Супружеское ложе - Лора Ли Гурк

Виола засмеялась и оттолкнула его руку.

— Я есть хочу. Где мой обед?!

— Может, сначала немного порезвимся? — Он положил одну руку ей на живот, а другой сжал грудь. — А потом поедим.

— Для того чтобы резвиться в постели, требуется немало сил, — резонно заметила она, уже начиная сдаваться, выгнула спину и прижалась бедрами к его чреслам.

Он снова укусил ее за плечо, стал ласкать грудь. Провел пальцем по ее животу, чувствуя, как дрожат мышцы даже при легком прикосновений.

— Вижу, ты все еще боишься щекотки.

— Джон! — со смехом воскликнула Виола, извиваясь в его объятиях.

Его палец скользнул во влажное тепло ее лона, и смех сменился стоном неподдельного наслаждения.

Она была уже готова принять его, но он продолжал ее ласкать.

— Еда или забавы? Что сначала?

— Еда.

— В самом деле? — Он продолжал гладить ее. Медленно, нежно, дразняще. — Думаю, этого ты хочешь больше. Как и я.

Он рассматривал ее профиль в тусклом сумеречном свете, просачивавшемся сквозь щель между шторами. Виола прикусила губу и покачала головой:

— Нет-нет…

Но бедра уже начали подниматься и опускаться в такт движениям его пальцев.

— Еда.

— Сначала забавы. — Его палец проник чуть глубже, стал ласкать крохотный бугорок. — Ну же, Виола, — уговаривал он, — сдавайся.

Она уже задыхалась, но продолжала упрямо качать головой.

Плоть Джона уперлась в сомкнутые створки лона, но он не вошел в нее, продолжая дразнить, хотя это давалось ему нелегко: он тихо стонал сквозь стиснутые зубы. С каждым прикосновением Виола дрожала все сильнее, издавая пронзительные крики, говорившие о том, что разрядка близка.

— Если ты действительно голодна, — продолжал он, дыша чуть чаще, — я могу остановиться, и мы пойдем обедать. Ну, как? Хочешь, чтобы я остановился?

— Нет-нет, не останавливайся. Только не останавливайся!

— Уверена?

Виола часто закивала:

— Конечно, уверена.

— И хочешь меня сильнее, чем обед?

— Да, да… да! — выкрикнула она.

И только тогда он мощно вошел в нее сзади, продолжая ласкать груди. Она почти сразу же содрогнулась в конвульсиях блаженства, с силой сжимая его плоть, что побудило его, в свою очередь, с криком исторгнуться в нее.

Потом он нежно ласкал ее бедра, осыпая легкими поцелуями. Виола бессильно обмякла, и он не двигался, по-прежнему оставаясь в ней. Как он любил эти минуты! Всегда любил…

— Джон… — почти жалобно окликнула она.

— Ммм?

— Теперь мы можем поесть?

Раздался взрыв смеха. Джон опрокинулся на спину.

— Надеюсь, — обиженно заметил он. — Если ты и дальше будешь требовать от меня столь утомительной демонстрации моих чувств, следует хоть изредка меня кормить!

Она бросила в него подушкой.

Во время обеда Виола старалась не смотреть на мужа, но взгляд постоянно устремлялся на другой конец длинного обеденного стола. Ей все еще странно было видеть его здесь, но как же хорошо на душе от такого зрелища!

Джон поднял глаза и уставился на нее, недоуменно сведя брови.

— Ты так пристально меня рассматриваешь, — улыбнулся он. — Почему?

— Пытаюсь привыкнуть к тому, что ты сидишь на этом стуле.

Джон глотнул вина.

— Это хорошо или не слишком?

Он не шутил.

— Хорошо, — призналась Виола. — Странно, но хорошо.

Джон снова улыбнулся.

— Но впредь, — с притворной суровостью добавила она, — ты должен соблюдать принятый в Эндерби распорядок дня и не опаздывать к обеду.

— Я ужасно виноват, — ухмыльнулся Джон, и Виола затаила дыхание. Его улыбка по-прежнему способна заставить сердце биться чаще! — Меня задержали важные дела!

— Десерт, милорд!

Хоторн поставил перед ним стеклянную чашу. Лакей принес вторую для Виолы. Она взяла десертную ложечку и попробовала бисквит с заварным кремом.

— Уберите!

Холодный приказ Джона заставил Виолу поднять глаза. Его лицо было таким же бесстрастным, как голос, и категоричность, звучавшая в нем, так ошеломляла, что Виола отложила ложку. Лицо мужа на миг превратилось в маску.

Хоторн немедленно убрал десерт.

— Принести что-нибудь еще, милорд?

— Только портвейн.

Дворецкий отступил и поставил десерт Джона на буфет, после чего достал из шкафчика графин с портвейном и бокал, налил вина и снова удалился.

Джон, словно ощутив ее пристальный взгляд, неловко заерзал на стуле.

— Я не ем бисквит, — пояснил он, не поднимая головы.

— Я забыла, как сильно ты ненавидишь его.

— Странно, что в нем такого? Бисквит, джем, заварной крем. Что тут неприятного? Должно быть, мной владеет абсурдное желание быть не таким, как все англичане.

Джон снова улыбнулся ослепительной улыбкой, от которой замирало сердце. Вот только улыбка не затронула глаз. Тут что-то глубже, чем обычная нелюбовь к десерту. Недаром в этой улыбке проглядывает нечто болезненное, ранящее и ее тоже.

Виола положила салфетку рядом с тарелкой и сделала знак дворецкому.

— Хоторн! Заберите и мой бисквит. Я больше не хочу есть. И выпила бы мадеры.

— Тебе совсем ни к чему это делать, — заметил Джон, когда слуга унес ее недоеденный десерт.

— Ошибаешься. Мне неприятно даже смотреть на него.

Джон не ответил. Да и зачем? Она и так знала, что его что-то беспокоит.

— Почему? — тихо спросила она.

Джон отвернулся.

— Тебе так трудно говорить об этом? Быть откровенным со мной? — Не дождавшись ответа, она постаралась скрыть разочарование и поднялась. — Солнце садится. Ты всегда любил гулять на закате. Пусть я и забыла о бисквите. Но это еще помню. — Она взяла бокал с мадерой. — Захватим наше вино и пойдем погуляем по саду?

Он взял портвейн, они вышли в прохладу майского вечера и по молчаливому соглашению зашагали по усыпанной гравием и обсаженной цветами дорожке, которая вела к смотревшей на реку беседке. Виола наслаждалась благоуханием левкоев и полураспустившихся роз. Горьковато-сладостные воспоминания о днях, предшествующих свадьбе, одолели ее. В те времена Джон часто приглашал ее и брата ужинать в Эндерби и все время старался украдкой взять ее за руку. Теперь она почти постоянно жила здесь, но с той поры ни разу не ходила по этой дорожке. Без Джона все было другим.

— Помнишь, как еще до свадьбы ты устраивал званые ужины? — неожиданно спросила она. — А потом мы всегда гуляли в саду.

Джон сжал ее руку, но Виола стала вырываться. И не заметила, как их пальцы переплелись.

— Я помню, Виола.

Они поднялись в беседку — круглое, открытое со всех сторон строение с колоннами из песчаника, поддерживавшими медный, давно позеленевший от времени купол, — забрались на каменную трехфутовую ограду и, повинуясь старой привычке, уселись на нее.