Вольнодумцы - Максим Адольфович Замшев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он самым что ни на есть острейшим образом осознал, что не простит себе, если не попробует выяснить причину гибели брата. Но самое главное заключалось не в этом.
Артём Шалимов не испытывал ни малейшего желания возвращаться к своей обычной жизни.
* * *
Закрыв дверь за Лизой, Вольф зашёл на кухню, заглянул в холодильник, потом кинул взгляд на висевшие на стене круглые, с острыми голыми краями, часы. Как только он сюда переехал, его дико раздражало их тиканье, он даже подумывал снять их и спрятать куда-нибудь подальше. Но не решился. Хозяева квартиры казались ему людьми вредными и несговорчивыми. Время это только подтвердило. Они не терпели ни дня просрочки платежа и каждую неделю проверяли, всё ли в квартире в порядке. Хорош бы он был, если бы снял без спроса часы. Не дай бог, они бы после этого не запустились! Постепенно он привык к часам, их равномерному ходу, иногда представлял себе, что это лицо некоего человека, который опекает его, наблюдает за ним, оберегает от чего-то. Он всегда вовремя их заводил, не позволяя стрелкам застыть.
Убедившись, что на работу ему выходить не раньше чем через пару часов, он снова залёг. Тело впитало в себя все бешеные удовольствия этих полутора суток с Лизой и теперь хранило их.
Он не стеснялся признаться себе, что по уши влюблён и никогда не испытывал счастья большего, чем с ней. И дело не только в сексе.
Хотя все упоительные обстоятельства их близости он мог восстановить в памяти до мельчайших подробностей, и наверное, случись так, что ему не суждено будет увидеть Лизу, до конца дней своих он вспоминал бы, как обладал ею, и этих воспоминаний хватит для ощущения, что жизнь прожита не зря.
Он почти всё рассказал ей за эти тридцать шесть часов, хотя они не так уж и много разговаривали. Он не знал за собой, что может в постели так много и так часто. Она же после каждого раза заводилась ещё больше, уходя в какое-то необъяснимое наслаждение, которое уже не способно дойти до высшей точки – выше некуда, а может только прекратиться, когда любовники просто физически не способны двигаться.
Она почти не курила и вчера ночью призналась ему, что готова бросить прямо сейчас, поскольку её мужчина не курит. Он попытался её успокоить, заверив, что курение его ничуть не раздражает, но она, похоже, разозлилась из-за этого. Отпрянула и полушутя-полусерьёзно сказала, что это её дело, а не его.
В одном он ей всё же не доверился. Свою мечту сочинить великий роман оставил пока при себе. Когда-нибудь он, разумеется, поделится с ней и этим. Но только когда напишет большой фрагмент.
Из постели бесследно испарился уют, начало потягивать внизу спины, всё стало неудобно, муторно.
Счастливый любовник ещё немного поворочался, надеясь всё же отыскать удобную позу, но ничего из этого не вышло. Спина заныла ещё сильнее.
Как он ни растягивал время, долго сидя в ванне, потом тщательно бреясь, всё равно вышел из дома значительно раньше, чем требовалось, чтоб успеть на смену в ресторан.
Когда спускался по лестнице, его обогнал кавказец, что-то резко выговаривающий своей понурой спутнице. Он пару раз уже сталкивался с ними. Но здороваться не стал. Как-то неестественно это выглядело бы!
Около подъезда он увидел, как южный гость Северной столицы садится в машину, нервно захлопывает дверь и быстро трогается с места. Кто ему эта девушка? Непохоже, что жена. С жёнами так не обращаются, жёны так не позволяют. По крайней мере, ему так виделось.
Двигаясь в сторону метро «Площадь Ленина», он с неспешным удачливым самодовольством дивился, как всё в жизни способно закрутиться. Ведь он не раз и не два видел Лизу в общаге, когда встречался с её соседкой, и ничего внутри у него не щёлкало и не ёкало. А тут как щёлкнуло, как ёкнуло! Чудеса!
Как там Лиза на работе? Она рассказала ему, что отель расположен на Обводном, не в самом лучшем месте города, обычно он не заполнен, и потому ночью она почти всегда имеет возможность подремать.
Когда ехал вниз по исключительно длинному эскалатору, заметил, как один паренёк в солдатской форме сломя голову бежит вниз, против движения, по соседнему эскалатору. «Зачем? Вот чудак!»
Знал бы Вольф, чем грозит солдату без увольнительной встреча с дежурившим на выходе из метрополитена патрулём, посочувствовал бы беглецу. Но он не знал…
Уже входя в вагон, он улыбнулся своей идее включить этот солдатский бег в роман. Надо больше писать. Наконец что-то собрать из отрывков и замыслов. Теперь есть цель! Всё это он будет читать Лизе вслух и учитывать её мнение. Недавно он придумал, как ему виделось, гениальную сцену. На рыночном прилавке оживают рыбы и начинают пищать, что они тоже против Путина. Торговцы в ужасе бегут, и вскоре на рынке остаются только пустые прилавки и рыбий писк.
Он ходил на презентации в книжные магазины, но познакомиться с писателями духу не хватало. Один раз чуть было не решился. В кафетерии Книжной лавки писателей на Невском два литератора что-то обсуждали за кофе Он, оказавшись через стол от них, разумеется, не подслушивал, но обрывки долетели:
– Валера! Это форменное безобразие. Они без спроса сократили мой роман. Старые мерзавцы!
Тот, кого называли Валера, и в ком Вольф узнал знаменитого Валерия Попова, отвечал:
– Женя, плюнь! Издашь книгой и всё вернешь. Давай подадим на грант?
Попов выглядел очень лояльным и мягким, Вольф уже готов был к нему подойти, представиться, но одёрнул себя. Кто он, а кто Попов!..
След этого сладостного разговора о неведомой жизни, где писатели недовольны сокращениями своих текстов, долго бередил его воображение…
Когда он вышел из павильона метро на Сенной площади, город уже начали лизать сумерки, выравнивая прихотливые линии крыш и фасадов, смешивая их с воздухом, затемняя небо необременительным бархатом, придавая огням витрин и автомобильных фар решительную вечернюю значимость.
Чем ближе Вольф подходил, тем сильнее охватывала его тоска. Как же всё это ему постыло! Весь вечер угождать клиентам! Хорошо ещё, если не попадутся чудики, убеждённые, что официант решит все их проблемы. С ними столько хлопот!
Когда он очутился на Гороховой, вспомнилось, как позавчера здесь они с Лизонькой начинали свой путь к общему счастью и что совсем ничего не предвещало тогда, сколь это счастье
