В тине адвокатуры - Николай Гейнце

— Не говори о них, из за них я здесь.

— Нет, не из-за них, друг мой, не из-за них, а по своей собственной оплошности, ты забыла отдать мне ключ, но это еще ничего. Мало ли как можно было объяснить его присутствие. Зачем же было сознаваться?

— Но пойми, увидав его, я была поражена, уничтожена; ведь это перст Божий.

— Вы бредишь, мой дружочек, — нежно заметил он, — или заведомо говоришь вздор, не желая сознаться в своей опрометчивости.

— Пусть так, — согласилась она, — но что же ты теперь намерен делать?

Она поглядела на него вопросительно. Голос ее дрожал.

— Что делать? Подписанного сознания не воротишь! — деланно-грустно произнес он и опустил голову.

— Прости, прости меня, что я тебя погубила! — кинулась вдруг она к нему на шею и зарыдала.

Он вскочил весь бледный и грубо оттолкнул ее.

— Как меня? — прохрипел он.

Она стояла перед ним ошеломленная его толчком. Из ее глаз градом лились слезы. Наконец ноги у ней подкосились, она села на кровать.

— Конечно тебя! Ведь ты же сам сказал, что сознанья не воротишь, я должна сказать всю правду, все, все. Я так и думала здесь эти два дня, что только очистившись искренним раскаянием, мы можем с тобой примириться с Богом.

— Ты сумасшедшая! — прошипел он.

— Ничуть. Разве ты захочешь расстаться со мной? Значит — ты не любишь меня?

Он сдержал охватившее его волнение и присел к ней.

— Люблю, конечно люблю, доказательством этого служит то, что я здесь! — вкрадчивым, ласковым тоном заговорил он.

Она перебила его.

— А если любишь, то разделишь мою участь! — почти крикнула она. — Довольно преступлений, я решила, знай, я решила бесповоротно сознаться во всем до мельчайших подробностей. Это облегчит мою душу. Того же требую я и от тебя во имя любви ко мне, раскайся, явись сейчас же с повинною, а завтра я дам свое показание.

Она взяла его за руку. Он грубо вырвал ее и вскочил. Он был вне себя.

— Так ты думаешь, безумная, что я из любви к тебе пойду на каторгу? — начал он, отчеканивая каждое слово. — Ошибаешься! Я, как тебе небезызвестно, не признаю той любви до гроба, о которой пишут в романах, я люблю человека пропорционально сумме приносимых им мне пользы и наслаждения и готов платить ему тем же, но не более. С тобой до сих пор в этом отношении мы были квиты! На ласку яотвечал лаской, за помощь в делах я окружал тебя всевозможной роскошью, исполнял все твои требования, капризы — платил тебе. Ты попалась, оказавшись неспособной к выполнению всесторонне обдуманного замысла, разыграла из себя нервную барышню и хочешь, чтобы с тобою вместе погибал и другой, неповинный в твоей ошибке человек, повторяю тебе, ты ошибаешься, ты должна отвечать одна.

Он остановился перевести дух. Княжна все время смотрела на него в упор своими большими глазами, горевшими зеленым огнем, то приподнимаясь, то садясь на кровать, но не вымолвила ни слова. Плакать она перестала.

— Я понял бы, — заговорил он снова, — если бы ты потребовала от меня отчета в нашей добыче, я сам пришел сюда предложить тебе денег, чтобы улучшить твое положение здесь в тюрьме, чтобы заплатить какому-нибудь знаменитому адвокату. — Кто знает — тебя могут и оправдать! Наконец, чтобы обеспечить тебя на худой конец на каторге: деньги и там сила, способная превратить ее чуть ли не в земной рай, — я все это, повторяю, понял бы.

Он смолк и несколько времени глядел на нее вопросительно. Она сидела, не спуская с него глаз.

— Но вы, ваше сиятельство, идете далее, — продолжал он уже со злобной усмешкой, раздраженный ее молчанием, — вы хотите ни более, ни менее, как сделать из меня вашего попутчика в места отдаленные, вероятно, желая сохранить себе любовника. Не много ли будет, ваше сиятельство? Попытайтесь. Идите, доносите на меня. Я не откажусь от того, что был вашим любовником, — иметь любовницей красавицу княжну Шестову далеко не позорно, — но я постараюсь доказать, что вы отравили вашего дядю, желая уничтожить его завещание, уморили вашу сестру, чтобы завладеть ее наследством, и отравили тетку, приревновав ее ко мне, а теперь оговариваете меня из эгоистического желания, чтобы я разделил с вами вашу участь, едва ли после этого поверят вашему голословному оговору.

Он снова остановился. Княжна молчала, бледная как полотно. Глаза ее остановились.

— Так не лучше ли нам с тобой остаться друзьями? — вдруг переменил он тон. — Я постараюсь всеми силами облегчить твою участь, я окружу тебя и здесь, и там возможным довольством и покоем. Образумься, согласись, моя дорогая!

Он сделал к ней шаг. Вдруг она порывисто вскочила с кровати и выпрямилась во весь рост.

— Вон… подлец… — указала она ему рукой на дверь…

В голосе ее послышалась дикая ненависть. Она была положительно страшна и, казалось, готова была кинуться и растерзать его. Он весь как-то съежился и, не заставив повторять себе приказание, выскочил за дверь.

Она слышала, как щелкнул замок и по коридору раздались поспешно удаляющиеся шаги двух человек.

XXIII

В тюрьме

Он ушел. Она осталась одна. Бледная, изнеможденная, с горящими, как у кошки, глазами, с высохшими губами, она скорее упала, чем уселась на скамейку. Долго, очень долго она сидела без движения, без мыслей. Глаза ее мало-по-малу теряли свой блеск; руки опустились; головка ее медленно наклонялась все ниже и ниже.

Прошел час, другой. В коридоре медленно, размеренно однообразным шагом прогуливался взад и вперед часовой, изредка апатично, по привычке, заглядывая через маленькое круглое отверстие в камеру арестантки.

Княжна Маргарита все еще сидела в своей застывшей позе, с опущенною головою, безжизненная и бесстрастная, скорее напоминая мраморную статую, чем живое существо. Маленькая тюремная мышка, набравшись храбрости вследствие наступившей тишины, вышла из своей норки и начала играть у ног Маргариты Дмитриевны.

Ее маленькие, узкие, светящиеся глазки то и дело устремлялись на княжну. Мышка ждала обычной ласки и обычного корма. Ни того, ни другого не последовало. Тогда, выведенная из терпения, мышка решилась напомнить о себе княжне более чувствительным образом. Она запустила свой острый зубок в ботинку княжны. Маргарита Дмитриевна вздрогнула и начала озираться вокруг. Мало-по-малу она выпрямилась, поднялась со скамейки и прислонилась к стене. На лице ее заиграл чуть заметный румянец и стало видно, что к ней возвратилась способность думать.

Страшно было ее пробуждение от временной апатии.

— Так вот до чего я дошла! — чуть слышно произнесла она, и губы ее искривились зловещей улыбкой. — Я, княжна Маргарита, была игрушкой этого бандита… Словно ничтожная тварь, я, не задумываясь, шла от преступления к преступлению в угоду этому выродку из жидов!.. Где же были мой ум, моя воля?.. Как могла меня так отуманить страсть к этому каторжнику?.. Какой стыд, какой позор, какое унижение!..

Княжна припомнила весь разговор с Гиршфельдом. Его голос, сперва вкрадчивый, а потом нахальный, раздавался в ее ушах.

— И этого человека я любила!.. Любила!.. Ха-ха-ха…

Княжна залилась ядовитым, злым смехом.

— Да, любила, — продолжала она, успокоившись. — И как еще любила! Никогда ни одна женщина в мире не отличалась такою беззаветной преданностью к любимому человеку, как я. Я была его рабой, его вещью!.. И чем он отплатил мне?.. Здесь, на этом самом месте, он дерзко, нахально, нагло нанес мне рану за раной, надсмеялся надо мной и топтал меня своими ногами. Я служила ему материалом для достижения благ земных. Я была для него сообщницей в преступлениях, долженствовавших служить ему средством к наживе, к богатству. Он никогда меня не любил!.. И вот теперь, когда за его преступление я очутилась здесь — он осмеливается бросит мне прямо в лицо, что я была обманута, что он меня никогда не любил.

Она поникла головой.

— Постойте же, г. Гиршфельд! — заскрежетала она зубами. — Я вам докажу, как можно безнаказанно надсмехаться над чувством женщины!.. Вы были ко мне безжалостны; отняли у меня честь, доброе имя!.. Вы выжали весь сок костей моих… Вы выпили всю кровь мою и насыщались ею, а теперь вы бросаете меня, как ненужную тряпку, безжалостно топчете своими ногами!.. Постойте же!.. Настанет и мой час!.. Час страшной мести!.. Трепещите!.. И я буду беспощадна!.. Я раздавлю вас, как гадину!.. И когда я увижу вашу гибель, когда я буду свидетельницей ваших предсмертных корчей, я также нагло, нахально буду торжествовать, как торжествовали вы… здесь…

Княжна сделала шаг вперед.

— Да, я буду беспощадна, — продолжала она все более и более воодушевляясь. — Я жаждала жизни! Я жаждала любви! Я жаждала счастья!.. Ничего этого не досталось на мою долю… Теперь я от всего отказываюсь… Мне ничего не нужно… ничего… кроме мести… Кроме счастья видеть его раздавленным… видеть его, этого блестящего мужчину, рядом с собой, в уродливом арестантском халате шествующим с партией на каторгу!.. Я умела любить, но я сумею и ненавидеть!.. Я всею силою моей души стремилась дать человеку счастье, но я сумею толкнуть его и к погибели!.. Я, княжна Шестова, постою за себя!.. Уж коли быть палачом, так быть им до конца…