Иное решение - Андрей Семенов

Сталина, политическое и военное руководство Советского Союза часто обвиняют в катастрофе первого периода войны, в чудовищных потерях среди Красной армии и гражданского населения, в том, что СССР был не готов к отражению агрессии. В качестве доказательства «недальновидности и слепоты» советской верхушки критики приводят пример: мол, были же сообщения – и от Зорге, и от других разведчиков, – что война начнется 22 июня 1941 года. При этом они упускают тот факт, что сообщений о начале войны были сотни!!! Пусть три-четыре из них действительно называли точную дату германского нападения, но остальные-то разнились!

В сотнях сообщений назывались совершенно разные даты: и апрель, и май, и июнь сорок первого. Треть сообщений была вообще о том, что Германия не в состоянии вести войну против Советского Союза до весны-лета 1942 года. Каким из них верить? Поставьте себя на место Сталина, попытайтесь представить всю тяжесть ответственности, которая лежит на главе огромного многомиллионного государства, поймите, что вы не имеете права на ошибку в таком важном вопросе, как определение даты нападения, и, соответственно, в вопросе определения даты начала мобилизации. Ведь начало мобилизации равноценно объявлению войны! Когда, в какой именно день вы отдадите приказ о приведении ваших вооруженных сил в состояние боевой готовности номер один и начнете призывать миллионы ваших граждан на действительную воинскую службу?

Разведчики сообщали о возможном нападении в апреле – апрель прошел. Сообщали о возможном нападении в мае – прошел и май. Теперь сообщают о том, что уж в июне-то Гитлер точно нападет, и все эти сведения идут из достоверных и проверенных источников. А на столе, кроме них, лежит еще и целая кипа сообщений о начале гитлеровского вторжения летом 1942 года!

Адмирал Канарис провел гигантскую по масштабам и блестящую по результатам операцию по дезинформации советского руководства под кодовым названием «Морской лев». На материке возле Ла-Манша стала сосредоточиваться огромная масса войск, предназначенных якобы для высадки в Великобритании. Подкрепления и боеприпасы прибывали ежедневно. В британском правительстве и Генеральном штабе царила откровенная паника. Для того чтобы убедить весь мир и в первую очередь русских в серьезности этих планов, абвер не просто организовал «утечки» информации о вторжении на Остров из штабов всех уровней, была продумана даже такая мелочь, как германо-английский разговорник. Он был выпущен полуторастатысячным тиражом и распространен среди солдат и офицеров. Каждый из них писал письма домой. Соответственно, вся Германия знала, что армия, которую собирают на берегах Ла-Манша, получила германо-английские разговорники. Армию явно собирают для реализации агрессивных планов. Не в Эфиопию же она будет вторгаться! А когда в июне 1941 года вся эта масса войск была двинута к границе Советского Союза, этот маневр был расценен противниками Германии как отвлекающий, а первоочередной целью германского вторжения по-прежнему выглядела Великобритания.

Не мог Сталин, и никто в мире не мог допустить мысли, что Германия нападет на СССР в июне 1941 года! Это выглядело как нереальный и фантастический проект, всем было совершенно очевидно, что Гитлер собирается напасть на Англию. Он собирает для этого войска, подтягивает флот. Любые предупреждения о подготовке нападения на СССР, исходившие от англичан, рассматривались как попытка рассорить два дружественных государства – СССР и Германию, чей торговый оборот рос год от года с положительным сальдо в пользу Советского Союза. К войне с Советским Союзом Германия не готовилась, иначе такую подготовку невозможно было бы скрыть, и нападение на СССР – это импровизация, «божественное озарение» Гитлера, которое на первых порах обернулось катастрофой для СССР и ошеломляющим военным успехом Германии.

Одним из людей, проведших гениальную, грандиозную по своим масштабам и последствиям, беспрецедентную в истории операцию по стратегической дезинформации правительств СССР и Великобритании, обеспечившую внезапность при нападении на СССР, был адмирал Вильгельм Фридрих Канарис.

XXXII

Берлин оставил неприятный и тягостный осадок в душе фон Гетца. Он будто навестил безнадежно больного друга, который сам еще не знает своего страшного диагноза. Друг, несмотря на недомогание, еще в счастливом неведении веселится, резвится и даже пытается выглядеть бодрячком, но те немногие, кто знакомы с результатами анализов, знают, что конец будет ужасным, мучительным и неизбежным и принесет больному тем больше страданий, чем дольше продлится его угасание.

Конрад любил этот красивый и дружелюбный город. С Берлином он связывал взлет своей карьеры, свою лейтенантскую молодость. Ему нравились берлинцы и берлинский выговор и становилось тягостно от ощущения, будто на город надвигается грозовая туча, холодная и неотвратимая.

А уклад жизни берлинцев, как и всех немцев, не изменился. Работали кафе и кинотеатры, ходили трамваи и автобусы, работало метро. Пиво и шнапс не подорожали, и по-прежнему в ходу были разноцветные талоны и карточки, по которым берлинцы получали все необходимое, даже корм для собак. Несмотря на заливистый смех берлинок, несмотря на то что не поднялись цены на продукты и уголь, несмотря на отсутствие затемнения в домах – война уже стала накладывать свой жесткий отпечаток на повседневную жизнь и входить в быт берлинцев. Конраду попадались редкие солдаты со значками за ранение, мужчины с траурными ленточками на лацкане пиджака – они похоронили кого-то из родственников, погибших на фронте. Некоторые женщины стали щеголять в военной форме. И надо же было так случиться, что день приезда фон Гетца в Берлин был испорчен отвратительным инцидентом.

Имея в своем распоряжении солидный запас времени до назначенной встречи с Канарисом, Конрад решил прогуляться по центру Берлина. Пешком, как простой гражданин. На тишайшей Розенштрассе его путь был прегражден огромной толпой женщин разных возрастов, которые скандировали что-то у здания полицай-президиума и были настроены решительно и грозно. Несколько шуцманов растянулись цепочкой вдоль улицы и лениво наблюдали за этой толпой, не вмешиваясь в происходящее.

Конрад подошел к крайнему из них и спросил, что тут происходит.

– Эти женщины пришли хлопотать за своих мужей, – безразлично ответил шуцман.

– Они протестуют против того, чтобы их отправляли на фронт? – удивился Конрад.

– Так вы не в курсе? – Шуцман, разглядев наконец знаки различия оберст-лейтенанта, сделался разговорчивее, нежели ему полагалось по службе. – Сегодня ночью полиция и гестапо арестовывали евреев по всему Берлину. Брали только мужчин, как есть – прямо голыми из постели. Их тысячи две, наверное, в каталажки натолкали. Все тюрьмы и все участки только ими и забиты под завязку. Некуда приличных мазуриков посадить.

– Зачем же столько? – не понял фон Гетц.

– Их в Польшу отправлять будут. В концлагерь. На перековку трудом.

– А это?.. – фон Гетц показал на толпу. – Возмущенные еврейки?

– Что вы, господин оберст-лейтенант. Вы, наверное, давно не были в Берлине и не знаете наших порядков. Еврейки и носа не могут высунуть на улицу, так как им запрещен выход из гетто под страхом расстрела. Это – чистокровные арийки. Они пришли добиваться освобождения своих мужей-евреев. И сдается мне, они своего добьются. Того и гляди, камни в стекла полетят.

– Вы уверены? Что-то мне не приходилось слышать о том, чтобы гестапо кого-то отпускало. Эти парни если в кого вцепятся, то не отпустят, пока не отработают человека вчистую.

– Уверен, господин оберст-лейтенант. Посудите сами, они уже тут два часа стоят, а их не только не арестовали, но и даже серьезного оцепления не выставили. Нас тут всего шестеро, да и то нас проинструктировали, чтобы мы ни во что не вмешивались. Кроме того, это дело уже дошло до гауляйтера, и он им занимается лично.

– Доктор Геббельс?

– Доктор Геббельс. А так как он отвечает еще и за пропаганду, то вряд ли захочет привлекать к этому делу всеобщее внимание и постарается как можно скорее замять его, чтоб не было шума.

– А разве гестапо стало подчиняться доктору Геббельсу?

– Нет, господин оберст-лейтенант. Гестапо по-прежнему подчиняется рейхсфюреру, но доктор Геббельс – гауляйтер Берлина, он может принять любое решение, даже в обход гестапо.

Фон Гетц снова посмотрел на толпу женщин, которые довели свою ярость до весьма высокого градуса. Он сейчас не чувствовал к ним ни неприязни, ни сострадания. Как и большинство немцев, фон Гетц не был антисемитом, но, как большинство немцев, он был законопослушным гражданином своей страны и без протеста в душе относился к антисемитским настроениям в обществе. Его этот вопрос не касался, и он никогда не задумывался о «еврейском вопросе». Он был солдат и выполнял свой солдатский долг так, как он его понимал и как его учили командиры. Кроме того, евреев из общественной и политической жизни нацисты «выдавливали» постепенно и методично, вводя для них все новые и новые ограничения, так, чтобы эти меры не могли повредить режиму в глазах общественного мнения, к которому Гитлер прислушивался весьма чутко.