Отец Иоанн (Крестьянкин) - Вячеслав Васильевич Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В том же письме батюшка давал мальчику и несколько главных советов: «Будь послушен во всем своим горячо любящим тебя родителям и всем старшим. Украшай себя кротостью и нежностью. Твое поведение, как дома, так и в школе, всегда должно служить образцом для всех детей, а всех родных, близких и учителей радовать и утешать. Всех люби! Никого не осуждай! „Не будь побежден злом, но побеждай зло добром“ (Рим. 12: 21). Чаще утешай мамочку своим пением. Береги свое здоровье, планомерно распределяй как часы своих учебных занятий, так и часы своего отдыха. Не ленись. „Лень — мать всех пороков“. Молись и трудись. Приобретение глубоких знаний всегда достигается упорным трудом. Будь строг и требователен к самому себе».
О себе «Н/и И-н» если и писал, то мельком. 6 декабря 1950-го, в преддверии Рождества Христова, он скромно просил прислать «лично для меня свечечки елочные с подсвечниками и елочный дождичек». 24 апреля 1951-го скупо описал, как отметил свой 41-й день рождения: «11/IV с. г. я провел, слава Богу, хорошо. Вспоминал в этот день всех своих родных и друзей и — мысленно — был среди них. <…> В данный момент я жив и здоров, и у меня все по-прежнему обстоит благополучно, чего от души желаю всем, всем вам. <…> Для меня вполне достаточно будет того, если вы изредка будете иметь возможность присылать мне немножко сухариков, чая и сахара. Ничего другого присылать мне не надо».
А вот если дело касалось других людей, тут о. Иоанн проявлял и обстоятельность, и настойчивость, нагружая своих «жен-мироносиц» многочисленными заданиями. «Материал для туфель (две пары), краски для художника (по ранее посланному заказу) с указанием их стоимости; струны для гитары 10 комплектов (с указанием стоимости); лекарство — желудочный сок»; «Пришлите, пожалуйста, календулы и арники для полоскания горла и что-либо особое целебное от ревматизма и кашля, который при простуде многих мучает»; «а) крестики со шнурочками, б) иконочки мал. размера, в) богоявленскую Воду „агиасма“, г) Евангелие мал. размера на русском языке»; «Купить ниток мулине для супруги начальника охраны, такой же добросердечной, как и он сам»; «Приготовить лекарственный состав для юноши, страдающего туберкулезом, чтобы ему легче было перенести весенний период времени <…> не забудьте положить самую элементарную славянскую азбуку и краткий словарик, нужные одному филологу во временное пользование». Наверное, самой экзотической просьбой, которую высказал батюшка своим чадам, было раздобыть… жидкость для сведения татуировок. И Галина с Матроной, выполняя послушание, бегали по всей Москве в поисках словарика и ниток мулине, лекарств от туберкулеза и гитарных струн. Вскоре безотказностью о. Иоанна и добротой «мироносиц» начала пользоваться и лагерная администрация, «размещая заказы» на «бумаги писчей 3000 л., скрепок, кнопок, лент для пиш. машин 10, счетных линеек 5 шт., арифмометров». И женщины безропотно везли из Москвы в Ерцево эти ленты и арифмометры. Причем ехали на двух товарных поездах, в кабинах паровозных машинистов, а потом еще пересаживались на узкоколейку и добирались пешком — несколько километров, увязая по колено в снегу. В обмен они получали возможность хоть ненадолго увидеть любимого батюшку — через колючую проволоку, в присутствии конвоира. А батюшка извинялся: «Простите меня как неисправимого, но моя излишняя отзывчивость к просьбам и нуждам людей снова понуждает меня просить вас»…
Присылали «мироносицы» и продукты, которые батюшка неизменно делил на маленькие «паечки» и угощал ими всех желающих. Единственным исключением был случай, когда в посылке оказался свежий помидор. «Разделить его было невозможно, отдать целиком стало жалко», — честно признавался батюшка, вспоминая момент искушения. Наконец он решил съесть помидор один, лег на нары, накрылся с головой одеялом, надкусил и… тут же поблизости раздался голос:
— Кто-то ест свежие помидоры!
«Для меня же исчез и аромат, и вкус. Давясь, я заглотил помидорину, чтобы скорее исчезло о ней всякое напоминание». Но память об этом случае не изгладилась, она продолжала жечь стыдом и много позже.
Весной 1951-го перед о. Иоанном замаячил было соблазн сильно сократить себе срок — желающих начали отбирать на лесосплав, где день шел за два. Искушение было велико, но по размышлении батюшка всё же отказался. Как выяснилось, решение было единственно верным: все, кто согласился работать на лесосплаве, погибли от непосильного труда, утонули или покалечились. А у него тем временем от тяжелого авитаминоза катастрофически ухудшалось зрение: «Пишу и читаю только с помощью лупы, т. к. никакими очками моя близорукость не корректируется. Но при всех моих скорбях я постоянно благодушествую и преизобилую духовной радостью, делясь ею со всеми ищущими ее. За все благодарю Господа, укрепляющего и утешающего меня, раба Своего». Он намеренно избегал в письмах горьких и тяжелых подробностей, чтобы не пугать близких. И только в октябре 1951-го кратко проговорился: «Я во всем, кроме праведности, подобен Иову»…
К счастью, весной следующего года в его лагерной жизни наметились перемены. «В настоящее время я жив и здоров, но зрение мое очень слабое и отрицательно сказывается на общем состоянии моего слабого организма, — писал о. Иоанн 19 февраля 1952-го. — Имеется надежда на перемену рода моей работы в ближайшее время, которая должна будет облегчить напряжение моих больных глаз». И надежда не обманула — ровно через месяц, 19 марта, батюшку перевели с лесоповала в бухгалтерию, одновременно переселив в так называемый административный барак. Здесь было неизмеримо легче — работа в помещении, за столом, при хорошем свете, в тепле. Да и обязанности бухгалтера хорошо знакомы.
Именно в это время о. Иоанна впервые увидел Владимир Рафаилович Кабо (1925–2009), на момент ареста — студент истфака МГУ, в прошлом фронтовик, а в будущем — видный советский и австралийский ученый-этнограф. В своих воспоминаниях «Дорога в Австралию» он так пишет о знакомстве с о. Иоанном:
«Познакомился я с ним весной 1951 года (на самом деле — 1952-го. — В. Б.), когда отца Иоанна сняли по состоянию здоровья с общих работ. Помню, как он шел своей легкой стремительной походкой — не шел, а летел — по деревянным мосткам в наш барак, в своей аккуратной черной куртке, застегнутой на все пуговицы. У него
