Светлое время ночи - Александр Зорич

Заблудиться на Фальме так же просто, как подхватить насморк. Ни осторожные расспросы челяди Вэль-Виры, ни собственные разыскания Эгину не помогли. Дорогу к Золотому Ножу он смог выяснить лишь в общих чертах. С точностью до направления.

Снега начали свое стремительное таяние. Дороги, как и обещал карлик-аптекарь, размокли и стали похожи на квашню. Из болот тянулся низкий, густой туман. Жеребец шел, тяжело увязая в грязи.

Когда дорога ушла вверх и превратилась из вязкой в каменистую, Эгин вздохнул было с облегчением. Но напрасно. Теперь на коня обрушилась другая напасть – то и дело он испуганно шарахался из стороны в сторону, и однажды понес, испугавшись невесть чего.

Не покинь Эгин седло в головокружительном пируэте и не сдержи он тупое животное в полулокте от пропасти, его кости, наверное, украсили бы берег горного ручья где-то далеко внизу. Сгущались сумерки.

Погода портилась на глазах.

В лесу тревожно вякали, или, как говорили на Фальме, «квохтали» бурундуки, что по варанской примете предвещало бурю. Эгин вспомнил, что некогда его наставник в Четвертом Поместье, однорукий Вальх, обуянный припадком любомудрия, утверждал, что само слово «бурундук» происходит от слова «бурун», то есть «буран», «ненастье».

Однако Эгин, пренебрегая и «бурунами», и «буранами», был полон решимости продолжать свой путь до конца. Вот только уверенности в том, что он на верной дороге, у него не было. Ни указателей, ни путников, ни карты…

А до восхода луны оставалось совсем немного времени. Эгин был в отчаянии: он не привык опаздывать на свидания.

То и дело он останавливался, чтобы сориентироваться. Это отнимало то самое драгоценное время, которого ему не доставало. Но как сориентируешься, если нет известных ориентиров? Как вдруг на противоположном склоне горы он заметил огонек.

«Костер? Избушка? Охотничий домик? Неужели это и есть тот самый Золотой Нож?»

Он набрал в легкие воздуха и скосил глаза, чтобы лучше настроиться на Взор Аррума. Облегчая ему работу, в небесах сверкнула молния – где-то очень далеко гремела первая в году гроза. Искривленная полоса слюды, и впрямь похожая на местный охотничий нож, но скорее не золотой, а обсидиановый, на мгновение вырвалась из мглы, и вновь погасла, оставив на сетчатке глаз свой блуждающий, изменчивый образ.

– Хвала Шилолу! – закричал Эгин и поднял руки к черным небесам.

Черные небеса не ответили ему. Гром не воспоследовал молнии. Вместо этого над ущельем прокатился нечеловеческий и вместе с тем какой-то незвериный, охриплый рев.

Эхо радостно подхватило подачку. В этот момент охотничья избушка затрещала, словно пустая яичная скорлупа, на которую наступили сапожищем, и лопнувшее оконное стекло затренькало по далеким валунам. В охотничьем домике словно бесновалась маленькая буря.

По позвоночнику поползли мурашки недобрых предчувствий.

«Только бы ничего не случилось со Звердой!» – твердил Эгин, казня себя за медлительность.

Ведь если бы не его плутания, если бы не конь, если бы он опередил себя хоть на полчаса, он был бы сейчас там! Он мог бы встать на защиту баронессы, даже если защищать ее надо всего-навсего от сорвавшегося со склона обломка скалы!

«Может, Зверда еще не приехала? Только б она опоздала! Ведь луна еще не взошла!» – повторял про себя Эгин, застыв в нерешительности на краю оврага.

В этот момент одна из стен домика, та, к которой лепилось крыльцо, рухнула, обнаружив хорошо освещенную огнем внутренность.

Бревна рухнувшей, а, скорее, даже отброшенной неведомой рукой стены покатились вниз с оглушительным грохотом. Вой стал выше на октаву и обогатился новыми, душераздирающими вибрациями.

Ни баронессы, ни ее ученой лошади Вербелины меж тем видно не было.

Вместо нее из домика выкатился огромный подвижный ком плотного серебристого тумана, который, в мгновение ока миновав крыльцо, оказался у пустующей коновязи.

Там, возле коновязи, ком-ловкач закатился в негустой ельник и на время замер, как бы застыл. Спрятался. Даже светимость его теперь поменяла цвет и ощутимо потускнела. Из серебристой она стала мутно-желтой. Вой в тот же час стих.

«Катунец, что ли? Но откуда ему взяться здесь!? Впрочем, между Старым Ордосом и Фальмом есть какая-то связь… Кажется, местные бароны во время Тридцатидневной войны были среди харренитов, штурмующих столицу. Говорят, с тех пор катунцы и пошли», – предположил Эгин. Но был вынужден сразу отвергнуть это предположение – никто и никогда не слышал, чтобы катунцы меняли цвет, светились и вопили так, что кровь киснет в жилах.

Вслед за этим из избушки выскочил совершенно обнаженный человек, в котором Эгин узнал… себя, Эгина.

Человек держал в руках… нет, не меч, но нечто совершенно невообразимое – длинный посох, состоящий сплошь из темного бордового пламени. Судя по всему, пламя посоха не обжигало ладоней, то есть было с магической точки зрения ручным. По крайней мере, голозадый Эгин-второй не испытывал видимого дискомфорта.

Перехватив посох обеими руками, Эгин-второй осмотрелся. Видимо, искал затаившийся шар.

«Да это же Адагар! – довольно быстро сообразил Эгин. – Ай да проныра! Тысячу крючьев Шилола тебе в задницу, греховодник несчастный!» В этот момент ему показалось, что он ухватил суть происходящего.

«Что может быть проще? Адагар каким-то одному ему известным колдовским способом прознал о свидании. Прознал после того, как я уехал якобы в Маш-Магарт. Принял, как и собирался, мое обличье – на то он и странник, Шилол его разнеси! И явился сюда. Решил помыться перед приходом Зверды, красоту навести. Но тут вместо Зверды к нему прикатился этот визжащий ком! Может, это Шоша так подстроил. А может, какая-то местная неизвестная напасть, наподобие все тех же катунцов! А Зверда еще не приехала. А может и приехала… может, в это время она там где-нибудь в угол забилась, закрывши руками лицо, и трясется как осиновый лист, не подозревая о чудовищной подмене! Не подозревая о том, с кем взошла на ложе!»

Последнее предположение – о ни о чем не подозревающей Зверде, трясущейся на ложе, о Зверде, шею которой быть может минуту назад еще покрывал поцелуями маг-перевертыш – причинило Эгину почти телесную, плотскую боль.

Он бросил оценивающий взгляд на дорогу. Тусклая, но все же отчетливо различимая в отсветах яркого огня из очага и в проблесках молний полоса уходила ввысь, огибая опасный овраг, потом снова опускалась, закладывала вираж, и только обогнув еще один внушительный скальный выступ, выпрямлялась, чтобы подкатиться прямо к коновязи охотничьего домика.

Затем он оценил ширину оврага, который отделял его от домика баронов Маш-Магарт. Определенно, бежать через овраг выходило быстрее, чем петлять под дороге. По крайней мере, так Эгину упорно казалось. О перспективе сломать себе голову на зыбких каменистых осыпях – ведь не даром же дорогу прокладывали так, а не иначе – Эгин даже не вспоминал. В висках его стучала одна немудреная мысль: «Быстрее, еще быстрее, на-и-быс-трей-ше!»

Раздавленное Время? Нет, здесь и сейчас это чересчур рискованно. Авелир когда-то предупреждал его, что человек, входящий в Раздавленное Время во время грозы, отягощает свое тело пренеприятным свойством ловко притягивать молнии, словно из его макушки торчит железный прут высотой в тридцать саженей. Поймать молнию при входе в Раздавленное Время Эгину не улыбалось – достанет и «облачного» клинка, который сам по себе в сильную грозу представляет серьезную угрозу для своего хозяина.

Эгин бросил жеребца прямо посреди дороги. Тот жалобно заржал ему вслед.

Каурый, в отличие от Эгина, ринувшегося к домику напрямик, сквозь цепкую ежевику, сосняк и острые скальные зубья, покрывавшие крутые склоны оврага, видел, как осуществлялась последняя фаза трансформации.

Замерший было желто-серый ком снова пришел в движение, заискрился и наконец разлезся, словно отслуживший свою службу кокон.

Желтоватая кашица в мгновение ока стекла с жесткой, гладкой шерсти выступившего из кокона внушительной величины животного. Медведица – снежно-белая, высокая, узкомордая, – по-собачьи кручено отряхнулась всем телом, распыляя по ельнику сияющим веером желтые брызги.

Она успела окончить трансформацию вовремя. Поскольку в ту же секунду багровый, налитый неземной мощью посох Адагара, который наконец-то ее заметил, исторг шипящее оранжевое щупальце.

Щупальце метнулось в ее сторону в хищном выпаде, вмиг преодолев расстояние от крыльца до коновязи.

Но медведица оказалась проворней. Собрав тело в клубок, она прыгнула с опушки ельника, перемахнув через голые кусты волчьих ягод так ловко, словно была не медведицей, но гигантской жабой.

Щупальце, не привыкшее оставаться без добычи, вместо плоти медведицы удовольствовалось стволом молодой ели. Ель с треском и чадом занялась, словно была одним огромным на совесть просмоленным факелом.