Сполохи детства - Степан Калита

— Не было.

— Ну ты, блин… Ладно, пошли.

Внутри Рыжий потребовал принести стаканы. Присел за столик, поставил две бутылки.

— Вот и поиграли, — сказал он, разливая.

— А что, все уже?…

— А что все уже?! — передразнил Рыжий. — Все, бля. Проиграл, на хер все. Очко — оно такое. — Выругался. — Сдача где?

Я протянул деньги. Он тщательно пересчитал мятые рубли и мелочь. Удовлетворенно кивнул… Затем налил стакан и медленно выпил залпом. Кадык так и ходил под кожей… Рыжий сразу захмелел, маленькие глазки его заблестели, исподлобья он оглядел заведение… А в следующие полчаса Рыжий нажрался в свинью… точнее, в ревущего не своим голосом молодого и сильного кабана. Животное сначала бросалось на местное беспокойное начальство, потом засветило парню в жилетке по скуле. Охранник и еще двое схватили Рыжего, протащили через все заведение, сшибая стулья, и выкинули в коридор. Я аккуратно просочился следом. Но на этот раз Рыжий вернулся. Ворвался внутрь и принялся переворачивать столы. Тогда его уронили лицом об пол, немного попинали, пронесли через коридор и кинули вниз с лестницы. Я думал, после такого падения выжить невозможно. Но он пересчитал ступени, врезался мордой в стену и остался сидеть на прокуренной лестничной площадке, пересчитывая снова и снова рассыпавшуюся мелочь. Я помог ему собрать деньги, сунул их ему в карман, и потащил Рыжего на улицу. Губы у него были разбиты, бровь рассечена, общежитие он порядком закапал кровью — с третьего до первого этажа.

Через весь район тащить Рыжего было тяжело. И я попытался уложить его на лавку, чтобы он немного пришел в себя. Но ничего не вышло. Рыжий вдруг снова очнулся, взревел и кинулся обратно к общежитию. Я рассудил, что возвращаться и мне тоже туда нет никакого резона. Побродил по округе. Вскоре со стороны общежития послышался звон разбитых стекол, крики. Я поспешил туда, и увидел, что Рыжий швыряет вверх камни, а из разбитого окна его свирепо матерят.

— О! Степка! — он увидел меня, сразу потерял интерес к заведению, где проиграл деньги. — Пошли за водкой.

— Может, тебе хватит? — попытался я его урезонить.

— Чего-о?! — Рыжий был неуправляем, схватил меня за рукав, толкнул вперед. — За водкой, тебе говорю.

У магазина, купив пиво, а не водку, он, к счастью, встретил знакомых, и я потихоньку свинтил… по-английски, не прощаясь…

В следующий раз я увидел Рыжего только неделю спустя.

— О! — он снова обрадовался мне, как старому другу. — Здорово!

Мы пожали руки.

— Ну чего, ты как? — спросил он.

— Нормально, — ответил я. В отличие от Рыжего я пока что совсем не пил. Только коньяк, который он заставил меня проглотить.

— А я, прикинь, два дня бухал. Вообще, не помню, как мы с тобой оттуда ушли. Но ты мужик, молодец. Настоящий товарищ! — Рыжий хлопнул меня по плечу. — Как ты меня тащил… Помню, помню… Все помню. Ты… — он замялся, подыскивая подходящее слово. — Человек!

— Спасибо, — сказал я.

— Ты это… к нам в подвал приходи. Посидим. Побухаем.

— Хорошо, — согласился я.

Сразу же шевельнулась мысль, что в этом подвале было бы очень неплохо запереть их, и оставить умирать — от голода и жажды… Что я и проделал через пару дней. Запер их на большой амбарный замок, специально приобретенный для этих нужд в местном хозяйственном магазине… Но их выпустили тем же вечером. Каким-то образом узникам удалось докричаться до проходившего мимо подвала сантехника. Я понял, что идея была не самая удачная. Надо тщательнее продумать план действий. Иначе ничего не выйдет. Только подставлюсь сам.

Еще когда я только начинал писать, я часто слышал упреки, что надо разъяснить то и это, и неплохо было бы узнать, как дальше сложилась судьба этого персонажа. Но что поделать, если это не персонаж, а живой человек? Что поделать, если я и сам не знаю, как и чем он жил и от чего умер? Как быть, если эти записи — и есть самое жизнь? От записок социопата, от его детских воспоминаний, читатели требуют большей логики и последовательности, чем от реальной жизни. Но это невозможно. Нельзя хаос бытия превратить в стройную понятную картину, полную порядка. Как нельзя выдумать абсолютно реальные детали, ставшие плотью этого повествования.

В подвале, где тусовалась Банда, бывали самые разные люди. И девчонок там перебывало немерено. В том числе и при мне. Не знаю, что они находили в Самце, но слетались девчонки на него, как мухи с радужными крылышками и брюшками на натуральную гниющую нутром падаль. Неправда, будто бы обласканный вниманием женщин «самец» всегда лучше других представителей своего пола. Ложь, будто бы женщины хорошо разбираются в мужчинах. Эта тяга — что-то физиологическое. У таких «самцов» особый гормональный фон, созидающий привлекательность для женщин. Так же и женщина, будучи последней дрянью, может очень нравиться мужчинам — хотя, казалось бы, она не отличается ни умом, ни красотой, ни хотя бы верностью. Удивляешься, бывает, что такой хороший мужик нашел в этой стерве, почему за нее держится? Вроде бы, нормальный человек, а попал в настоящую эмоциональную ловушку…

И не только Самец, вся Банда была обласкана вниманием прекрасного пола. Девочкам нравилась отчаянная бесшабашность пацанов. То, что они плюют на условности, вроде образования и работы. И живут абсолютно свободно, в свое удовольствие. Некоторые потом сильно разочаровывались в этой мрази, наталкиваясь на жестокость и равнодушие, присущее пустым, как барабан, людям. Иные позволяли обращаться с собой, как с половой тряпкой, использовать, как угодно, и бить от случая к случаю, лишь бы быть рядом.

Я вовсе не собирался вписываться в их среду. Меня активно продвигал, пытался сделать своим Рыжий, и то только потому, что с самого начала не понимал — мы по разные стороны восприятия жизни.

Банда была сплоченной группой. И если они принимали кого-то в свои ряды, то только на время. Обычно людей со временем изгоняли — за «косяки» и недостаточную жестокость и решительность. Страх поднимался на смех, человека начинали «чморить», из категории своего он быстро переходил в категорию «чмошников». Иногда люди откалывались сами — осознав, что с Бандой им не по пути.

Так произошло, к примеру, с Хоккеистом. Когда я запер подвал, он с остальными находился внутри. Испугаться они не успели. Слишком быстро выбрались. У Хоккеиста была дурная привычка. Во время рукопожатия он сжимал руку слишком сильно и одновременно давил на нее, заставляя того, с кем здоровался, клониться вниз. Властный от природы, так он сразу расставлял акценты, показывал, кто здесь главный. Хоккеистом парня прозвали за то, что он несколько лет занимался хоккеем. Он был рослым не по годам, широкоплечим, и с садистским удовольствием затевал драку. Любого, с кем знакомился, хоккеист проверял «на вшивость» — задирался, и смотрел, как тот себя поведет. Рыжему очень нравилась эта манера Хоккеиста, поэтому он приблизил его к себе, и подбадривал в стремлении прощупывать новых людей.

От первой встречи с Хоккеистом у меня остался неприятный осадок. Врожденная осторожность не позволяет мне сразу идти на конфликт. И я избежал его в тот раз, но понес при этом некоторые репутационные потери. Ничего, впоследствии я вернул репутацию. А Хоккеист убрался из Банды.

Я размышлял недавно о своем переходе из детства в юность, и затем в зрелость, и подсчитывал приобретения зрелости. Их немало. В самом деле, немало. Иной за всю жизнь не получает столько шишек и опыта. Есть высшая справедливость в том, что шишки и опыт всегда приобретаешь совместно. Но главное мое приобретение, пожалуй, — способность презирать. Когда в самом раннем детстве взираешь на всякого взрослого человека широко открытыми глазами ребенка, он кажется тебе достойной уважения личностью, даже если носит мятую одежду и лицо. Затем разочарования следуют одно за другим, ты получаешь тычки, пинки и уроки. И взрослые постепенно делятся на виды, классы и отряды — биологии так много в человеческом сообществе.

На экскурсии с родителями в Костроме… Мне было, наверное, годика три. Толпа страждущих стояла у дверей столовой. Ожидали, когда откроют и нальют. Разливали портвейн. Теплое пойло. В граненые стаканы, ставшие сегодня раритетом. Настоящий, с тринадцатью гранями, не найдешь. Мы сидим в экскурсионном автобусе. И мама отправила меня:

— Степа, пойди, посмотри, уже открыто?

Я стремглав бегу, щурясь от весеннего солнца, счастливый от того, как мне замечательно легко бежится, какой я маленький и легкий. Взлетаю по ступеням, юрко протискиваюсь сквозь толпу и дергаю дверь. Заперто. И тут же меня кто-то разворачивает за плечи и, дыша в лицо перегаром, ревет:

— Гля, мужики, еврей. Без очереди собрался!

Обида хлестнула, обожгла внутренности. Я попятился, крутанулся. Вокруг гоготали, оскалив щербатые рты, жуткие рожи похмельного быдла. И побежал вниз по ступеням. А в горле застыл ком, не продохнуть. Хотелось ответить, бросить им что-то обидное в ответ. Но я не нашелся — что…