое. Но, вырастая, мы понимаем, что красть неправильно, и всё же... всё же, почему мы чувствуем, что это неправильно? Если это повышает шансы на получение потомства, эволюции следовало бы поощрять кражи? Если уж на то пошло, мы и супружескую неверность считаем неправильной, но ведь если я оплодотворю множество женщин, мой успех в получении потомства будет очевиден. Но если кража даёт преимущество каждому, кто в этом преуспевает, а адюльтер — отличная стратегия по увеличению числа своих генов в генофонде — по крайней мере, для мужчин, — почему мы чувствуем, что эти поступки неправильны? Не следовало бы эволюции поощрить единственно верную мораль, примерно ту же, что у Билла Клинтона: сожалеть, что тебя поймали?