Зори над Русью - Михаил Рапов

Узнав о беде, князь Дмитрий разгневался, приказал:

— Холопа в узы!

Через день новый приказ:

— Княжну в город! Посажу дочь в терем, — решил князь, — нечего ей по лесам одной бродить, долго ли до греха.

Но тронуть ее сразу нельзя было: по лесным дорогам больную не повезешь.

Ходила за ней Патрикеевна. Старуха была хитрющая, тянула время, на все приказы князя один ответ: «Нельзя трогать княжну: хворая».

Когда княжьи люди очень нажимали, старуха стучала на них своей клюкой и шамкала беззубым ртом:

— Берите ее, голубушку, берите, псы! До Суждали не довезете, отвечать вам. Ироды!

Спорить с ней поостереглись: ей лучше знать — ворожея.

Так и жила Дуня в деревне, но в июле все повернулось по–иному.

В горницу к Дуне пришел тиун Прокоп, крестясь на образа, он тем временем покосился на няньку, проворчал беззлобно:

— У–у–у… лиса! Недаром батюшку твово Патрикеем звали, в самый раз пришлось. — Поклонился Дуне. — Ты меня, княжна, прости, но больше покрывать вас с нянькой не могу, боюсь своей спиной ответить. Придется в Суздаль ехать немедля.

— Прокоп, голубчик… — начала было Дуня.

Прокоп перебил:

— Не проси, княжна, боле нельзя. Худые вести. Дядюшка твой, старшой братец нашего князя, Андрей Костянтинович, волею божьей, помер. Вестимо, беда одна не ходит: другой твой дядюшка, князь Борису не посмотрев на то, что батюшке твоему он брат молодший, в Нижнем сел. Сама понимаешь, нашему князю Нижегородский стол потерять — нож вострый, бо Новгород Нижний не в пример богаче Суздаля. Дмитрий Костянтинович походом на Бориса Костянтиновича идти сбирается.

— Опять усобица! Пропасти на них нет! — причитала Патрикеевна.

Дуня молчала. Доводы Прокопа падали в пустоту. Не знала раньше, что так вот, всем сердцем, любила она князя Андрея. Встал он в памяти как живой, чуть сутулый, борода клочковатая и сам такой же, вроде ощетинившийся. За суровый нрав и смелый язык многие его не любили, а батюшка пусть самую малость, но побаивался. Горяч был князь Андрей, как отцу–то от него за Москву доставалось… Москва… Митя… Тоже горяч и тоже из памяти не уходит.

Княжна задумалась и забыла о Прокопе. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, наконец стал покашливать, не решаясь иначе напомнить о себе. Княжна наконец подняла на него глаза, улыбнулась:

— Ладно, поеду, но не тотчас, а завтра поутру. Видно, терема мне не миновать.

8. В ПОСЛЕДНЮЮ НОЧЬ

Своих бед и забот у княжны было вдосталь: и болезнь, и терем, в который отец обещал запереть ее, а потому о Бориске она и не вспомнила.

Но не забыла о парне Патрикеевна. Услышав ответ княжны Прокопу, старуха подумала: «Или нынче в ночь выручу парня, или никогда».

Незаметно, будто за делом, спустилась в подклеть, прошла мимо чулана, где Бориско был заперт, осталась разведкой довольна: дверь заперта простым деревянным засовом, замка нет, а стражу Прокоп снял. Из подклети старуха вышла на двор, обошла хоромы кругом и, выждав, когда никого не было, кряхтя потащила небольшую лесенку, стоявшую у сарая, бросила ее в траву в заулок и тут только вздохнула свободно.

«Дивного нет, что меня никто не видал, — рассуждала она, пробираясь сторонкой в светелку княжны, — Прокоп эвон холопов в поход собирает».

Тиун и в самом деле был занят. Стоял он в открытых дверях сарая, вокруг теснились холопы, которым он выдавал оружие и доспехи. Кое–кто из молодых, отходя с мечом, рогатиной иль топором в руках, весело скалился: «Довольно гнуть спину на князя, ныне погуляем!» Однако таких было мало, остальные отходили хмурясь. Драться, а может, и помирать за Дмитрия Суздальского охоты не было.

Прокоп видел это и только головой качал, и, конечно, ему было не до старухи няньки, проковылявшей мимо.

Пропели первые сонные петухи, когда Патрикеевна поднялась с постели. Прислушалась. Княжна дышит ровно — спит. Как была босиком, старуха прошла через горницу, постояла перед дверью, боясь открыть, скрипнуть. Толкнула ее сразу и, не закрывая дверь за собой, ощупью пошла по темному переходу, спустилась по лестнице и опять остановилась перед второй дверью, ведущей в подклеть. Прислонясь к косяку, перевела наконец дыхание; вошла внутрь, нащупала засов на Борискиной двери, с трудом отодвинула его.

Взвизгнув ржавыми петлями, дверь тяжело открылась. Патрикеевна вошла внутрь.

Чуть светится узкое окошко. Из угла хриплый голос:

— Кто тут?

Шагнула вперед, опрокинула кувшин с водой, замочила ноги.

— Бориско!

Сразу же из угла послышался шелест соломы: значит, вскочил на ноги.

— Неужто ты, Патрикеевна?

— Тише, касатик, тише!

Парень сразу смолк. Старуха, вытянув вперед руки, осторожно пошла к нему в угол, тронув концами пальцев рубаху у него на груди, остановилась.

— Бориско, беги! Ловить не будут, не до тебя нынче. Беги сей час, завтра поздно, завтра меня здесь не будет.

Не слыша ответа, Патрикеевна спросила:

— Аль оробел? Аль тут в подклети сидеть слаще?

— Нет! Нет! — торопливо зашептал он. — Ты иди, чтоб тебя кто вместе со мной не увидел; а то за такое дело князь твоей старой головы не пощадит.

— Ах, касатик, ах, жалостливый, — вздохнула старуха, послушно поворачивая к двери.

Ушла. Парень дождался, когда за Патрикеевной, тихо скрипнув, закрылась наверху дверь, и вышел наружу. Выбраться из хором было легко, но на дворе парень сразу понял, что уйти из подклети — это еще полдела. У ворот горел яркий костер, толпились и шумели явно хмельные холопы.

Прижавшись к стене, Бориско стал обходить хоромы вокруг, чтобы уйти подальше от света; за углом, в темноте, остановился.

До заулка парень не дошел и лестницы, притащенной Патрикеевной, не видал. А в этот час наверху в светлице, ворочаясь с боку на бок, старуха тяжко вздыхала:

— Дура я, старая дура. Забыла парню про лестницу сказать.

Бориско стоял затаясь, а сам все глядел и глядел на тын. Вбитые в землю бревна с заостренными наверху концами были высоки. Разбежаться, допрыгнуть, ухватиться за верх тына, как сперва предполагал, нечего было и пытаться.

«Чего ждать от старухи, — с горечью думал Бориско, — отвалила засов и думает — выручила. И я–то, дурень, послушался ее!»

Парень и стеречься перестал, а потому не заметил подошедшего, и лишь когда сильная рука легла ему на плечо, Бориско вздрогнул, рванулся, но не вырвался из цепких пальцев холопа. Взглянув на него, парень понял: незнакомый.

А тот его сразу признал:

— Никак, Бориско? И ты, брат, в поход идешь?