Камбрийская сноровка - Владимир Коваленко

   — Сомнение есть всегда.

   Вот так. Летом веселая, хоть и чуточку вредная девчушка, что не знает разницы между верить и дышать, получает сестру–сиду. Года не прошло — и кто стоит рядом? Суровое лицо, зрелые мысли. И — воля. Случись что, она ведь действительно удержит маленькую республику в кулаке, привычном к мечу и ложу ручной баллисты.

   Потом была купель… Патриарх, помнится, предлагал поступить наоборот: сначала признать сестру, потом креститься.

   — Я уже признала Анастасию, — сообщила Немайн, — церемония проводится для сильных людей Камбрии и послов. Так какая разница, что раньше?

   И вот теперь — вторая часть церемонии. Белые одежды новокрещеной становятся облачением хранительницы. Немайн всю подготовку пробегала по трактирам, пропировала с дружиной, проговорила с королями–соседями. Теперь должна слушаться подсказок: встань здесь, повернись туда… Вот тащат в алтарь: когда–нибудь его покроет роспись, но теперь храм в храме сверкает белизной. Патриарх в алых праздничных одеждах уже отслужил обедню. Сегодня для Немайн совершается все разом: крещение, миропомазание, потом будет и причастие. Мягкая масляная кисточка в руках Пирра ловко выписывает кресты — на лбу, потом — на глазах.

   — Печать дара Духа Святого. Аминь.

   Теперь — причастие. Сегодня никакой ложечки. Чаша. Обеими руками, прямо с престола… Точно можно? Да? Горячий дух вина — или крови Господней? Такова ты, мастерица говорить правильные слова. Дошло до веры — пуста, как выеденная скорлупа. Хорошо, протестантов, исповедающих очищение одной верой, на Британских островах еще не водится. Есть пелагиане, но эти считают, что, кроме веры, человеку для спасения важны дела и свершения. С такими можно и сговориться!

   Долгий глоток. Плоть просфоры. Ухо ловит голос короля Пенды:

   — Вот это глоток!

   Язычника позвали, и с обедни не вытурили. У языческих королей, добросердечных по отношению к христианам, свои привилегии. Церковь помнит, что участие нехристя–Константина в Соборах завершилось возникновением царства христиан.

   Голова кружится. Вино? Вера? Стыд? Совесть? Теперь неважно. Теперь осталось просто стоять — как повернули, лицом к западу, стороне дьявола. Встречать зло с открытыми глазами, а освященное миро и молитва священников должны открыть зло, если оно попробует пробраться в императорскую фамилию под личиной сестры.

   Анастасию подводят, медленно, так, чтобы свет непременно падал на лицо. Символизм? Практичность? Все перемешано, не различить. Вдруг стало скучно. Стоять, ждать сигнала, когда можно будет сказать сестре, что она — это она… Вот для чего хороша репутация древней сиды. Никто в Камбрии и спрашивать не будет, почему римскую императрицу должна опознавать именно гленская хранительница. Остается стоять и рассматривать ту, которая может оказаться настоящей сестрой. Сущности не рассчитывали на то, что Немайн появится. Задание — в ее теле — должен был выполнить другой. А что взяло свое? Безумие? Не хочется верить. Древние легенды? Глупости! Теплящаяся в теле базилиссы Августины жизнь могла прорваться сквозь любую инженерию. Такое случается. То трубы на атомной станции ракушки забьют, то железобетонный свод в подземном туннеле продырявят крохотные существа, похожие на комочки слизи. Да и хочется верить именно в это! Только менее приятные версии со счетов сбрасывать тоже не стоит…

   Глаза в глаза.

   У нее тоже серые — и кажутся большими. Небольшой, резко очерченный рот — а ведь не пудрится и не мажется, тоже не по–гречески — старательно выговаривает слова. Язык империи — латынь. Смысл — молитва. Знакомая! Немайн потревожила память, свою, непристойно нищую, и чужую — обильную. Нет, слышать такого не приходилось. Тогда читать?

   Воспоминание оказалось цветным, солнечным: комната в трактире «Голова Грифона» — верховном заезжем доме королевства Дивед. Мешок — ох, и тяжелый! Грамоты, которыми Сущности подменили положенные игровой священнице свитки с заклинаниями. Заголовки: «О здравии», «В морскую бурю», «Во одоление неприятеля». И — «Признание»! Все запоминающий взгляд, еще не принадлежащий нынешней Немайн, скользит по строкам. Вот эти значки… ударения? То–то у Анастасии выговор странный, эту молитву следует читать особенным образом. А ну как собьется? У нее–то память не абсолютная!

   Когда губы сестры шевельнулись, Анастасия не удивилась. Голос базилиссы, в одиночестве бившийся о стены собора, затерялся в звенящем металлом сопрано. «Голос–нож», — слышала она от учениц Августины. «Голос–меч», — с почтением говорили рыцари, ходившие в зимний поход. Но здесь, под сводами, назначенными для чтения и песнопений, это был голос–столп. К беленому своду вознеслась колонна булатной стали, и речь самой римлянки превратилась всего лишь в одну из деталей узора. Красивую и органичную, если продолжать говорить без запинок и по–особому произносить слова.

   Так, как учили с детства.

   «Вдруг потеряешься». «Так тебя не подменят на двойника». Позже прибавились объяснения: «У любого эпарха будут первые строки. У экзархов и патриархов — весь текст. Но как его проговорить, знаем только мы!»

   «Мы» — это родители. Братья. Сестра. Пирр, которого она тогда считала мудрецом и не числила трусом. Половина семьи — отец Константа и его жена знали почти все… но — почти. Его боязливое святейшество удивлен. Думал, ему доверили все? Нет, и правильно поступили. Теперь звучат слова, которые во всем мире теперь известны лишь двоим. Главное — не сбиться, и все будет хорошо. Потому что сестра — вспомнила!

   Странный ритм, смещенные ударения… Немайн поняла — она почти поет. На людях! Никто не боится, никто не одергивает. Чудеса! Последнее слово. Неужели все? Еще хочется! Но теперь не следует ничего говорить, только выйти из алтаря и обнять Анастасию.

   Обнять… Снова реветь? Такое у Немайн свойство. Побочный эффект чего–то, который Сущности не потрудились устранить. Стоит обняться с женщиной, как из глаз слезы ручьем, да желание взять под крыло еще одну сестру. Уходят гнев, злоба, зависть. С другой стороны то же самое. Женской дружбы не бывает? С сидой и после обнимок — еще как!

   Пореветь подруге в плечико дело приятное. Другое дело, что высшее должностное лицо республики, на людях разводящее слезы и сопли — непристойность. Не двадцать первый век, когда власти предержащие из кожи вон лезли, чтобы показать: они тоже люди. Здесь и сейчас — все наоборот. Правитель немного не от мира сего.