Корни гор, кн. 2: Битва чудовищ - Елизавета Дворецкая

Невидимая, но близко ходившая судьба звала Торбранда сотней тонких, тихих, как шепот сквозь сон, голосов. Крадучись, они выползали из-под каждого камня, слетали с каждой ветки и опутывали его незримой паутиной. Никогда раньше Торбранд конунг не отличался способностями, хоть сколько-нибудь похожими на ясновидение. Но сейчас Медный Лес понемногу подчинял его своей власти, втягивал в себя и говорил все более открыто и прямо. Медный Лес выбрал того, кто был ему нужен, а остальных даже не замечал.

Пути разошлись: четыре хирдмана повернули на северо-запад, а Торбранд конунг один направился прямо на север. Именно туда звал тайный голос, и он, человек, слышал его так же ясно, как серые гуси слышат голос северных озер, который весной зовет их на родину. С легким мешком, луком за спиной и мечом у пояса, Торбранд спустился с горы и вскоре пропал меж елей.

– За конунгом ночью приходила его фюльгья, – шептал Бранд то Арнгриму, то Хаграду. – Мы ее не видели, а он видел. Может, даже сейчас видит, она идет впереди него.

– Как фюльгья когда-то привела к нам Вильмунда сына Стюрмира, – добавил Рагнар Полосатый, хорошо помнивший тот день два года назад.

– Неужели… неужели пришел его срок? – Хаграду было жутко при мысли, что конунг, столько лет водивший фьяллей в победоносные походы, исчерпал свою удачу. От этой мысли делалось темно и холодно, как если бы погасло солнце.

– Сильные люди одолевают судьбу! – грубовато ободрил его Рагнар. Он-то знал, что ни победы, ни поражения почти никогда не бывают окончательными. – Когда дело дойдет до встречи, еще неизвестно, кто кого возьмет за горло: фюльгья его или он фюльгью.

Арнгрим, Рагнар, Бранд и Хаград долго смотрели в ту сторону, где скрылась высокая, худощавая и до жути одинокая среди деревьев фигура Торбранда. Они думали, не суждено ли им стать последними людьми, кто видел его живым. И не будет ли сага о Торбранде Погубителе Обетов иметь такой туманный, загадочный конец? «И тогда конунг один ушел в Медный Лес, и о том, что с ним там приключилось, ничего не рассказывается…» И каждый, кому придется слушать эту сагу длинными зимними вечерами через сто и двести лет, еще долго будет ворочаться под своим одеялом, мысленно смотреть вслед ушедшему, поглоченному Медным Лесом, и ощущать прохладную пустоту в груди.

Целый день Торбранд шел, не выбирая дороги и не боясь сбиться с пути. Все горы Медного Леса напоминали ему те, что он видел во сне, и каждый миг он ждал, что сейчас впереди возникнет туманная женская фигура. Он не испытывал ни страха за себя, ни тревоги об оставленном, ни неуверенности. Он оторвался от человеческого мира, в котором прожил тридцать семь лет и которым пытался править, и теперь содержание его жизни составляло совсем другое. Он не вспоминал о войне, а если вспоминал, то как о чем-то далеком и постороннем. Квиттов ему больше нечего опасаться. Сейчас у него совсем другой противник – судьба, и он должен одолеть именно ее, чтобы получить право продолжать войну с людьми. Здесь он должен править только собой и отвечать только за себя, но во всей полноте. Здесь его видели насквозь и знали о нем больше, чем он сам, и Торбранд был спокоен, как тот, чей жребий не оставил места сомнению.

Иногда ему мерещилось что-то похоже на тропинку, но человеческого жилья не попадалось, и мнимая тропинка оказывалась короткой нехоженой прогалиной, что через десяток шагов снова упиралась в глухую чащу. Торбранд не знал, что не раз проходил не только в виду усадеб, но силы Медного Леса привели его сюда не ради встреч с людьми и неуклонно разводили с ними.

Первую ночь в одиночестве Торбранд провел так же: в овраге возле медленно горящего костра, на подстилке из еловых лап. И проснулся он привычно рано. Но вместо Арнгрима Пепельного, что отчаянно пытался не задремать, его затуманенный спросонья взор встретил совсем другое существо.

Кто-то смотрел на него из темноты. Чей-то не видимый, а скорее ощутимый взгляд неторопливо и пристально обшаривал его лицо. В нем была какая-то равнодушная безжизненность, которая пугала сильнее всякой угрозы. Торбранд подбросил веток в костер: огонь прогонит наваждение. Пламя разгорелось, круг света раздвинулся на ширину нескольких шагов, но осветил не пустоту. На пределе света виднелось что-то неопределенно-темное, похожее на корягу… Одно, другое, третье…

И вдруг, как прозрев, Торбранд увидел их. В пяти шагах от него прямо на земле сидело несколько уродливых, низкорослых существ. Тролли. Торбранд сразу понял это, хотя никогда прежде не встречался с народом камней так близко. На него смотрели темные, изломанные морщинами лица с длинными, загнутыми вниз носами, с большими вытянутыми ушами, с узкими глазами, похожими на лисьи и горящими тусклым синеватым светом. Широкие рты напоминали трещины в камне. Торбранд сознавал, что это не сон, и готов был удивиться, до чего мало напуган. Всякий человек испугался бы, обнаружив себя в сердце колдовского леса, во тьме и окруженным троллями. Но Торбранда это почти не взволновало. С этих уродливых морд на него смотрели те самые глаза, взгляды которых он ощущал с самого начала.

При первых проблесках рассвета тролли исчезли. Утром Торбранд видел на том месте, где они сидели, беспорядочное нагромождение камней и коряг. Он допускал мысль, что тролли померещились ему, но с той же готовностью мог признать, что они и сейчас оставались там же, просто закрыли глаза и стали неузнаваемы. Закрой глаза, не гляди – и тебя самого никто не увидит. Эта древнейшая, простейшая ворожба из младенчества разума здесь сохраняла полную силу. Торбрандом все сильнее овладевало странное оцепенение, которое, однако, не мешало ему свободно двигаться и даже помнить, куда он идет. Где-то вдали билось сердце Медного Леса, и он стремился к нему, как стремится к сердцу горячая кровь.

В лесу встречалось немало дичи: птицы, зайцев, косуль, даже лосей. Торбранд без труда подстрелил тетерку и зажарил ее над огнем, когда устроился на новый ночлег. Утром остатки еды исчезли начисто. Он даже не заметил, кто их забрал, но не удивился. Он все время чувствовал, что не один.

Третий вечер показался ему особенно холодным, как будто время двигалось не к лету, а к зиме, притом во много раз быстрее положенного. Глядя в огонь и пытаясь плотнее завернуться в меховой плащ, Торбранд вспоминал саги о людях, попавших в зачарованные земли. Им казалось, что они пробыли там лишь один день, а на их родине за это время прошло сто лет… Может быть, он ходит тут не три дня, а шесть месяцев. Если бы в небе закружились снежные хлопья, Торбранд принял бы это как должное. Его охватывало ощущение, что он не просто забирается все дальше в глубь полуострова Квиттинг, а погружается в совсем другой мир. Просто Квиттинг живет отдельно: возможно, кто-то из обычных людей сейчас собирает хворост вплотную к нему, но они не увидят друг друга. Между ними стоит невидимая и непроницаемая грань миров, внешнего и внутреннего. И он, Торбранд сын Тородда, – во внутреннем. Он сам не знал, как вошел сюда, где и когда переступил эту грань. Возможно – во сне, где ему явилась женщина-меч. Днем Торбранд довольно четко осознавал это, а с приходом темноты переставал верить, что где-то есть мир простых людей.

Еловые лапы напротив него тихо закачались. Торбранд мгновенно сел и вгляделся: там шевелилось что-то небольшое и темное, похожее на медведя-недомерка. Рука Торбранда по привычке легла на рукоять меча, положенного рядом на землю.

«Медведь» выбрался из-под веток. На Торбранда смотрело лицо: маленькое, невыразительное, но вполне человеческое лицо с настороженно раскрытыми глазами.

Замерев, Торбранд сжал руку на рукояти меча, хоть и не думал им пользоваться. Напротив него стояла старуха, вернее даже, старушонка – крошечная, как десятилетний ребенок, с таким огромным горбом, что шея была вытянута прямо вперед. Маленькая птичья ручка сжимала кривую загогулину на вершине клюки. Голова старушонки была повязана темным платком, длинная косматая накидка делала ее похожей на зверька. Маленькие глазки светились из гущи морщин черными живыми бусинками, как у куницы.

Торбранд не допускал даже мысли, что здесь можно встретить простого человека. Это троллиха. Появись такая старушонка возле какой-нибудь усадьбы, ее камнями и кольями прогнали бы подальше или даже сбросили в море, пока не перепортила детей и скотину. Но здесь была ее земля. Не шевелясь, Торбранд молча ждал.

– Как же ты сюда забрался? – произнесла старушонка. Голос у нее был тонкий, немного дребезжащий, но вполне внятный и разумный. – Уж сколько живу… – она примолкла, снова разглядывая рослую фигуру мужчины с мечом под рукой, – …а давно здесь таких не видала. Ты – человек, чего же ты тут делаешь?

– А ты кто, бабушка? – спросил в ответ Торбранд.

Эти простые слова дались ему нелегко, и собственный голос показался странным. За эти дни он так отвык от человеческой речи, точно молчал целый год.