"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17 (СИ) - Марков-Бабкин Владимир

Стрельба все еще продолжалась. Правда это были не полноценные бои, а скорее эпизодические пикировки с мародерами на узких улицах Туккума, да и то, большей частью случайные.

Как показал блиц-допрос перед расстрелом, о прибытии в Туккум «жестянщиков Емца» уже было известно, так что «хлопцы Шкуро» стремились убраться с пути «жестянщиков», едва заслышав невдалеке рокот приближающихся моторов. Поэтому особых надежд на то, что им удастся найти Шкуро, Анатолий не испытывал. Тот был острожным и хитрым, вполне соответствующим своему волчьему тотему.

И пока у Емца не было ни доказательств, ни свидетелей, которые бы подтвердили прямой приказ Шкуро относительно погромов. По всему выходило, что в его отряде просто бардак, дисциплина хромает на все четыре ноги, а само подразделение скорее напоминало большую разбойничью ватагу. А что до погромов, то это, так сказать, инициатива с мест и не факт, что лихие казачки охотились именно на евреев. Во всяком случае, каждый из взятых с добром, сильно удивлялся (или делал вид, что для их интеллекта сомнительно) услышав обвинение в еврейских погромах. Судя по всему, евреям досталось по причине того, что их просто в Туккуме большинство, а казачки традиционно считали, что уж у еврея всегда есть что взять, нужно лишь его как следует потрясти.

Поэтому, Анатолий не стал заморачиваться, а просто приказал расстреливать тех дураков, которые имели плохой слух, глупость попасться с награбленным добром и решат оказывать сопротивление аресту.

Колонна подъехала к трехэтажному особняку, но даже с улицы было понятно, что его покинули. Скрипела на ветру распахнутая дверь, хлопало открытое окно, шуршали разбросанные бумаги. Лишь вороны каркали в парке через дорогу.

— Тута, ваше высокоблагородие! Приехали мы!

Емец мрачно кивнул:

— Да, уж, вижу. Опоздали…

ИМПЕРИЯ ЕДИНСТВА. РОССИЯ. МИТАВА. ОПЕРАТИВНЫЙ ШТАБ СИЛ СПЕЦИАЛЬНЫХ ОПЕРАЦИЙ. 25 сентября (8 октября) 1917 года. Вечер.

Слащев грохнул по столу кулаком с такой силой, что Ермолаев едва не выронил поднос с чаем и бутербродами для графа.

— Вот, что сегодня за день, а?!

Адъютант с готовностью сообщил:

— Понедельник, ваше сиятельство! День, как известно, тяжелый…

Командующий поднял глаза на Ермолаева и рявкнул:

— Марш отсюда со своим чаем и со своим чертовым понедельником!!!

— Виноват!!!

Тот пулей вылетел из кабинета, умудрившись при этом ничего не уронить с подноса и чего не разбить.

Раскрасневшийся Слащев играл желваками, глядя на текст расшифрованного донесения.

— Идиоты!!! Господи, вот за что мне такое наказание? Где я так нагрешил?

Доклад подполковника Емца вывел графа из себя. Как такое могло случиться? Как дело, которое должно было стать еще одним благоприятным эпизодом в блестящей биографии подающего надежды офицера, вдруг превращается в катастрофу? И это именно в тот момент, когда негласно приглядывающий за его успехами Государь Император, прислал для личной оценки кандидата самого Прокудина-Горского, организовав целый спектакль вокруг его появления?

Глава 9. Аз ох-н-вей!

ИМПЕРИЯ ЕДИНСТВА. РОССИЯ. КУРЛЯНДИЯ. ТУККУМ. 25 сентября (8 октября) 1917 года. Вечер.

— Скажите, а погромы еще будут?

Емец поднял голову и с удивлением посмотрел на вошедшего в кабинет колоритного еврея. Тот поспешил представиться:

— Я, весьма извиняюсь за беспокойство, господин офицер, но я здешний раввин. Меня зовут Менахем Берлин.

Пригласив присесть, подполковник с интересом переспросил:

— Берлин?

Тот печально вздохнул, усаживаясь на венский стул:

— Аз ох-н-вей, господин офицер. В наше непростое время таки очень опасно иметь такую фамилию.

— Отчего же? Думаю, ребе Менахем, что во время германской оккупации жить с такой фамилией было вполне комфортно.

Раввин еще более печально возразил:

— Ох, не с нашим счастьем, господин офицер… Однажды средневековый раввин-философ Авраам бен Меир ибн Эзра сказал про таких как я — «Если кто-то начинает заниматься изготовлением гробов, то люди перестают умирать, если он станет изготавливать свечки, то солнце будет сиять, не уходя с небосклона». Вот и сегодня, сначала мы прятались от погрома, и благо эти, с волчьими хвостами вместо шапок, нас не заметили. Много что взяли, но я не жалуюсь. Ибо гласит еврейская мудрость, если у вас украли или пропали деньги, скажите: «Спасибо, Господи, что взял деньгами». И только ушли погромщики, не успели мы перевести дух, как ко мне во двор въехала ваша машины с той страшной пушкой. Каждый ее выстрел у нас тряслись стены и звенели стекла в окнах, мы думали, что завалится дом и погребет нас заживо в подвале. Кто бы нас оттуда доставал?

Емец внутренне усмехнулся, отметив про себя, что если бы раввин знал о том, что ему могли вообще дом завалить, чтобы стрелять по станции, то он бы так не жаловался на свое счастье. Но тот продолжал свою горестную повесть.

— Только-только прекратили стрелять из пушки, как устроили у дома стрельбу из пулемета. И каков результат? Пять трупов лежат у меня перед домом, а зачем мне такой лежалый товар, скажите на милость? А вы говорите. Где мы, а где счастье! Аз ох-н-вей, господин офицер…

Но затем, видимо спохватившись, переспросил:

— И снова извиняюсь, господин офицер, так будут ли опять погромы? Те ваши ушли, вы пришли, люди в городе волнуются, спрашивают, чего им ждать.

Анатолий понимал, что наступает критический момент и от того, какую версию он сейчас выдвинет на первый план, будет много чего зависеть.

— А были погромы, ребе Менахем?

— Аз ох-н-вей, господин офицер! Если на свете бывают погромы, то это таки были они! Грабили дома, отбирали нажитое имущество, а троих евреев зарубили шашкой насмерть! Что ж это, по-вашему, если не погромы?

— Я, как русский офицер, сожалею, что до прихода в город российской армии, в Туккуме произошли акты бандитизма и мародерства и пострадали подданные Его Императорского Величества Императора Всероссийского. Но порядок в городе восстановлен. Лица, пойманные с поличным, ждут трибунала. Те, кто оказывал сопротивление, были расстреляны на месте. Но допрос показал, что никаких антисемитских взглядов и убеждений у бандитов не было, а было банальное желание грабить и им было безразлично кого грабить. Мы это пресекли, русская армия вошла в город, так что никаких грабежей и убийств больше не будет.

Раввин хмуро буркнул:

— Издали все люди выглядят хорошими, господин офицер. На этих погромщиках тоже была русская военная форма.

Емец пожал плечами.

— Форма — это еще не аргумент. Мало ли на ком какая форма. Вы же сами говорите, что издали все люди выглядят хорошими. Они вот пришли в город со русским Знаменем Богородицы?

Вопрос был рискованный, но Анатолий понадеялся на то, что Шкуро не стал морочить голову с вывешиванием флага.

— Нет, никакого знамени у них не было, господин офицер. Но…

— Вот видите, ребе Менахем! — Емец сказал это с таким оптимизмом, как будто привел просто убийственный аргумент в свою правоту. — А мы входили в город и у нас на каждой бронемашине был установлен русский флаг и мы в рупор всем объявляли, что входит регулярная русская армия. Знамя Богородицы сейчас реет над этим зданием, и, как вы можете увидеть в окно, на бронетранспортере у входа точно так же реет наш красный флаг.

— Да, господин офицер, я видел это, когда шел к вам. Я потому и пришел, что увидел, что кое-что поменялось.

Подполковник закивал, излучая оптимизм. Но раввин тут же возразил:

— Но, господин офицер, те тоже говорили по-русски и на них тоже была русская форма, а как говорил мой покойный отец, если что-то выглядит как лошадь и на ней можно ездить, то это-таки лошадь.

— Это просто были сбившиеся в банду дезертиры, которые, к сожалению, встречаются в каждой армии.

— Так-то оно может и так, но люди боятся. Многие говорят, что опять вернулись русские и нас опять стали бить, снова начались погромы и куда теперь деваться бедным евреям…