С привкусом пещерной соли - Юлия Шолох

    Наташка замерла и неверяще уставилась на него сверху вниз. Вот это номер! И что это такое? Очередная попытка войти в доверие с целью нащупать новый, более действенный способ контроля?

     - С чего бы это?

    Он неопределенно пожал плечами. Светло-бежевый цвет ему шел, да и вообще, одежда была подобрана со вкусом. Интересно, он сам подбирал, или ему подбирала какая-нибудь...

    Стоп, отдернула себя Наташка. Хватит!

    - Сложно сказать. Я тут размышлял о возникшей между нами вражде и понял, что позволяю своим убеждениям составлять мнение о незнакомых людях, не давая им возможности как-то на него повлиять, что и произошло в твоем случае.

    - Даже так?

    - Да. У каждого есть работа. Некоторую работу приходится выполнять, даже когда от нее воротит. Если убрать окраску того, чем ты занимаешься, остается обычный человек.

    Наташка настолько растерялась, что села, точнее, почти упала рядом и уставилась на свои коленки, оказавшиеся вровень с лицом.

    Будь она честной, сразу же бы призналась - она и сама составляет мнение о новых знакомых как ей угодно. Да все такие. Большинство железобетонно уверены, что всегда правы, настолько, что даже мысли не допускают, будто могут ошибаться. Им даже в голову не приходит, что они могут быть необъективны. Нет той гибкости разума, которая необходима для саморазвития и самосовершенствования.

    Хотя это не тот случай. Наташка думала, Гонза прекрасно понимает, что нельзя всех под одну гребенку, но просто не хочет признать, ведь она не человек, она - женщина, а к женщинам он почему-то относится с сильным предубеждением.

    Впрочем, и сама Наташка никогда не считала нужным признавать свои ошибки. Перед кем? Перед родителями? Щас! Перед друзьями? Какими-такими друзьями? Пьяными собутыльниками ее первого гамадрила? Случайными соседками по общежитию? Перед Маринкой, единственной подругой, которой Наташка верила, как себе самой, поэтому и предательство переживала так, будто ей одновременно отказало и тело, и мозг? Перед начальством?

    Перед клиентами, многие из которых совсем не делали того, о чем писала пресса?

    Нет, если и случались в ее жизни ошибки, то извиняться за них она не собиралась.

    - Говорят, я пытаюсь защититься таким образом от людей, которые могут меня задеть - строю стену, не давая возможность рассмотреть, что же за ней на самом деле. И это чувство защищенности ложное. Ну, это все неважно... Короче, иногда я бываю неправ. Мое нежелание общаться с людьми - не оправдание моей грубости.

    Точно, что-то в лесе сдохло...

    Хамалеон - нелюдим и мизантроп открыто признается в своей нелюбви к людям.

    Таким резким поворотам всегда предшествует что-то важное.

    - Гонза, что-то случилось?

    Он немного помолчал, беззвучно шевеля губами, будто не мог найти слов.

    - Один из моих родных умирает.

    Нервы любого репортера крепко загорожены бронированным щитом, защищающим от ужаса неизбежных болезней, несчастий и смертей. Иногда за день через тебя проходит по пять трупов, умерших с особой изощренностью - и кровь в жилах не стынет. Но сейчас Наташке вдруг стало очень плохо. Как будто кто-то умирает у тебя.

    - От чего?

    - От старости, Наташа, от обычной старости... Даже здоровые люди рано или поздно умирают от старости.

    Теперь признания давались ему куда легче. И он даже смог произнести вслух женское имя?!

    - Мне жаль.

    Очень коротко. А что тут скажешь? Наташка считала себя одной их числа тех, кому не помогает чужое сочувствие, пусть даже выражающий его человек по колено изойдет соплями и рыданиями. Наташкина боль бывала слишком глубока, чтобы чужая жалость могла что-то изменить или как-то поддержать. На этом базировалась уверенность, что и Гонзе сейчас не поможешь.

    - Мне тоже, - коротко ответил он.

    Морская вода еле видно колыхалась.

    Птиц, тут не хватает птиц, парящих над волнами. Гул воды вполне ощутим, он отражается от стен и усиливается, создавая ощущение свободного пространства и ветра. А птиц не хватает...

    - Как тебя зовут? - вдруг спросила Наташка, продолжая выискивать в морской дали несуществующих птиц. Ей не особо нравилась его кличка, кличка это всегда лишь грань характера, который целиком охватывает только имя, данное при рождении.

    Гонза пару раз моргнул, вновь слишком далекий от этих разговоров, похлопал по карману рубашки, вытащил из него паспорт и протянул Наташке с таким равнодушным видом, что даже мысль о подвохе недопустима.

    Ему и правда плевать. И на раскрытие своей личной информации, и на то, что новые брюки отираются об грязный камень. И что он только что попросил прощения за то, в чем грешен каждый из нас.

    Наташка не из тех, кто выкобенивается, она взяла в руки паспорт и осторожно раскрыла первую страницу. Снимок старый - на снимке Гонза очень строгий, серьезный, видно, что молодой человек проникся чем-то великим и теперь изо всех сил стремиться соответствовать. А на вид - дитё.

    Старовойченко Владимир Дамирович.

    - Дамирович? - воскликнула Наташка, не забывая увидеть дату рождения. Ему тридцать два. Больше, чем она думала.

    - Да, - криво улыбнулся Гонза.

    Наташка задумчиво уставилась на паспорт. Ей хотелось перевернуть странички и посмотреть еще кое-что, но так явно показывать свой интерес недостойно гордой и самостоятельной девушки. Зачем давать лишний повод думать о себе, как об обычной, предсказуемой и пустоголовой женщине?

    Гонза покосился на нее, неторопливо вытянул из ее пальцев паспорт и сунул обратно в карман.

    - Нет. Я не женат. И не был никогда.

    - И не будешь? - в тон продолжила Наташка. Получилось почему-то весьма враждебно.

    Как ни странно, он не стал спорить, а глубоко вздохнул и снова уставился прямо перед собой. Через секунду его руки сомкнулись замком.

    - Ладно, извини, - отступила Наташка. - Я понимаю, итак все хреново, а тут еще я со своими дурацкими вопросами.

    Он на секунду расцепил руки, одной из которых провел по лбу, то ли поправляя короткие волосы, вовсе в этом не нуждающиеся, то ли закрывая лицо.

    - Ты когда-нибудь молчишь?

    - Ха! Я прекрасно умею молчать, - улыбнулась она. Соврала, конечно, молчать Наташка не умела, даже в одиночестве говорила сама с собой, пусть и не вслух, но монолог всегда имел место быть. И при этом терпеть не могла живой разговор. Что поделать, жизнь отучила. Несколько раз Наташка открывала в беседе душу - и ровно столько же раз туда плевали. Наверное, нужно было быть настойчивей и она нашла бы более приличного и воспитанного собеседника, но это не слишком приятно - вытирать со своей души чужую слюну и ждать, как скоро она снова там появится.