Подружка для ударника - Эва Эверли

скромно — в уголок губ. Но ему было достаточно и этого, чтобы кровь тут же разгорячилась, взбудоражив в нем нешуточное желание. И тогда он утащил ее в одну из свободных комнат. Они утром сильно поругались, сказали друг другу много лишнего, но очень скоро они помирятся, ведь Полина была рядом и она улыбалась, нежась в его руках, отвечая на нетерпеливые поцелуи, тем самым распаляя его еще больше.

Все закончилось, так толком и не начавшись, словно кто-то с силой сорвал с него приятное наваждение, и уже в следующую секунду одно лицо сменилось другим. А он не понимал, что происходит, остановился, сощурился, пытаясь сфокусировать взгляд на лице, но ничего не входило. Любимые черты лица ускользали от него, и вот уже Паша ясно осознавал, что целует не те губы, что глаза и изгиб бровей другие, да и взгляд у Полины в такие моменты бывал томным, с поволокой, а тут более отчетлив, трезв.

Уход Киры помнил тоже скупо, кажется, он выставил ее за дверь, испугавшись того что натворил, или же она сама ушла разгневанная, напоследок громко хлопнув дверьми, да так что ручка едва не сошла с места. А он остался. Домой в том состоянии ехать не решился, Поля бы сразу все поняла, остался и до самого утра не выходил из комнаты. Спал. Вот только дверь не запер.

Вернулась ли потом Кира, или кто-то другой сделал эти фотографии, впоследствии оказавшиеся у Полины, он не знал.

И не думал об этом. Какой смысл?

Он не мог исправить сделанного, а для Полины не имело значения, кто был отправителем этих фотографий, лишь то, что на них изображено.

С того времени Кира больше не появлялась на горизонте, наверное была на него зла или же просто избегала, Паше было все равно, и то что она сегодня подошла к нему удивило, и выбило из колеи.

Чего она от него хотела теперь?

Может позлорадствовать пришла? Тогда чего ждет, почему не скажет какой он урод и заслуживает страданий, куда больших, чем есть?

— Она в саду, — вдруг сказала Кира, — твоя Полина.

Анисимова смотрела прямо перед собой, крутя в руках бокал, и избегая его взгляда. Больше ничего Кира не собиралась говорить, ему этого от нее и не нужно было. Он ведь перед ней был виноват не меньше чем перед Полиной.

— Прости, — шепнул парень, и она кивнула, поняла все без лишних слов.

Не произнося больше ничего, Паша быстро зашагал прочь. Самые сложные слова-признания ему предстояли впереди.

Кира не солгала, Полина и правда находилась в саду. Сидела на одной из скамеек, той самой, которую раньше занимали вдвоем с ним, когда хотели быть подальше от чужих глаз, чтобы с упоением целоваться.

Паша словно прирос к земле, в горле образовался такой ком, что едва мог дышать. Ведь когда он выбежал за ней, думая лишь о том, чтобы догнать и сказать все, что так давно съедает его заживо, не представлял, как будет тяжело сократить разделяющее их ничтожное расстояние. А о том чтобы заговорить…

Не такой он оказывается смелый, каким себя считал.

Но как же хочется подойти к ней, не прикасаться, не обнимать — этого Полина ему не позволит — просто рядом побыть, в последний раз ощутить ее присутствие в своей жизни, прежде чем перестать быть слабаком и отступить, позволить жить как ей того хочется.

Ложь. Все ложь. Он не хотел отпускать ее, и отступать самому. Хотел не просто побыть рядом, а прижать к себе так сильно, чтобы поняла — любит безумно, и ни за какие богатства мира ее не отдаст. Единственно, что мешало ему — сомнение. Не был уверен, что Полине нужны его извинения, что не пошлет его куда подальше, как сделал бы он, будь на ее месте.

Паша не хотел в этом признаваться даже себе, но Марк прав — ничего его запоздалое раскаяние не изменит. Только раны старые разбередит, и новые, словно невидимым ножом, нарисует, но лишь с той разницей, что холстом на этот раз будет его сердце.

Да и плевать! Пусть хоть в лицо ему плюнет, пусть скажет о том, как ненавидит, хоть прогонит — он это заслужил, вытерпит. Главное набраться смелости и подойти к ней прямо сейчас. Иначе будет поздно, точно знал.

Пока шел, интуитивно стараясь ступать тише, отчего-то вдруг вспотели ладони, так что нестерпимо захотелось вытереться о брюки. Никогда раньше такого с ним не бывало, даже перед их первым свиданием. А ведь он и тогда волновался ужасно. Еще бы, столько сил приложил к тому, чтобы пришла к нему, хотя бы раз. Сидел как на иголках, весь извелся, но такое, как сейчас с ним впервые.

Не доходя пару шагов остановился, она не замечала его, кажется, вообще ничего вокруг ее не волновало. Смотрела на вытянутую перед собой ладонь.

«На кольцо, — догадался Паша. — Любуется им» — почти сразу он ощутил, как в пальцах начало неприятно покалывать и электрические импульсы стремительно набирая обороты, по всему телу, устремились вверх. Прямо к сердцу, и так метко без промедлений попали точно в цель, на секунду лишив его кислорода.

Что он делает, зачем?

Кому от этого будет легче?

Ему? Возможно.

Ей? Он не был уверен, что Полина нуждается в его извинениях.

Павел принял решение — нужно вернуться, убраться подальше, уехать куда-нибудь. Да хоть в ту же армию пойти, если это поможет забыть, отпустить и продолжать жить, лишь бы не оглядываться назад.

Шаг. Один. Второй. Третий и он почти добрался до выхода, но…