Бунт Афродиты. Tunc - Лоренс Даррел

— Никогда нельзя доверять армейским, сэр, — сказал он Маршану. — Я был в армии. Так что знаю.

Маршан хихикнул, вышвырнул в окно свою тошнотворную сигарету, наполнявшую машину вонючим дымом, и отозвался:

— Я тоже.

Наконец мы доехали до них, внезапно и мистическим образом материализовавшихся на невысоком пологом холме, — трех здоровенных орудий, больше похожих на комбайны, упёршие длинные рыла в небо. Гномы, что копошились на орудиях, поначалу показавшиеся фигурками живой картины, свесились, чтобы посмотреть, кто приехал, — боясь, наверно, что на них наедут. Слышались хриплые голоса, отдававшие команды; из ниоткуда вновь появился бригадир, вылез из машины. Мы пошли за ним по полю туда, где, словно сонные мухи, двигались апатичные солдаты в накидках. Старшина, видневшийся как сквозь матовое стекло, пытался их расшевелить трехэтажной бранью и грубыми шутками. Но они продолжали двигаться как лунатики. Игрушка Маршана представляла собой неуклюжее сооружение, похожее на огромную шарманку, усыпанную разноцветными переключателями.

Он бросился к ней с распростёртыми объятиями, чуть ли не как к девушке; склонился над ней, нежно прикасаясь, манипулируя переключателями, оглаживая и близоруко оглядываясь, словно ища помощи небес. Видя все эти трогательнонаивные хлопоты, беспокойство, отчаянные надежды, я вдруг испытал к нему симпатию и в то же время уверенность, что передо мной не просто учёный, но своего рода гений. Его недремлющий ум чувствовал себя в мире абстракций как рыба в воде. И я невольно сравнил его гений с моими занятиями и способностями — так, возня со всякими нитями и проволочками, поверхностная любознательность второразрядного таланта, и я понял, что отдал бы все, чтобы принадлежать к одному с Маршаном племени. Какими банальными казались все мои элементарные устройства при виде лихорадочного возбуждения коллегиизобретателя, который сейчас ничего не видел и не слышал вокруг; сама его поза говорила о таком возбуждении, какого я никогда не испытывал, — его словно било током.

— Конечно, придётся заменить броню, — сказал он. — Чересчур эта штука тяжела. Но сперва испытаем, как она работает, а?

Вокруг нас прибавилось народу, который копошился возле орудий с видом людей, осторожно поливающих цветы на подоконнике. Возле этих кремнёвых наконечников нашей жалкой культуры.

Я наблюдал за этой суетой с безразличием, поскольку мне были непонятны все разнообразные манипуляции орудийных расчётов; я просто присутствовал, как любитель на балете или бое быков. Все, что я знал, это то, что толстые хоботы, зловеще поднятые к светлеющему небу, сейчас выплюнут сноп огня. Бригадир вёл отсчёт, держа в руке чтото, от чего тянулся длинный шнур. Он был похож на доктора, щупающего пульс пациента. Над головой лениво прожужжал самолёт, устанавливая радиосвязь с землёй. В тумане прозвучали резкие команды и щёлканье смазанных стальных механизмов. Маршан достал маленькую коробочку с тампонами для ушей вроде тех, что дают авиапассажирам перед взлётом, и заставил меня взять пару. Потом последовала очередная бесконечная пауза перед стрельбой.

Я был совершенно не готов, когда все началось: земля чудовищно вздрогнула у нас под ногами, и волна грохота улетела к горизонту. Хоботы с шипением мёдленно и точно вернулись на место, чтобы вскоре вновь исторгнуть пламя. Вспышка и возвращенье, вспышка и возвращенье. Туман вблизи был разорван в кровоточащие клочья, в воздухе повисли медленно кружащиеся облака водяной пыли. Маршан стоял на коленях у своей шарманки, зажав уши и чтото бормоча. Пятно яркого света осветило крупномасштабную карту, на которой шевелилась тень усов. Затем наступила тишина, и связист, как молящийся, начал вызывать когото незримого, его хитрый ящичек отвечал шипением и треском. Я вытащил вату из ушей и поднял воротник пальто. Маршан был в восторге.

— Похоже, все в порядке, переделывать ничего не надо, — повторял он; он схватил за рукав солдата, который вежливо освободился, внимательно следя за связистами.

Вновь шипенье и треск. После долгого беспокойного ожидания ящик наконец чтото затараторил на военном жаргоне. Бригадир принялся трясти руку Маршану, и тут слева от нас из тумана медленно выплыла невероятная фигура: всадник на высоком коне, направлявшийся на батарею.

— Генерал, — сказал Тэннер и поспешил с докладом к высокому начальству.

— Молодцы, хорошо отстрелялись, — послышался глухой голос всадника. — Можете сворачивать батарею. Министр застрял гдето по дороге сюда, пережидает, когда туман поднимется. Придётся подождать его мнения. Думаю, раньше чем на следующей неделе он ничего не скажет.

— Что ж, делать нечего, — сказал Маршан. Мы забрались в машину; он сел рядом с шофёром, поближе к свету от приборной доски, достал записную книжку и карандаш и принялся покрывать страницы каракулями и схемами. — Извини, — сконфуженно бросил он мне через плечо. — Но если сразу не запишу какието свои соображения, они имеют привычку испаряться.

Туман заметно редел, и, выехав на гравийную дорогу, наш водитель заявил, что теперь знает, куда ехать, так что можно отпустить джип, который отрядили проводить нас до шоссе. Джип с рёвом свернул с дороги и, подпрыгивая на ухабах, вскоре растворился в тумане, предоставив нам выбираться дальше самостоятельно. Мы ползли вперёд с включёнными фарами; время от времени шофёр подавал унылый сигнал — одинокий крик, похожий на крик какойто болотной птицы. А потом мы заблудились; гравийная дорога кончилась, и мы мягко покатились по травяному склону. Маршан не стеснялся в выражениях, но потом сказал:

— Слава богу, мы захватили что пожрать. Это не может продолжаться до бесконечности. Проедем ещё немного? В конце концов, что нам угрожает? Самое худшее, окажемся в Корнуолле, только и всего.

— Хотя бы грязи нет, сэр.

— А все ты виноват, отпустил джип.

— Простите, сэр.

Но в этот момент произошло чудо: невесть откуда взявшийся ветер начал почти буквально приподымать пласты тумана, переворачивая их, как мокрую многостраничную газету. В клубящейся вокруг нас вате стали появляться просветы. По краям белая завеса стекала, как мыльная пена по стенке ванны, дрожа и кружась, подобно смерчам в пустыне. Приоткрылась даль, и начало смутно прорисовываться солнце. Мы словно наблюдали поспешное бегство армии. Даже местность выглядела твёрдой и обнадёживающей; воодушевлённые, мы перешли на вторую передачу и помчались вперед по мягкому склону.

— Компас, черт, надо было взять у них компас, — сказал Маршан, но я не слушал его. Затаив дыхание, я любовался колдовским свечением отступающего тумана. Все больше и больше становилось пространство вокруг нас, и вот, словно внезапно распахнулось окно, вся долина открылась взору — под сияющим солнцем мириадами брильянтов сверкали капли влаги на зеленой траве. Зрелище было тем более поразительное, что прямо перед нами горели на солнце меланхоличные и загадочные столпы Стоунхенджа. Мы, все трое, невольно вскрикнули. На милю вокруг — ни души, только мы одни среди ослепительного солнца. — Потрясающе! — заорал Маршан. — Здесь и пожрём. Покинутый корабль, парни. — Это было двойной удачей, поскольку шофёр мог теперь сориентироваться по каменным мегалитам, — оказалось, что мы взяли слишком вправо от нужного направления. Туман быстро таял, возвращая нам все большие пространства пейзажа. В приподнятом настроении мы достали провизию и жадно набросились на неё среди таинственных каменных глыб.

Невысокое солнце немного прогрело воздух. Маршан уписывал за обе щеки цыплёнка и ветчину и, не переставая, болтал с набитым ртом.

— А что, все прошло отлично, не правда ли, Чарлок? Единственная ложка дёгтя — это то, что мы так и не увидели Джулиана. Он озорно хихикнул. — Но я и не рассчитывал на это. Нет, не рассчитывал. Думаю, химик из тебя никудышный, так, Чарлок? Не хочу тебя обидеть, я просто спрашиваю. — Я уныло покачал головой. Увы. — Тем более гениально то, что ты предложил, — но я не уверен, что натрий — верное решение; я подумаю, чем можно его заменить. Замечательно, что ты не ревнив и не завистлив.

— Увы, как раз напротив.

Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, рот набит кресссалатом.

— О Господи! — проговорил он в испуге. — Надеюсь, это не так.

Некоторое время мы шутливо препирались, продолжая есть, запивая еду обжигающим кофе; шофёр бродил среди руин, уязвлённый amour propre тем, что умудрился ошибиться дорогой.

— Что до Джулиана… да черт с ним. Я и не горю желанием снова с ним встречаться. — Он хихикнул. — Вообщето, однажды мне показалось, что я видел его, — а я не способен на фантазии. Както он попросил меня занести ему домой коекакие чертежи и оставить там. Когда я приехал, там в лифте был только один какойто хмырь очень примечательной внешности. Лицо в глубоких морщинах, глазки как дохлые змеи, среднего роста, одетый как биржевой маклер, на шее бабочка в крапинку. Коричневое кольцо с печаткой. Он ждал меня в лифте. Я попытался его разговорить, потому что узнал голос, но не тутто было. Поэтому я просто сказал: «Второй этаж» — и позволил ему нажать кнопку. Я обратился к нему с вопросом, но он не ответил, только покачал головой и эдак грустно улыбнулся — потерянной улыбкой. На втором этаже я вышел, а он поднялся на верхний этаж. Ну, я позвонил в колокольчик, но слуга чертовски долго не открывал мне. Все это время я слышал этого типа в лифте — то есть его дыхание, чувствовал запах его сигары. Он не выходил из лифта, просто стоял в нем и ждал. Ну а когда дверь открылась и меня впустили, я услышал, — стоя в холле, пока слуга закрывал дверь, — как лифт снова поехал вниз. Тут слуга и говорит: «Сэр, вы разминулись с мистером Пехлеви всего на несколько секунд. Он только что ушёл». Так как, с ним я разминулся или нет? Вот что интересно.