Научи меня любить (СИ) - Светлая Есения

Анастасия, словно почуяв, что пахнет жареным и ее не особо-то хотят приглашать внутрь, уверенно шагнула за порог и, не разуваясь, процокала на своих высоких ультратонких шпильках сразу в зал.

А оттуда истеричный злобный смех и громкое:

— Что-то подобное я себе и предполагала!

Яна захлопнула с силой дверь и, трясясь от нахлынувшего волнения или страха, подошла к матери. Та стояла, подбоченившись, и с любопытством рассматривала лицо Лешки, вцепившись длинными острыми пальцами в его подбородок.

— Похож, чертовски похож! Такой-же гаденыш вырастет, поверь!

— Прекрати!

Анастасия, криво улыбнувшись, повернулась к дочери.

Сейчас, при дневном свете и без сценического грима было видно, как мать постарела, возможно, даже болеет. Но глаза все также излучали ненависть и неприязнь. На все, даже на собственную дочь. Вопреки всему голос ее вдруг стал медовым, обволакивающим, жалеющим:

— Доченька? Он монстр! Разве ты еще не поняла? Сделал на стороне ребенка, раз ты не в состоянии родить, и притащил… Бедная моя, бедная девочка! Как это жестоко! Он совершенно не ценит тебя. Ведь ты не для горшков и кастрюль рождена! Ты рождена для высокого, ты достойна только лучшего! Упек мою девочку, спрятал в этом болоте, в этой грязной медвежьей норе! Господи, пусть он сдохнет в этой больнице, будь он проклят!

— Мама, прекрати, прошу тебя, — взвыла, давясь слезами, Яна.

— Сама прекрати, дура! — повысила тон Анастасия, практически взвизгивая. — Ты посмотри, до чего ты себя довела! Неужели мне, матери, приятно на это смотреть! Почему ты должна воспитывать этого приблудного щенка? Где его мать? Нет ее? Сдохла под забором? Так и его туда же, к алкаголикам-родственничкам! Или в детдом! Собирайся, немедленно! Я тебя забираю! Не для этого я тебя растила.

Яна, давясь рыданиями, замотала головой, но мать, не обращая внимания, уже достала телефон и набрала какой-то номер.

— Олег, через пятнадцать минут жду тебя с представителями социальной службы. Здесь дочь беспризорника домой притащила, нужно забрать. Да, и позвони, пожалуйста, Коробову, пусть запишет мою дочь на прием, на медосмотр. Она возвращается домой. Да, я знаю, что ты рад, спасибо! Адрес? Адрес сейчас скину в сообщении.

Анастасия тут же отключилась и стала набирать смс.

— Сейчас, милая. Мама все решит, собирай пока вещи. Так, адрес, адрес…

Яна, совершенно обезумев от слов матери и происходящего, подлетела к ней, вырвала телефон и с размаху швырнула его в стену. Телефон тихо щелкнул, перестал светиться и притаился белым пятном на ковре. Рука Анастасии дернулась, но остановилась на полпути от лица дочери. Бить больно она умела и словами.

— Не поедешь, значит? Ну, что же. Я давала тебе последний шанс. Идиотка. — Анастасия продефилировала к валяющемуся телефону, изящно присела, оглаживая обтягивающую узкие бедра юбку, взяла гаджет двумя пальчиками, подняла и убрала в сумочку. — Что же, хочешь жить так? Живи. Но чтобы я больше о тебе в наших кругах не слышала. Иначе я упеку этого собачонка в детдом. Сразу же. Позорить нашу семью не позволю. И нарушать мои правила тоже. Давай, нянчись. Скоро надоест. Как только поймёшь, что вылепить из навоза ничего не возможно. Материал, знаешь ли, не тот.

Анастасия, пнув ковер, задравшийся под каблуком, выпрямилась и, даже не обернувшись, вышла из комнаты, а потом из квартиры.

И, кажется, из жизни дочери…

Янка бросилась к двери.

Кинулась закрывать все замки. А после, прижавшись к прохладной стене спиной, сползла на пол, тихонько поскуливая и подвывая.

Ненавидела. Всей душой она сейчас ненавидела мать. За то, что та так легко и просто озвучила ее мысли. В более грубой форме, жестоко, без вуали и звездной льстивой россыпи. Ненавидела сейчас и себя. За то, что ее дочь. За то, что впитала от нее эту неуемную гордыню, брезгливость, высокомерие.

И абсолютно холодное сердце.

Потеряв счет времени, она сидела там, в темной прихожей у двери, оплакивая свою жизнь, детство, несбыточные надежды о семье. Забылась настолько, что когда к ее заледеневшей руке прикоснулась маленькая теплая ладошка, Яна вздрогнула. Она, захлебываясь и упиваясь собственным горем, совершенно забыла о мальчике.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

А он ведь все видел, и слышал…

Яна воззрилась на него, понимая, что нужно что-то сказать, объяснить. Но слова застряли где-то в горле. Лешка неловко дотянулся до Янкиных волос, погладил ее по голове и, заглянув в зареванное лицо, тихонько прошептал:

— Пойдем пить чай? С вареньем и твоим пирогом? Он мне понравился, вкусный. Я еще хочу.

72

Все, чего теперь хотелось, это избавиться от воспоминаний пережитого этим утром.

И от любого мало-мальского сходства.

И от вбитых до мозга костей привычек.

И от взглядов, которые отчего-то казались раньше правильными.

Правила?

К чёрту все правила! Лешка едет на репетиции вместе с Яной, а потом они уплетают за обе щеки ужасно вредную, залитую вязким, жирным, расплавленным сыром пиццу и пьют не менее вредную кока-колу. Не пресный зеленый чай, ни ролл с тонким листиком теста, тунцом и обрывком салата, а то, что едят все вокруг — и живут, нормально живут, улыбаются, шутят.

Не стала одергивать Лешку, болтающего ногами под столом, не стала ему приказывать — разговаривать в полтона, чтобы…. Не понятно, что? Чтобы никто не слышал тебя, не видел?

Лешка был рад вдруг изменившемуся настроению Яны. И даже то, что не смог поговорить с мамой, его не огорчило. Ведь пришло сообщение, что она лечится, и выйдет на связь, как только разрешит врач. А Лешка пусть пишет каждый день и шлет фотографии.

Вот фотографий сегодня точно было много. И на карусели, и на пони, и в пиццерии, и с усами из сладкой ваты. И даже в мини-зоопарке, где они с Яной присматривали питомца.

Яна пыталась радоваться. По-настоящему. Понимая, что радость в свою жизнь не впускала сама.

Даже дома, вместо генеральной уборки они просто увалились на пол и стали собирать пазлы. Не стерильно? Не подобает так себя вести? Замечательно! Самое оно!

Фотографии с телефона благополучно перекочевали в планшет, в мессенджер вбит номер телефона Сашки. Лешка пыхтит, видно переживает за отца, но сам спросить не решается. Да и Яна робеет, никак не подберет слова, чтобы рассказать ребёнку о трагедии. Но нужно.

— Леша, послушай. Саша, папа твой, он попал в аварию. И сейчас он в больнице. В Москве. Где-то рядом, возможно, с твоей мамой. Он подлечится и приедет. А сейчас пока не сможет тебе ответить, он спит после операции. Ты не переживай, все точно будет хорошо. И как только можно будет, мы с тобой позвоним и поговорим с ними обоими. А пока, также, как и маме, пиши ему письма и шли фотографии.

Лешка, довольный ответом, легко улыбнулся и, как ни в чем не бывало, продолжил тыкать пальчиком по буквам! Удивительно, в свои шесть он довольно грамотно составлял предложения и умел хорошо читать.

А Яна, подбодрив мальчика, будто воспряла духом сама и в свои же слова вдруг поверила. Что им теперь остается? Только ждать, и держаться друг за друга. Потому что у них с Лешкой кроме друг друга и нет никого.

Он уснул быстро. Яна застелила на диван свежее постельное белье, комплект с космическим рисунком, Сашкин любимый. Ребенку такой тоже пришелся по вкусу, засыпал сегодня точно без слез.

Не сравнить с Яной. Потому что весь день продержав себя в руках, опять "на высоте", потому что слабой быть не могла себе позволить, ночью дала волю слезам, обнимая подушку вместо мужа.

Как он тысячу раз был прав, огораживая ее от родителей, защищая. Но Янка верила, каждый раз надеялась, что нужна им. Просто так нужна.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Нет. Каждая встреча это доказывала, а потом Яна скатывалась до позорной депрессии так, что выводили ее из этого состояния врачи. А она снова и снова обижалась на мужа, что он плохо относится к ее родителям. Считала, что это оттого, что чувствует разницу в статусе, образовании, возможностях, интересах. Да это они, они все вместе взятые его не достойны.