Запечатанное письмо - Эмма Донохью

Прямо за спиной Хелен пронзительно захохотала какая-то женщина.

Роув решительно покачал головой:

— Я и подумать не могу, чтобы офицер делал такое в присутствии жены своего сослуживца.

По залу прокатились волны хохота.

«Нет, мне никогда не быть настоящей англичанкой!» — подумала Хелен. Этот надутый индюк искренне считает, что удовлетворить малую нужду в присутствии женщины — поступок более непристойный, чем обладание ею.

Судья объявил перерыв, и большая часть публики вышла в задние двери. Некоторые берегут свои места, заметила Хелен, и разворачивают свертки с бутербродами. Рядом с ней остановился утомленный Фью.

— Позвольте предложить вам подкрепиться, — сказал он.

Хелен отказалась.

— Все довольно плохо, не так ли? — нарочито бодрым тоном спросила она.

— Ну, говорить еще рано.

Хелен вышла в Вестминстер-Холл в числе последних. Сквозь вуаль она всматривалась в огромные тесаные балки, с которых свисали выцветшие знамена. Вся обстановка в духе нордических саг. Но вместо отважных героев зал заполнен юристами в париках и их клиентами, а также говорливыми толпами посетителей, выходящими из других залов суда.

У прилавка она выбрала себе кусок пирога. Оказалось, несмотря на переживания, она все же способна есть. Однажды, когда Гарри еще только ухаживал за ней, он сказал, что в ней таится удивительная жизненная сила. Интересно, как бы он определил ее сейчас: вульгарной?

Первой свидетельницей после перерыва оказалась та, кого Хелен боялась больше всех: Эмили Уотсон. С ненавистью глядя на нее, Хелен вдруг подумала: человек, который однажды становится тебе другом, берет на себя ответственность: если уж он выделил тебя из остальных и впустил в свое сердце, то лучше ему до конца хранить тебе верность, иначе ты станешь ему врагом.

«О, Фидо, Фидо!»

Седая почтенная леди демонстративно стянула перчатку и благоговейно положила обнаженную руку на Библию, произнося присягу; Хелен в ярости сжала кулаки.

— Меня зовут Эмили Уотсон, я жена преподобного Джошуа Уотсона, — скромно, но с достоинством сообщила свидетельница и внезапно улыбнулась в публику.

«Должно быть, своему обожаемому Гарри!» — решила Хелен.

— Когда вы познакомились с ответчицей на Мальте? — спросил Боувил.

— В июле 1861 года. Несколько вечеров подряд мы с Хелен — простите, но я всегда ее так называла — посещали миссис Коксон, она инвалид и оказалась в крайне стесненном денежном положении.

— Какое мнение о личности ответчицы сформировалось у вас за это время?

Теперь миссис Уотсон артистически изобразила терзающие ее сомнения.

— Я бы сказала, что она показалась мне не совсем строгих правил… пожалуй, даже излишне независимой и эксцентричной.

— Но, несмотря на это, впоследствии вы подружились с миссис Кодрингтон, не так ли? — уточнил Боувил.

— Да, мы стали добрыми друзьями. Я горжусь тем, что верю в лучшее в человеке, хотя порой и страдаю из-за этого, — заметила она, приглаживая свой жесткий шиньон.

Хелен с досадой покусывала палец сквозь перчатку. «Как я могла пригреть у себя на груди эту змею!»

— И как в это время жили супруги?

— Внешне все было прилично, но, к сожалению, дома — совершенно иначе. — Она тяжело, трагически вздохнула. — Мы, преподобный и я, считали своим долгом всячески способствовать улучшению их отношений. Адмирал доверял нам свои огорчения, как сестре и брату, и я всеми силами старалась наставить его жену на добрый путь.

Боувил кивнул:

— Как в это время относился к ней адмирал?

— С исключительной добротой и вниманием. Иногда, впрочем, мягко упрекал ее. Его тревожили долги дорогой Хелен, ее легкомысленное поведение, безразличие к мнению общества.

— И непристойные отношения с мужчинами? — подсказал Боувил.

Миссис Уотсон вскинула морщинистые руки.

— Простите, но вы употребили слишком сильное выражение!

Ее жеманство едва не вызвало у Хелен возмущенный вопль.

— Я бы предпочла слово «фривольные», — сконфуженно потупив взгляд, уточнила миссис Уотсон. — Адмирал полагал — поначалу и мы заодно с ним, — что она была просто легкомысленна, но не безнравственна. Дорогая Хелен не нашла в материнстве обычного женского удовлетворения… и у меня сложилось впечатление, что она… скажем, находила убежище в фантазиях.

— Что вы имеете в виду под словом «фантазии»? — спросил Боувил.

— Пожалуй, она слишком переоценивала свои прелести, — с материнским сочувствием произнесла миссис Уотсон. — И воображала, что все холостяки на острове от нее без ума.

«Карга завистливая!»

— И не только на Мальте, но и в Англии. Так, она рассказывала всем и каждому, что будто бы на одном из приемов принц Уэльский оказывал ей исключительное внимание, что, конечно, было лишь плодом ее воображения.

Хелен с такой силой сжала кулаки, что ногти врезались в ладонь. Неужели присяжные не видят, что это за особа?!

Голос Боувила стал басовитым.

— Когда в первый раз у вас появилось подозрение, что дружеские отношения ответчицы с мужчинами граничат с недозволенностью?

— В октябре 1861 года, — с дрожью в голосе сообщила миссис Уотсон. — Хелен призналась мне, что обнаружила в своей гостиной лейтенанта Милдмея, который сидел, обхватив голову, находясь в полном отчаянии от страсти к ней.

Да, Хелен не удержалась от легкого намека; и тогда эта новость вызвала у миссис Уотсон лишь восторженное возбуждение и интерес.

— Он бросился к ней, и, сопротивляясь, она… она дала ему пощечину.

Аудитории это явно понравилось, по рядам пронеслись шепотки.

«Я не говорила ей этого, — с ужасом подумала Хелен. — И в жизни никому не давала пощечины!»

— Возникали ли между вами впоследствии ссоры?

— Нет, только не ссоры, — возразила она. — Я, разумеется, укоряла и предостерегала ее, но мне и в голову не приходило, что в этом могла быть ее вина. Но в тот же самый вечер я с удивлением увидела, как она готовится выйти из дому в весьма легкомысленном наряде. «Милдмей в ужасном состоянии, — сказала она мне. — Я должна навестить его». Как ее близкий друг я не могла оставаться безразличной и сказала: «Подумайте, как это будет воспринято, если вы увидитесь с ним наедине; я непременно пойду вместе с вами!» Тогда она пообещала, что никуда не пойдет, и заверила меня, что хотела, так сказать, только успокоить его смятенную душу.

У Хелен голова пошла кругом. Такое впечатление, что Эмили Уотсон читает отрывок из романа, где она является благочестивой героиней или, по меньшей мере, ее наперсницей.

Боувил держался невозмутимо, но услышанное явно доставило ему удовлетворение.

— И когда вы начали думать, что ваша подруга действительно повинна в непристойных отношениях с лейтенантом Милдмеем?

Свидетельница закрыла лицо руками.

— Миссис Уотсон, — встревожился судья. — Вам нужно немного отдохнуть?

Та покачала головой.

— Может быть… стакан воды?

— Да, если можно!

«Это уже слишком похоже на спектакль! — со злостью подумала Хелен. — Неужели они с Боувилом заранее все придумали для большего эффекта?»

Эмили Уотсон подождала, пока клерк принесет ей воды, и, взяв стакан в дрожащую руку, сделала глоток.

— Я виню себя! — неожиданно горько воскликнула она. — Да! Моя простодушная доверчивость помешала мне вовремя прийти на помощь моей подруге.

— Мне повторить вопрос? — спросил Боувил.

Слабый кивок.

— Когда вы начали думать, что ваша подруга действительно повинна в непристойных отношениях с лейтенантом Милдмеем?

— Я не догадывалась о том, что на нее легла печать позора… вплоть до того вечера, когда она сама призналась мне в этом.

Это произвело впечатление грома среди ясного неба.

«В чем призналась?!» Несмотря на свое полное смятение и панику, Хелен машинально отметила пораженный взгляд Боувила, который он остановил на свидетельнице. «Этого он не ожидал!»

Но барристер быстро пришел в себя:

— Когда это произошло?

— Тринадцатого декабря 1861 года, — без запинки сообщила миссис Уотсон. — Хелен Кодрингтон сообщила мне то, о чем я никогда не говорила, так как прежде чем сделать свое признание, она взяла с меня обещание хранить все в тайне. Но сейчас, когда я принесла присягу говорить правду и только правду, я чувствую себя вправе и даже считаю своим долгом сказать все, что мне известно.

«Боже, о чем она?!»

С трагическим видом миссис Уотсон прижала пальцы к вискам.

— В тот день я пригласила Хелен на чай к семи часам, но она пришла только в половине девятого… Дверь ей открыл мой муж. Вместо того чтобы сразу появиться в гостиной, она прошла в мою спальню и прислала с горничной записку, умоляя меня поговорить с ней наедине. И еще попросила горничную принести ей миску горячей воды. Когда я поднялась к себе, я застала ее за тем, что она пыталась… — Долгая пауза и крошечный глоток воды из стакана. — Она пыталась оттереть какое-то пятно со своей юбки.